Want to Talk About It, 262.
[1] «Помните…» — Хеди Шлейфер, личное сообщение, сентябрь 2020 года.
[9] …Злоба и претензии до добра не доведут… — Schoebi, «Coregulation of Daily Affect»; Butner, Diamond, and Hicks, «Attachment Style»; Gottman et al., «Predicting Marital Happiness»; Jarvis, McClure, and Bolger, «Exploring How Exchange Orientation»; Keltner and Kring, «Emotion, Social Function»; Salazar, «Negative Reciprocity Process».
[8] …спешка — наш враг, а дыхание — наш друг… — Hübl and Real. «Love, Trauma and Healing».
[7] «деконструкцией патриархата в паре за раз». — Marvin, «Therapy Master Class».
[6] «Люби свою гипотезу». — Boscolo, Milan Systemic Family Therapy.
[5] …едва не стоили ему брака. — В последние тридцать лет в понимании и лечении травмы произошла настоящая революция — сродни фармацевтической революции на несколько десятилетий раньше, которая радикально преобразила жизнь миллионов людей, страдающих психологическими расстройствами. Меня поразило, с какой готовностью общество восприняло идею травматизации. Однако здесь напрашивается вопрос: кто, собственно, нанес все эти травмы? В современной психотерапии, похоже, каждый — жертва. Остается лишь удивляться, почему так мало внимания уделяется насильникам. Ведь их, должно быть, миллионы. Кто ранен, тот ранит. Пора начать серьезнее относиться к агрессии, раз уж мы так внимательно изучаем ее последствия.
[4] …Бузормени-Надь называл межпоколенческим (трансгенерационным) наследием деструктивной вседозволенности. — Boszormenyi-Nagy and Framo, Intensive Family Therapy.
Как стать единым целым
В моем доме было три стула — один для одиночества, два для дружеской беседы, три для гостей.
Генри Дэвид Торо, «Уолден»
(пер. З. Александровой).
Одна фраза.
Я едва не потерял клиента из-за одной-единственной фразы. Казалось, первая сессия идет лучше некуда, у нашей терапии прекрасное начало. И тут чуть не случилась катастрофа. Из-за чего?
Чарльз, небольшой, ладно скроенный чернокожий, с короткими седыми волосами, в очках, выглядел в точности как положено такому видному ученому и преподавателю. Он был деканом престижного местного колледжа и знал, как поднять бровь, а потом смотреть, как студент начинает запинаться. Время от времени ему по долгу службы приходилось, по его выражению, «наводить легкий ужас в конструктивных целях». Он никогда не повышал голоса. Ему не требовалось. На работе он был всемогущ. А дома растекался лужицей, превращаясь в ослика Иа из «Винни-Пуха». Как лаконично сформулировала его жена Диана, он «бурчал, ворчал и дулся».
— Девиз римского полководца, — заметил я, но никому не стало смешно.
Диана выглядит лет на десять моложе мужа — тоже чернокожая, высокая, спортивная, в серой юбке и золотистой блузке без рукавов. Она принимается описывать их домашнюю жизнь. Чарльз, по ее словам, проложил себе дорогу через последние несколько лет их семейной жизни ворчанием и бурчанием. Он дуется, если ему, как он выражается, «дают отпор» в сексе. Дуется, если она слишком долго болтает с подружками по телефону, а на него не обращает внимания. Похоже, у него в отношениях позиция недовольного клиента.
Диана годами мирилась с этим, но теперь наконец разозлилась. Ее злит его поглощенность собой, злит, что, как бы она ни старалась, ему всего мало и все не так. Чарльз говорит, что поддерживает ее карьеру организатора общественных мероприятий, но, если при этом она не окажется доступна по первому его требованию и именно так, как он хочет, за это последует расплата в виде бурчания и ворчания.
