плыть дальше. Раз волну прошли, два, а спереди — цунами. Причем о цунами предупреждали. Говорили: пиздец, ребята, спасайтесь как можете, надевайте спасательные жилеты. А мы такие: да это просто еще одна волна. А по итогу и жилетов даже не оказалось, их кто-то спиздил. Нам оставалось смотреть на трещину и чего-то ждать. А представляешь…
— Что?
— …если бы реально кто-то погиб, — договаривает Серега в тот момент, когда на экране вертолет съемочной группы пролетает над разрушенными городами, руины которых словно уходят за горизонт.
Я молча смотрю на экран, а Серега спрашивает меня:
— Старик, ты куда пропал?
— Я тут.
— Где?
— Здесь я, Серег.
— Здесь, это где?
— Где по-настоящему треснула земля.
***
— С тобой все хорошо? — спрашивает Аня, а я убираю трубку от уха и смотрю на фотографию на ее аватарке, а затем возвращаюсь к разговору. — По новостям передают о сильном землетрясении в Италии. Как ты?
— Все хорошо, оно больше на Сицилии было, а тут все в порядке, — отвечаю я, пробираясь сквозь толпу по узкой улочке, ведущей к Пьяцца-дель-Дуомо. — Люди, конечно, напуганы, но здесь ничего не пострадало. Утром над домом пролетали вертолеты, которые направлялись в сторону эпицентра. Мне кажется, я во сне почувствовал дрожь из-под земли. Но, может, мне просто показалось. Ань, почему ты вчера не перезвонила?
— Я вымотанная была. Прости меня, пожалуйста. Я упала на кровать и просто уснула, — тихо произносит Аня. — Ты видел, что сегодня в телеграмах творится?
— Конечно, этим я больше шокирован, чем землетрясением, если честно, — отвечаю я, задевая плечом человека в красном поло и голубой панаме, который резко поворачивается ко мне, но я быстро иду дальше. — Землетрясение случилось здесь, а потолок обрушился в Москве. Знаешь, там была огромная трещина на потолке, на которую никто не обращал внимания. Вот и рухнуло все. Ты сдала квартиру?
— Там точно никто не пострадал? Фотографии страшные.
— Точно, я созванивался с коллегой недавно, все в порядке. Только редакции больше нет. Ань, когда ты прилетишь? Я вот сейчас увижу Дуомо, а ты еще не тут.
— Дуомо сейчас увидишь?
— Угу.
— Там красиво очень. А погода как?
— Очень жарко, я аж горю.
— У нас все льет не прекращаясь. В общем, у тебя все хорошо, да?
— Ну да, — отвечаю я и обхожу белую Vespa, — но одному — нет.
— Скажи, отец тебе не звонил еще?
— А зачем ему мне звонить? — удивляюсь я, и Аня долго молчит. — Чтобы что сказать?
— Ну… — чуть запинаясь, отвечает Аня. — Наверняка он…
— Может, и звонил, но я старый номер выбросил. А в телеграм он мне никогда не звонил и не писал. Зачем ему мне звонить?
— Поняла, — почему-то вздыхает Аня. — Куда ты сейчас идешь?
— Я сейчас посмотрю площадь и потом в их She зайду.
— Слушай, Макс, подожди, пожалуйста…
— Я вот только прошел палатку с прессой, и там на их облоге Кьяра Ферраньи. Красивая, кстати, обложка. — Я поворачиваюсь к магазинчику с газетами, но из-за толпы больше не вижу витрины, а поток людей подхватывает меня и несет дальше.
— Макс!
— Еще совсем чуть-чуть, и передо мной окажется…
— Можешь остано… — громко произносит Аня, но голос ее начинает пропадать.
— Ань, что ты говоришь, я не понимаю. Ты пропадаешь. Алло? Я тебя не слышу. Ты пропала! — повышаю я голос, а потом смотрю на экран телефона и замечаю, что связь сбоит и уровень заряда десять процентов. Я пробую перезвонить, но сигнал не проходит, и поток людей выносит меня на площадь.
