без надежды обрести их вновь.2
Это была поза? Не совсем. Правда, в 1762 году он опубликовал и Du Contrat social, и Émile; но они были завершены к 1761 году; это был "старый грех, который нужно было искупить в печати". Правда и то, что позднее он написал ответы архиепископу Парижскому, Женевской консистории, а также на просьбы Корсики и Польши предложить им конституции; но эти сочинения были pièces d'occasion, вызванными непредвиденными событиями. После его смерти были опубликованы "Исповедь", "Диалоги" и "Речи одинокого променера". В сущности, он придерживался своего романного обета. Неудивительно, что в 1761 году он чувствовал себя измотанным и законченным, ведь за пять лет он написал три крупных произведения, каждое из которых стало событием в истории идей.
Еще в 1743 году, когда он был секретарем французского посла в Венеции, его наблюдения за венецианским правительством в сравнении с женевским и французским привели его к замыслу основательного трактата о политических институтах. Два "Рассуждения" были искрами из этого костра, но это были поспешные попытки привлечь внимание преувеличением, и ни одно из них не соответствовало его развивающейся мысли. Тем временем он изучал Платона, Гроция, Локка и Пуфендорфа. Но magnum opus, о котором он мечтал, так и не был завершен. Руссо не обладал упорядоченным умом, терпеливой волей и спокойным нравом, необходимыми для такого предприятия. Ему пришлось бы рассуждать так же, как и чувствовать, скрывать страсти, а не выставлять их напоказ, а такое самоотречение было ему не под силу. Его отказ от авторства был признанием поражения. Но в 1762 году он подарил миру блестящий фрагмент своего плана на 125 страницах, опубликованных в Амстердаме под названием Du Contrat social, ou Principes du droit politique.
Всем известен дерзкий клич, открывающий первую главу: "L'homme estné libre, et partout il est dans les fers" ("Человек рождается свободным, и повсюду он в цепях"). Руссо начал с сознательной гиперболизации, ибо знал, что логика обладает мощной virtus dormitiva; он правильно рассудил, взяв столь пронзительную ноту, ибо эта строка стала крылатой фразой целого столетия. Как и в "Рассуждениях", он предполагал первобытное "состояние природы", в котором не существовало законов; он обвинял существующие государства в том, что они уничтожили эту свободу; и предлагал вместо них "найти такую форму ассоциации, которая будет защищать и охранять всей общей силой личность и имущество каждого члена ассоциации и в которой каждый, объединяясь со всеми, сможет все же подчиняться только себе и оставаться таким же свободным, как и прежде. ... Такова фундаментальная проблема, решение которой предлагает "Общественный договор"".3
Общественный договор, говорит Руссо, существует не как обязательство управляемых подчиняться правителю (как в "Левиафане" Гоббса), а как соглашение индивидов о подчинении своих суждений, прав и полномочий потребностям и суждениям всего сообщества. Каждый человек неявно вступает в такой договор, принимая на себя защиту общинных законов. Суверенная власть в любом государстве принадлежит не какому-либо правителю - индивидуальному или корпоративному, - а общей воле сообщества; и этот суверенитет, хотя он может быть делегирован частично и на время, никогда не может быть передан.
Но что такое эта всеобщая воля? Является ли она волей всех граждан или только большинства? И кого считать гражданами? Это не воля всех (volonté de tous), ибо она может противоречить многим индивидуальным волям. Это также не всегда воля большинства, живущего [или голосующего] в какой-то конкретный момент; это воля сообщества как имеющего жизнь и реальность, дополнительную к жизни и воле отдельных членов". [Руссо, подобно средневековому "реалисту", приписывает коллективу, или общей идее, реальность, дополнительную к реальности его отдельных составляющих. Общая воля, или "общественный дух", должна быть голосом не только ныне живущих граждан, но и тех, кто умер или еще родится; поэтому ее характер определяется не только нынешними желаниями, но и прошлой историей и будущими целями сообщества. Он похож на старую семью, которая считает себя единым целым на протяжении многих поколений, чтит своих предков и защищает свое потомство. Так отец, из чувства долга перед еще не родившимися внуками, может отменить желания своих живых детей, а государственный деятель может чувствовать себя обязанным думать не об одном, а о многих поколениях".]* Тем не менее "голос большинства всегда обязывает всех остальных".4 Кто может голосовать? Каждый гражданин.5 Кто является гражданином? Очевидно, не все взрослые мужчины. Руссо особенно неясен в этом вопросе, но он хвалит д'Алембера за то, что тот различает "четыре сословия людей... живущих в нашем городе [Женеве], из которых только два составляют общество; ни один другой французский писатель... не понял настоящего значения слова "гражданин". "6
В идеале, говорит Руссо, закон должен быть выражением общей воли. Человек по своей природе преимущественно добр, но у него есть инстинкты, которые необходимо контролировать, чтобы сделать общество возможным. В "Общественном договоре" нет идеализации "состояния природы". На мгновение Руссо говорит как Локк или Монтескье, даже как Вольтер:
Переход от естественного состояния к гражданскому производит в человеке весьма примечательные изменения, заменяя в его поведении закон инстинктом и придавая его действиям ту нравственность, которой им раньше недоставало. ...Хотя в этом [гражданском] состоянии он лишается некоторых преимуществ, которые он имел от природы, он получает взамен другие, столь великие, его способности так стимулируются и развиваются, его идеи так расширяются, а вся его душа так возвышается, что, если бы злоупотребления его нового состояния часто не опускали его ниже того, что он оставил, он должен был бы постоянно благословлять тот счастливый момент, который навсегда вырвал его из этого состояния и вместо глупого и лишенного воображения животного сделал его разумным существом и человеком".7
Итак, Руссо (который когда-то говорил как не совсем философский анархист) теперь выступает за святость закона, если закон выражает общую волю. Если же, как это часто бывает, человек не согласен с этой волей, выраженной в законе, государство может справедливо заставить его подчиниться.8 Это не нарушение свободы, а ее сохранение, даже для непокорного индивида; ведь в гражданском государстве только благодаря закону человек может наслаждаться свободой от нападения, грабежа, преследования, клеветы и сотни других бед. Поэтому, заставляя человека подчиняться закону, общество фактически "принуждает его быть свободным".9 Особенно это касается республик, поскольку "повиновение закону, который мы сами себе предписываем, есть свобода".10
Правительство - это исполнительный орган, которому общая воля временно делегирует часть своих полномочий. О государстве следует думать не только как о правительстве, но и как о правительстве, гражданах и общей воле или коммунальной душе. Любое государство является республикой, если оно управляется законами, а не
