настолько сильная, что она граничила с напряженностью. В нем была скорбь, глубокая, как эхо, как стоны потерянного, одинокого кита.
Он объяснял мне мою работу. Я не слушал. Я смотрел по сторонам. Должно быть, это комната, в которой вы ждете, когда вас отправляют в ад, но происходит какая-то административная задержка. Она была полностью лишена украшений и декора, за исключением одного-единственного личного штриха. На столе стояла фотография Джеральда и, предположительно, его жены в рамке.
Его жена выглядела на фотографии молодой. Может быть, лет двадцати пяти. Она была японкой и очень красивой. Она улыбалась. Он тоже улыбался. Должно быть, он и сам был примерно такого же возраста, как на фотографии. Боже, сколько же ему сейчас лет? Невозможно было сказать. Что случилось, Джеральд? Что случилось с тобой, Джеральд? Куда ты делся? Ты свернул не туда?
Не знаю, сколько времени я сидела в кабинете и смотрела на фотографию, но, наверное, очень долго, потому что Джеральд закончил. Я улыбнулась ему, искренне и глубоко, и изо всех сил попыталась сжать его руку.
-
Из монолога Джеральда о работе, которую я должен был делать, я не вынес ни единой мысли. На самом деле я записал его целиком, но за всю жизнь так ни разу и не прослушал из-за сильного страха, что он состарил меня на несколько лет.
Поэтому, по крайней мере, с административной точки зрения, я почувствовал некоторое облегчение, когда после нашей встречи Джеральд прислал письмо с описанием моей работы.
Это была долгая, кропотливая, детальная работа с электронными таблицами, что вполне логично, ведь Джеральд был человеком, который долго, кропотливо, детально работает с электронными таблицами. Судя по тому, что я бегло просмотрел его электронное письмо, объем работы, которую он мне поручил, был огромен. Она займет несколько недель, если не месяцев.
Это было оно. После всего моего страха перед возвращением, после всего этого трепета, это было все, что у них было. Это было все, что у них, блядь, было. Поставили меня в угол, рядом с мусорными баками, и пытались заставить писать строчки на Экселе, как в постоянном, блядь, заключении. И за это они платили мне сто двадцать гребаных штук в год. Ну и хуй с ним. За свою жизнь у меня было много задержаний, и они ни разу не помешали мне быть мудаком.
Я открыл новый лист в Microsoft Excel и сделал все за пятнадцать минут.
Через две недели Джеральд вызвал меня в свой кабинет и попросил посмотреть мою электронную таблицу. Я с нетерпением ждал этого момента.
Я отправил ему письмо по электронной почте заранее, до встречи.
Он открыл его и был совершенно обескуражен.
"Что это? Где это? Это все, что вы сделали?"
Я поймала тусклый взгляд его серых глаз и улыбнулась.
"Да, Джеральд, это все, что я сделал".
"Но здесь ничего нет! Ни одной работы здесь нет!"
Я нахмурил брови и почесал волосы. Действительно, это было очень тревожно.
"Прости, Джеральд... Ты уверен, что это проблема? Я уверен, что ты просил меня сделать именно это!"
Еще одна улыбка, и Джеральд был повержен. Кроткие наследуют землю.
После этого Джеральд ни разу не дал мне ни одной работы. Никто не давал.
На самом деле со мной вообще никто не разговаривал. И мне совершенно нечем было заняться. В очень редких случаях, когда он был уверен, что никто не смотрит, Коске прокрадывался мимо и оставлял на моем столе онигири или что-то в этом роде. Между торговым залом и туалетом был длинный коридор, и иногда я видел Калеба, который шел ко мне в противоположном направлении, когда я шел или возвращался с чистки зубов, и он всегда внезапно делал вид, что забыл свою пропускную карточку или что-то в этом роде, и поворачивал назад.
Как только я почувствовал, что знаю, как лежит земля, я написал Кайлу и спросил, сколько дней отпуска у меня накопилось.
За свою карьеру трейдера я брал не так уж много отпусков, действительно не так уж много. И, конечно, предыдущие шесть месяцев я был на больничном без официального отпуска. Он сказал мне, что у меня накопилось более пятидесяти дней, поэтому я взял отпуск на следующие шесть недель.
-
Наступила осень, и я отправился в путешествие. Я уже был в Киото, много раз, с Визардом, поэтому решил поехать дальше, в Хиросиму, где в окономияки кладут лапшу.
Я не ожидал, что возвращение в банк окажется таким простым. В моем воображении там должна была быть полиция или что-то в этом роде, с адвокатами, которые отвезли бы меня прямо в тюрьму. Я не ожидал, что меня ждет хорошо оплачиваемая работа, на которой совершенно не нужно работать, и удобный доступ к принтерам. Что это значило?
Значит ли это, что у них действительно ничего на меня нет? Они искали и ничего не нашли?
Я много раз ходил в кафе для разговоров на английском языке в Такаданобабе и разговаривал со многими, многими людьми. Часто я общался с японцами, но кафе также служило местом, куда стекались проказники и бродячие преступники со всех уголков земли. Однажды я несколько часов пил чай с голландцем средних лет с песочно-каштановыми волосами и вздернутым носом. В молодости он встретил японскую девушку, они поженились и развелись. Он стал священником и остался.
Я говорил и говорил, и вся моя история вылилась наружу. Я никогда никому не рассказывал всей истории; я никогда никому не говорил, что я миллионер. Я говорил, наверное, больше часа, а голландский священник кивал и потягивал пиво. В конце концов я закончил, подождал, и он сказал,
"Вот черт. Это очень хреновая операция".
Моя сестра приехала в гости, и, поскольку мне очень понравилось это место, я повез ее обратно в Хиросиму и на священный остров Миядзима, который также называется Ицукшима, где в море стоят огромные красные ворота тории, и я разделся и проплыл через ворота тории, а когда солнце зашло, мы покормили оленей.
Сестра спросила, как продвигается работа, и я показал ей несколько рисунков, которые нарисовал на своем столе в офисе. На одной был изображен Джон Леннон, на другой - Пол Маккартни.
Я не объяснил сестре ситуацию с работой, и она прищурилась на фотографии, потом прищурилась на меня, а потом спросила, все ли у меня в порядке. Я рассмеялся и ответил: "Да, Дебз, я всегда в порядке".
И она рассмеялась, потому что знала, что это правда.