Я стою перед огромным кафедральным собором и ощущаю, как по левой руке пробегают мурашки, а шею припекает палящее солнце. Единственная тень падает от памятника Виктору Эммануилу Второму, и мне приходится подойти к нему поближе и опереться на горячее заграждение, чтобы немного выдохнуть. Я поднимаю голову и долго смотрю на бронзового коня со всадником, потом обхожу памятник и вижу маленького мальчика, одетого в морскую тельняшку и белые шорты. Он смотрит на скульптуру раскинувшегося льва и протягивает ему руку, которую резко перехватывает мама и уводит ребенка к передвижной палатке с водой и мороженым. Я смотрю на часы и понимаю, что время еще есть, и быстрым шагом иду к храму.
В очереди я думаю о том, как мне хочется, чтобы рядом со мной сейчас была Аня и мы вместе покупали два билета, а потом бродили по Дуомо, разглядывая старинные фрески и витражи. Стоящая впереди пара делает селфи, в кадр попадает мое лицо. Они смотрят снимок и решают его повторить. Когда очередь доходит до меня, я прошу один билет, а затем покупаю брошюру, рассказывающую об истории храма и каждой его детали. Кассир протягивает небольшую книжечку, в которую кладет входной билет, и, не глядя на меня, желает хорошего дня. Я захожу в храм и сразу же чувствую прохладу и приятный аромат ладана, а навстречу мне идут люди в католических одеждах с крестами в руках. С одним из них я пересекаюсь взглядом, но он сразу же опускает голову и ускоряет шаг, а потом и вовсе пропадает в одной из комнат.
В один момент я ловлю себя на мысли, что застыл напротив окна, состоящего из многочисленных разноцветных плиточек, которые, словно калейдоскоп, вращаются перед глазами и заставляют с любопытством наблюдать за изменением фигур и композиции. Перед моими глазами мелькают золотые, синие и красные кристаллы, из них складываются образы людей, ожидающих что-то неизвестное и не зависящее от них самих. Дохожу до фрагмента с изображением человека с крыльями, нахожу этот витраж в купленном буклете — это сюжет апокалипсиса.
***
Поджарый и седовласый мужчина по имени Санто, одетый в узкие серые брюки и приталенную голубую рубашку с закатанными рукавами, протягивает мне руку — на ней тоненький золотой браслет и красная нить. Он быстро что-то говорит на итальянском, а когда до него доходит, что я плохо понимаю, переходит на английский. Санто говорит, что он редакционный директор журнала She и может по своей карточке пропустить меня через турникет, и нам не придется ждать в очереди на ресепшене. Когда мы минуем автоматические стеклянные двери турникета, то оказываемся у большой мраморной лестницы, и Санто предлагает поехать на лифте до третьего этажа, и, хотя мне хочется подняться пешком, я не спорю с ним. Санто объясняет, что в этом здании редакция журнала находится уже тридцать лет, а лифт установили только недавно.
На третьем этаже мы попадаем в модный опенспейс преимущественно белых оттенков. Большинство сотрудников — женщины, они поворачиваются в нашу сторону и улыбаются. Их столы завалены стопками журналов, а на подоконниках свалены пакеты с логотипами модных брендов. Одна из сотрудниц держит у лица ручной вентилятор оранжевого цвета, и, когда мы проходим рядом, она откидывается в кресле и произносит: «Voglio ubriacarmi!» [8] Все девушки в редакции начинают смеяться, а Санто громко говорит: «Prima scrivi della sfilata di Prada!» [9] Он толкает деревянную дверь, и мы заходим в его кабинет, на стенах которого висят старинные картины — и ни одной обложки журнала. У стены стоит красивый винтажный диван, и Санто с гордостью рассказывает, что когда-то на нем сидел Джанни Версаче вместе с сестрой Донателлой, они были очень веселыми, и никто не предполагал тогда, чем все закончится. Санто садится в белое кресло, а мне жестом предлагает сесть на диван, а затем снимает трубку и просит принести два кофе и бутылку холодной San Pellegrino с лимоном.
Молодая брюнетка в брючном костюме приносит все на серебряном подносе и ставит на столик. Санто придвигается к нему, берет фарфоровый стакан, чокается им об мой и делает небольшой глоток, а затем начинает рассказывать, что любит Россию и сам часто бывал в Москве, и эти поездки запомнились ему, потому что в них было много безумия, женщин, алкоголя и икры. Он признается, что ни в одном другом городе так не отдыхал, как в Москве. Санто спрашивает, существует ли еще клуб «Дягилев», на что я сообщаю, что
