экономическая бюрократия начала постепенно делиться своими полномочиями с крупным бизнесом, консультируясь с ним по всем важным вопросам, предоставляя государственные стимулы для рационализации промышленности, а также размывая различия между государством и частным сектором путем внедрения многочисленных бывших бюрократов в советы директоров экономически стратегических отраслей.
Тенденция к подлинному сотрудничеству между государственным и частным секторами возникла в результате сочетания разрушительных последствий войны и реформ оккупационного периода. Старые дзайбацу были ослаблены по отношению к государственным бюрократам в результате физического истощения их капитальных активов и оккупационной цели по деконцентрации экономики. В то же время новая конституция и другие реформы, такие как развитие рабочего движения, сделали государственный контроль политически невозможным, за исключением краткосрочных мер. Экономические бюрократы могли править, опираясь на свои таланты, но они никогда не смогли бы править открыто в условиях новой демократической системы Японии. Таким образом, и правительство, и промышленность осознали необходимость политического разделения труда, которое одновременно способствовало бы позитивному развитию и препятствовало бы его срыву со стороны новых групп общества.
Сложившаяся в результате японская политическая система 1950-1960-х годов имела некоторое сходство с "corporatisin", которая, по мнению Чарльза Майера, возникла в межвоенной континентальной Европе. Он пишет:
Ключом к двоюродному или просто гражданскому миру было либо насильственное принуждение, либо постоянное посредничество. Любой крупный организованный интерес мог нарушить современную экономику или поставить под угрозу социальный порядок, поэтому его нужно было заглушить принуждением или предоставить ему минимальный объем требований. Необходимость посредничества переключила всю полноту решений законодательной власти как таковой на министерства или новые бюрократические структуры. После войны министерства по делам образования превратились в агентства по экономическому планированию, которые кооптировали частный бизнес для выполнения поставленных задач,
В 1920-е годы не было простого возвращения к уровню рыночной свободы, преобладавшему до 1914 года. Определяющей характеристикой корпоративистской системы было стирание различий между пралитической и чистой экономической властью. Влияние на рынке - особенно возможность участвовать в формировании индустриальной экономики - делало ее "пралитической".
Причины возникновения "корпоративизма" в японском стиле после 11-й мировой войны были схожими, но приоритеты были иными, а государство играло роль, выходящую за рамки посредничества. Японцы прекрасно понимали, что в их ситуации возможны дезорганизация и гражданские беспорядки, поскольку новые группы в обществе испытывали и адаптировали демократическую систему, установленную союзниками. Удивительно, как легко иностранные поклонники спокойствия японского общества в 1970-е годы забывают о забастовках, бунтах, демонстрациях и саботаже, которыми был отмечен период 1949-G1 годов. Но важнее, чем необходимость посредничать между требованиями групп интересов, была признанная всеми японцами потребность вырваться из экологического бедствия и зависимости от иностранной помощи, к которым привели события 1940-х годов. Капитал был в дефиците, необходимые новые технологии можно было найти только за рубежом, издержки были слишком высоки, страна импортировала больше, чем продавала за границу, а возможность межнационального сотрудничества пока оставалась лишь мечтой. В этих условиях роль государства никогда не ставилась под сомнение. В обстоятельствах, совершенно отличных от 1930-х или 1940-х годов, экономический генштаб, обладающий большей властью, чем при самоконтроле, но меньшей, чем при государственном контроле, наконец получил шанс попытаться сделать Японию богатой нацией.
Институты высокоскоростного роста
Наблюдая за японской экономикой с точки зрения "стабилизационной паники" Доджа в 1949-50 годах, можно было бы представить...
и не предвещали ни скоростного роста, который должен был произойти в период с 1955 по 1961 год, ни "золотых шестидесятых", которые лежали дальше. Годы "линии Доджа" и Корейской войны характеризовались постоянным слиянием, высокими надеждами, сменявшимися глубоким отчаянием, политическими и бюрократическими разногласиями между многочисленными центрами власти, ментальной целесообразностью в условиях одного кризиса за другим. Японцам пришлось последовательно приспосабливаться к практически удушающему воздействию на экономику страны драконовских антиинфляционных мер Доджа, к буму времен иорданской войны, к фундаментальным изменениям во внешней политике Соединенных Штатов, к глубокому спаду после корейской войны и к открытию собственного цикла платежного баланса. Им также пришлось примириться с институтами, которые оставила после себя оккупация, и с отношением к ним собственных бюрократов и промышленников.
В период с 1949 по 1954 год японцы формировали институты системы высоких темпов роста. В 1954 году, после ухода правительства Ёсиды и других политических событий, МИТИ ввел эту систему в действие. Чтобы понять японские экономические показатели конца 1950-х годов, необходимо осознать, что когда все различные институты времен Икорейской войны были собраны вместе и управлялись "генеральным экономическим штабом", они представляли собой систему - хотя ни один институт никогда не создавался с учетом эииергинной системы. Агентства 19S5- 61 годов, принуждавшие бедное, запятнанное больницами общество к инвестициям, стали результатом сочетания двух сложных обстоятельств – сохраняющейся отсутствием контроля военного времени и оккупации до самого конца послевоенной эпохи, а также огромное усиление конкуренции, которое стало непреднамеренным следствием чрезвычайных мер по финансированию промышленных предприятий, принятых правительством во время "стабилизационной паники".
Некоторые из элементов системы высоких темпов роста, созданной МИТИ, возникли в результате выбора правительством отраслей для "нрн-тур", совершенствования мер по коммерциализации продукции этих выбранных отраслей и разработки средств регулирования конкуренции, которую порождали первые два набора политик. В руках экономических бюрократов были такие инструменты, как контроль над всей иностранной валютой и импортом технологий, что давало им право выбирать отрасли для развития; возможность предоставлять льготное финансирование, налоговые льготы и защиту от иностранной конкуренции, что давало им возможность снижать издержки выбранных отраслей; и право отдавать приказы о создании картелей и промышленных конгломератов на базе банков (новая, рационализированная версия дзайбацу, теперь полностью зависящая от помощи правительства), что давало им возможность контролировать конкуренцию. Эта система высокого роста была одной из самых рациональных и продуктивных промышленных политик, когда-либо разработанных каким-либо правительством, но ее основная рациональность была понята только после того, как она уже начала приносить результаты, беспрецедентные для Японии или любой другой промышленно развитой экономики.
Эта система начала формироваться во время правления Доджа. Политика Доджа, конечно, покончила с инфляцией, но ценой почти полного разрушения того небольшого экономического подъема, который был достигнут благодаря приоритетному производству. Прекращение государственного субсидирования цен и кредитов промышленности от Банка финансирования реконструкции (БФР) лишило систему основных источников капитала, а альтернативных источников, которые могли бы заполнить пустоту, не было - ни за счет внутренних сбережений предприятий, ни за счет нового рынка капитала, который пытался создать SCAP. Что особенно важно, когда прекратилась государственная помощь выделенным секторам приоритетного производства и SCAP начал продвигать бывшие портовые отрасли, произошло радикальное перераспределение того небольшого частного капитала, который был доступен. Средства на развитие угольной промышленности и электроэнергетики резко сократились, в то время как средства на восстановленную
