буржуа, обиженным на классовые различия, которые его ущемляли, и на роскошь, которой он не мог наслаждаться. Вольтер защищал роскошь как средство пустить деньги богатых в оборот, дав работу бедным; Руссо осуждал ее как "кормящую сто бедняков в наших городах и заставляющую сто тысяч погибать в наших деревнях".66 Вольтер считал, что грехи цивилизации перевешиваются ее удобствами и искусствами; Руссо везде чувствовал себя неуютно и почти все осуждал. Реформаторы прислушивались к Вольтеру, революционеры - к Руссо.
Когда Гораций Уолпол заметил, что "этот мир - комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует", то67 он невольно сжал в одну строку жизни двух самых влиятельных умов восемнадцатого века.
V. БОСУЭЛЛ ВСТРЕЧАЕТ РУССО
Исключительно приятное представление о Жан-Жаке мы получаем из отчета Босуэлла о пяти визитах к нему в декабре 1764 года. Неизбежный идолопоклонник торжественно поклялся (21 октября) "не разговаривать с неверным и не наслаждаться женщиной до встречи с Руссо".68 3 декабря он отправился из Невшателя в Мотье-Траверс. На полпути, в Бро, он остановился в трактире и спросил дочь хозяина, что она знает о его добыче. Ее ответ был обескураживающим:
"Месье Руссо часто приезжает и остается здесь на несколько дней со своей экономкой, мадемуазель Левассер. Он очень приятный человек. У него прекрасное лицо. Но он не любит, когда люди приходят и смотрят на него, как на человека с двумя головами. Боже мой! Любопытство людей просто невероятно. Многие, многие люди приходят к нему, а он часто не принимает их. Он болен и не хочет, чтобы его беспокоили".69
Конечно же, Босуэлл отправился в путь. В Мотьере он остановился в деревенском трактире и
Я подготовил письмо мсье Руссо, в котором сообщал, что к нему приехал древний шотландский джентльмен двадцати четырех лет от роду, надеющийся на встречу с ним. Я заверил его, что заслуживаю его уважения. ... К концу письма я показал ему, что у меня есть сердце и душа. ... Это письмо - настоящий шедевр. Я навсегда сохраню его как доказательство того, что моя душа может быть возвышенной".70
Его письмо на французском языке было тонкой смесью нарочитой наивности и неотразимого обожания:
Ваши труды, сэр, растопили мое сердце, возвысили мою душу, разожгли мое воображение. Поверьте, вы будете рады видеть меня..... О дорогой Сен-Пре! Просвещенный наставник! Красноречивый и любезный Руссо! У меня предчувствие, что сегодня родится поистине благородная дружба..... Я должен многое сказать вам. Хотя я всего лишь молодой человек, я пережил такое разнообразие бытия, которое поразит вас. ...Но я прошу вас, будьте один.... Я не знаю, не предпочту ли я никогда не видеть вас, чем увидеть вас впервые в компании. Я жду вашего ответа с нетерпением.71
Руссо передал, что может приехать, если пообещает сделать свой визит коротким. Босуэлл отправился в путь, "одетый в пальто и жилет, алый с золотыми кружевами, бриджи и сапоги из грецкой кожи. Кроме того, на мне было пальто из зеленого камлота, подбитое лисьим мехом". Дверь открыла Тереза, "маленькая, живая, аккуратная француженка". Она провела его наверх к Руссо - "благовоспитанному чернокожему [смуглому] человеку в платье армянина. Я спросил его, как он себя чувствует. "Очень болен, но я отказался от врачей". "Руссо выразил восхищение Фредериком, презрение к французам - "презренная нация", но "в Испании вы найдете великие души". Босуэлл: "И в горах Шотландии". Руссо говорил о теологах как о "джентльменах", которые "дают новое объяснение чему-то, оставляя его таким же непонятным, как и прежде". Они обсудили Корсику; Руссо сказал, что его попросили разработать для нее законы; Босуэлл начал свой неизменный энтузиазм в отношении корсиканской независимости. Вскоре Руссо отпустил его, сказав, что хочет прогуляться в одиночестве.
4 декабря Босуэлл вернулся на осаду. Руссо некоторое время беседовал с ним, а затем отстранил его: "Вы мне надоели. Это моя натура, я ничего не могу с этим поделать". Босуэлл: "Не церемоньтесь со мной". Руссо: "Уходите". Тереза проводила Босуэла до двери. Она сказала ему: "Я двадцать два года прожила с месье Руссо; я бы не отдала свое место, чтобы стать королевой Франции. Я стараюсь извлекать пользу из добрых советов, которые он мне дает. Если он умрет, мне придется уйти в монастырь".72
5 декабря Босуэлл снова был у двери. Руссо вздохнул: "Мой дорогой сэр, мне жаль, что я не могу поговорить с вами так, как мне хотелось бы". Босуэлл "отказался от подобных оправданий" и завязал разговор, заявив, что "я стал католиком и намереваюсь скрыться в монастыре". Руссо: "Какая глупость!" ... Босуэлл: "Скажите мне искренне, вы христианин?". Руссо "ударил себя в грудь и ответил: "Да, я упиваюсь тем, что я христианин". "Босуэлл (который страдал от меланхолии): "Скажите, вы страдаете от меланхолии?" Руссо: "Я родился спокойным. У меня нет природной склонности к меланхолии. Мои несчастья заразили меня ею". Босвелл: "Что вы думаете о монастырях, покаянии и подобных средствах?" Руссо: "Мамзели, все они". Босуэлл: "Не возьмете ли вы, сударь, на себя [духовное] руководство мной?" Руссо: "Я не могу". Босуэлл: "Я вернусь". Руссо: "Я не обещаю, что увижу вас. У меня все болит. Мне каждую минуту нужен камерный горшок".73
Тем же днем, в maison du village, Босуэлл написал четырнадцатистраничный "Очерк моей жизни" и отправил его Руссо. В нем он признавался в одном из своих прелюбодеяний и спрашивал: "Возможно ли мне еще сделать себя мужчиной?" Он вернулся в Невшатель, но 14 декабря снова оказался у дверей Руссо. Тереза сказала ему, что ее хозяин "очень болен". Босуэлл продолжал настаивать; Руссо принял его. "Я нашел его сидящим в сильной боли". Руссо: "Меня одолевают недуги, разочарования и печаль. Я пользуюсь зондом [расширителем уретры]. Все считают моим долгом ухаживать за ним. ... Приходите после обеда". Босуэлл: "Надолго ли?" Руссо: "Четверть часа, и не больше". Босуэлл: "Двадцать минут". Руссо: "Пошел ты!" - но он не мог удержаться от смеха.
Босуэлл, вернувшись в четыре часа, мечтал о Людовике XV. "Мораль кажется мне неопределенной вещью. Например, я хотел бы иметь тридцать женщин. Могу ли я не удовлетворить это желание?" "Нет". "Но подумайте, если я богат, я могу взять несколько девушек; я рожу им ребенка; таким образом, размножение увеличится. Я даю за ними приданое и выдаю замуж за хороших крестьян, которые очень рады их заполучить. Таким образом, они становятся женами в том же возрасте, как если бы они оставались девственницами, а я, со своей стороны, имею возможность наслаждаться большим разнообразием женщин". Затем,
