понимать, что делает его значимым. Большинство анализов его собственного социального положения склонны подчеркивать его блеклый и почти потертый вид: "история семьи, которой не повезло в жизни", - поставил диагноз один друг, просмотрев семейную историю до двадцатого века. С точностью, которую он привносил в большинство своих социальных суждений, Оруэлл определил свое происхождение как "низший-верхний-средний класс". Это означало, что социальные знания, которыми обладали Блеры, были скорее теоретическими, чем фактическими. Теоретически они были людьми, которые охотились, стреляли, рыбачили и ужинали в вечерних платьях; на практике отсутствие денег, слуг и помещичьих усадеб предполагало весьма скромный буржуазный образ жизни. И все же, как бы далеко ни упало состояние семьи со времен Чарльза Блэра и его рабовладельческих плантаций, дразнящие проблески былого престижа оставались, чтобы преследовать и утешать: геральдические гербы; фамильное серебро (Оруэлл заложил ножи и вилки, чтобы финансировать свою поездку на гражданскую войну в Испанию); леди Мэри Блэр, смотрящая из своей рамы.
Это тени Теккерея, срочные депеши из мира, который вращается вокруг необходимости поддерживать видимость любой ценой, в котором нынешнее недовольство сдерживается воспоминаниями об ушедшем блеске. Оруэлл был поклонником Теккерея, восхищался его ранними работами - о которых он написал влиятельное эссе "Устрицы и коричневый стаут" - и стремился применить некоторые из уроков, усвоенных в убогих ночлежных домах 1840-х годов, к социальным противоречиям начала двадцатого века. Намечая линии разлома, проходящие под верхними и нижними слоями эдвардианской буржуазии в романе "Дорога на Уиган Пирс" (1937), он отмечает, что "между теми, кто получал 400 фунтов стерлингов в год, и теми, кто получал 2000 фунтов стерлингов, существовала огромная пропасть, но это была пропасть, которую те, кто получал 400 фунтов, изо всех сил старались не замечать". Неудивительно, что некоторые из высказываний Оруэлла об обмане умственной уверенности, из которого, казалось, состояла большая часть жизни среднего класса, выглядят так, как будто они взяты непосредственно из его собственного опыта. Когда он пишет в рецензии на книгу Алека Брауна под зловещим названием "Судьба средних классов", что "в Англии армейский офицер с 600 фунтами стерлингов в год скорее умрет, чем признает бакалейщика с таким же доходом равным себе в обществе", он почти наверняка думает о своем собственном отце, которого вспоминает на пенсии в Саффолке как добродушного старого джентльмена, но способного зарезать своего зеленщика, мистера Бамстеда, если встретит его на улице в воскресенье.
Естественно, необходимо проводить различия, и это означает, что ни аристократическое наследие Блэров, ни их поздневикторианская ретрансляция не являются тем, чем они кажутся на бумаге. Восьмой граф Вестморленд, чью дочь Томас Блэр вел к алтарю во времена правления Георга III, был не каким-то голубых кровей изысканным человеком, а одно время бристольским торговцем, унаследовавшим титул от своего бездетного троюродного брата в возрасте шестидесяти двух лет. С другой стороны, тот факт, что его потомков можно считать "спустившимися в мир", не был очевиден для большинства людей, с которыми они вступали в контакт. Для сравнительно скромного происхождения Рут Питтер, которая впервые столкнулась с ними в начале 1920-х годов, Блэйры были социально возвышенными в такой степени, что ее собственная семья - ее отец был школьным учителем в Ист-Энде - никогда не могла и мечтать о подражании. Для мясника из Саутволда, который доставлял им мясо в 1930-х годах, Ричард и Ида были "джентльменами", наравне с викарием, владельцем пивоварни и местными сквайрами. В какой-то степени их социальные тревоги были навеяны их сыном.
Уолтер Бейджхот однажды пожаловался, что Теккерей потратил слишком много времени, пытаясь доказать, что люди девятого сорта - это люди десятого сорта, а для читателя двадцать первого века детально детализированные попытки Оруэлла определить свой социальный статус могут показаться просто обескураживающими. С другой стороны, все это оставило длинную тень. Как бы он ни обеднел на разных этапах своей жизни и как бы ни возмущался иногда своим воспитанием, тот факт, что Оруэлл был тем, кого в Англии начала двадцатого века считали "джентльменом", прилип к нему, как заусенец. Подобно герою "Бирманских дней", чье лицо обезображено синюшным родимым пятном, он был отмечен на всю жизнь, и случайные санитары, мытари и безработные шахтеры, которые сталкивались с ним в 1930-е годы, знали его таким, каким он был: самозванцем, тщетно пытавшимся замаскироваться в среде, где маскировка была невозможна. Как однажды заметил один друг, его попытки подорвать святость умных вечеринок, приходя на них в повседневной одежде, всегда подрывались тем, что его потертые вельветовые брюки явно были сшиты у очень хорошего портного. Благородство воспитания Оруэлла часто работало в его пользу: оно позволяло ему видеть вещи и замечать абсурды, которые менее отстраненные наблюдатели могли бы пропустить. В то же время, иногда это могло оставить его в затруднительном положении, на волоске, когда он хотел понять обычаи или социальные предрассудки, которые он исследовал, но его подводило простое отсутствие опыта. И в конце концов, если поддаться на провокацию, классовая солидарность обычно побеждала. Во время путешествия, в ходе которого была написана книга "Дорога на Уиган Пирс", его донимал представитель рабочего класса, унижающий буржуазию, и в конце концов он вышел из себя. "Я буржуа", - протестовал он. Моя семья буржуазная. И если ты не заткнешься, я пробью тебе голову". То же самое произошло, когда в середине 1930-х годов его пригласили выступить в летней школе левого крыла. Дамы и господа, - якобы начал Оруэлл, - я не могу сказать "товарищи". Слово "товарищ" - это как слово "Бог". Оно имеет свое применение, но вы не можете произносить его без чувства тошноты".
Если недавно поженившихся Ричарда и Иду Блэр можно "разместить" как вполне обычную англо-индийскую пару, то их ранняя совместная жизнь полностью теряется. Никто не знает, что привело их в орбиту друг друга, хотя есть намек на семейную связь: согласно переписи 1881 года, в школе в Каршалтоне в Суррее, которую посещали три сестры Иды, также училась девочка по имени Мэри Мэйбл Уолмсли. Тот же туман висит над ранней супружеской жизнью, отмеченной постоянными переездами, вызванными профессиональными обязанностями Ричарда Блэра и, в случае Иды, окончательным возвращением домой. Их первый ребенок, которого окрестили Марджори Фрэнсис, родился в 1898 году во время пребывания в Техе. Пять лет спустя, после переезда опиумного агента на новую должность в Мотихари в Бенгалии, недалеко от тибетской границы, 25 июня 1903 года Ида родила сына. Ребенка окрестили Эриком Артуром - имя, которое Оруэлл стал ненавидеть из-за ассоциации с героем благочестивой детской книги Дина Фаррара "Эрик: или Малыш