Однажды под вечер Диана встретилась за коктейлем с преподавателем истории искусств, которого нанял Чарльз, симпатичным молодым человеком, очень располагающим к себе. Это его свойство едва не спровоцировало Диану на то, чтобы пожаловаться ему на семейную жизнь, но она все же воздержалась. Вот так начнешь делиться сокровенным, мало ли к чему это приведет. Она осознала, что, похоже, сильно злится на Чарльза. Вернулась домой к мужу, немедленно рассказала ему о случившемся и добавила: «Нашу лодку пора хорошенько раскачать».
Потом она нашла дорогу ко мне. Чарльз не знал, за что ему это все. Он ведь хороший человек, хороший муж. Он искренне не понимал, чем Диана недовольна. Диана и Чарльз. Как раскачать лодку
Диана уютно устроилась на диване, на котором они сидят вдвоем, положила руку на подлокотник и вытянула длинные ноги.
— Если вы, Терри, сейчас подыскиваете слово, которое описывает Чарльза, — говорит мне она, — это слово «депрессия». Ну, хроническая, слабой степени, врожденная.
— Ой, полно тебе. — Чарльз кривится. — Только посмотри, чего я достиг. Посмотри, с чего мне пришлось начинать.
— Вероятно, я именно об этом и говорю, — не сдается она.
— У вас было трудное детство? Где вы росли?
— На севере Филадельфии, — отвечает он.
— О! А я из Кэмдена, Нью-Джерси. — Я поднимаю руку, и Чарльз смотрит на меня по-новому.
Диана поясняет, что, стряхнув с себя чары обаятельного молодого человека, словно пробудилась. А когда рассказала об этом мужу, то отчетливо поняла, что хочет большего — и от их брака, и от Чарльза. Он сказал, что согласен поработать ради нее, но на первой сессии ведет себя настолько вяло, что слова его звучат не очень-то убедительно.
Когда в конце он идет к двери, волоча ноги, я с трудом преодолеваю искушение потрепать его по плечу, чтобы подбодрить. Вместо этого я говорю:
— Выше нос. Скоро станет лучше. Улыбнитесь.
Эти слова едва не оттолкнули его от самой идеи терапии.
«Выше нос, — приказал я ему — белый господин черному рабу. — Улыбнитесь». * * *
Чарльз все-таки находит в себе силы вернуться через неделю. Но он пышет яростью и, как я чувствую, маскирует этим обиду. Не успеваем мы даже сесть, как он припоминает мне «шпильку на прощание», которую, по его словам, я ему подпустил. Потом смотрит мне прямо в лицо.
— Послушайте, — твердо говорит он. — Я понимаю, вы хотели хорошего. Но вы представляете себе, сколько раз нам, чернокожим, велели улыбаться за последние десятилетия и столетия? От нас требовали вести себя так, будто мы просто на седьмом небе о счастья, — вы это понимаете?
Он еле заметно дрожит всем телом от возмущения, а я чувствую, как у меня пылают щеки.
Как объясняет Изабель Уилкерсон в своей выдающейся книге «Каста» (Isabel Wilkerson, Caste), за раба можно было выручить при продаже больше, если он выглядел довольным и покладистым, а не надутым и несчастным. Мужчин-рабов били кнутами [1], чтобы заставить их улыбаться и даже танцевать при виде того, как разбивают их семьи, продают их жен и детей.
— Я понимаю, почему это послужило триггером для вас, — начинаю я.
— Триггером?! — обрывает он меня, совсем не похожий на ослика Иа. — Будьте любезны, не применяйте этих слов ко мне.
— Простите, что я был бестактен, — продолжаю я. — Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали покровительственно.
— Просто он разозлился, что вы говорите как я, — пытается выручить меня Диана.
— То, что в ее устах звучит просто неприятно, в ваших вполне может быть предвзятостью или невежеством, — отвечает Чарльз, не желая отступать ни на шаг.
Он хотел сказать, что я расист? А вдруг и правда? Было ли мое замечание расистским? Вне контекста — нет, я бы не сказал, что оно откровенно расистское. Беда в том, что мы никогда не вырываемся из контекста, это в принципе невозможно. Учитывая историю межрасовых отношений, мой комментарий,
