мы придаем другим вещам. Если мы ценим X, Y и Z и если в слишком однородном или скучном будущем не будет места для сложных и изменчивых структур, необходимых для воплощения X, Y, и Z, то сценарии будущего с низким уровнем интересности будут казаться нежелательными.
Например, если мы ценим существование большого количества человекоподобных существ, которые взаимодействуют друг с другом неограниченными способами и постепенно открывают новые методы преобразования окружающей среды и строительства изобретательных и красивых сооружений, то может оказаться, что единственные возможные варианты будущего, которые позволят реализовать эту ценность, довольно интересны.
Некоторые аксиологии, кажется, с большей вероятностью, чем другие, могут предполагать интересные реализации. Гедонизм, считающий, что удовольствие - единственное благо, может достичь высокой реализации в неинтересном будущем (и даже может потребовать такого будущего для своей оптимальной реализации), в то время как, скажем, сбалансированная плюралистическая аксиология, которая также поощряет индивидуальную автономию и уважает определенные виды исторической зависимости от пути, более правдоподобно потребует интересных структур для своей полной реализации.
Гипотеза спандрела может предполагать, что мы должны с особой вероятностью находить сценарии "интересными", если они связаны с выражением или реализацией других ценностей - в отличие, например, от сценария, в котором некий гигантский ткацкий станок ткет некий безмерно сложный и бесконечно изменяющийся и растущий математический узор.
Наконец, мы можем искать истоки нашей оценки интересности в эволюционной полезности аверсивного чувства скуки как регулятора и балансировщика активности:
Гипотеза избегания колейности
Нам становится скучно, если мы слишком долго делаем одно и то же, особенно если не видим никаких положительных результатов. Такая эмоциональная предрасположенность может быть эволюционно полезна не только как механизм поощрения активного обучения (согласно первой гипотезе), но и в большей степени для того, чтобы мы не продолжали бесплодных усилий и не застревали в ситуациях, которые мы ошибочно оценили как более благоприятные, чем они есть на самом деле. Склонность к скуке также могла бы помочь нам распределять время и усилия более адекватно всему спектру наших потребностей, способствуя переключению задач после подходящего интервала между ними. Это можно сравнить с тем, как вам может надоесть есть одну и ту же пищу во время каждого приема, что приведет вас к более разнообразной диете, которая с большей вероятностью удовлетворит ваши потребности в питании.
Гипотеза избегания колейности может предполагать, что наши суждения об интересности будут отслеживать такие характеристики, как наличие прогрессивной отдачи от деятельности, и что они должны предпочитать сценарии, в которых существует относительно частая цикличность между видами деятельности. Например, если мы сравним первоначальную версию сценария Игана, в которой Пир проводит несколько сотен лет, занимаясь исключительно одним занятием, а затем переходит к следующему, с вариантом, в котором занятия Пира чередуются, так что каждую неделю он проводит некоторое время в дровяной мастерской, гипотеза избегания рутины предсказывает, что последний сценарий будет более интересным (даже если в конце жизни Пир потратит одинаковое количество часов на одни и те же занятия в обоих случаях).
Интронизация
Легко понять, что гипотеза спандрела подразумевает, что неинтересная утопия будет ущербной. Поскольку утопия, содержащая все остальные ценности, согласно этой гипотезе, была бы интересной, неинтересное будущее обязательно будет лишено некоторых ценностей.
Три другие гипотезы, однако, могут потребовать дополнительного шага, прежде чем они смогут объяснить нашу интуицию, что интересность является внутренне ценной. Мы могли бы интерпретировать эти гипотезы как, прежде всего, объяснение того, почему мы склонны испытывать субъективную скуку в одних ситуациях и субъективный интерес в других. Но как только мы постулируем, что скуку можно полностью развеять - людей в утопии можно сделать субъективно заинтересованными в любой ситуации, - на первый план выходит вопрос, почему в таком случае предпочтение все равно отдается более объективно интересному, даже если объективная интересность больше не нужна как средство предотвращения субъективной скуки.
Чтобы объяснить это, я предложу механизм формирования ценностей, который, как мне кажется, имеет более общую применимость и актуальность. Он заслуживает названия - я назову его "интронизация".
Интронизация: Процесс, в ходе которого нечто, изначально желанное как средство для достижения какой-то цели, в итоге становится желанным ради самого себя, как самоцель.
Подобный процесс может играть определенную роль, например, в развитии моральных мотивов. Сначала, будучи маленькими детьми, мы обнаруживаем, что хорошее отношение к окружающим - по крайней мере, воздержание от укусов, царапин, пинков, кражи или уничтожения их вещей и так далее - ведет к социальному вознаграждению: наши родители и друзья добрее к нам, когда мы добры к ним. Это дает нам инструментальную причину уважать интересы других. Позже эта мотивация перемещается вверх по течению: она становится "интериоризированной", и мы начинаем придавать окончательное значение тому, чтобы отдавать другим людям должное, и в более общем смысле - соблюдению морального кодекса. Иными словами, у нас появляется мотивация поступать праведно даже в тех случаях, когда мы знаем, что первоначальная связь с социальным вознаграждением разорвана; более того, даже (если мы становимся морально честными людьми) в тех случаях, когда морально правильный поступок предсказуемо приводит нас к порицанию и другим неблагоприятным последствиям.
Реальная психология морального развития, несомненно, сложнее этого простого наброска. Я, например, представляю, что у людей процессу интронизации помогают различные специфические эмоции, индуктивные предубеждения, феномены, связанные с вниманием, и другие психологические и физиологические тенденции, которые служат лесами, на которых формируются ценности, которых мы придерживаемся (и которые удерживают нас), когда мы становимся взрослыми. И все это, разумеется, происходит в тесном взаимодействии с социокультурными факторами, которые сами меняются со временем как под влиянием индивидуальных вмешательств, так и системных изменений в демографии, экономике, технологиях и так далее. Но хотя я не буду пытаться описать всю эту сложность, я все же думаю, что мы можем извлечь некоторую пользу из основной идеи интронизации.
Подобное явление мы можем наблюдать и за пределами человеческой личности, например, в сфере институциональной экономики. Например, государство может изначально создать армию и оружейную промышленность как средство для защиты страны от иностранного вторжения. Однако это простое инструментальное обоснование может со временем превратиться в институциональную самоцель. Физическое воплощение этого может принять форму военно-промышленного комплекса, который сам определяет политику и бюджет, в некоторой степени независимо от того, насколько эти меры действительно необходимы для защиты от иностранных врагов. Такая динамика, когда некая агентурная часть создается для того, чтобы помочь большому целому достичь какой-то цели, а затем субагент постепенно разрабатывает собственную программу и начинает преследовать свои собственные цели, даже если они уже не служат первоначальной большой цели, очень распространена. И не
