Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори

Иногда никакой причины, идентифицируемой медицинскими методами, не обнаруживается. Если все органические причины исключены, делюзию относят к функциональным, то есть психиатрическим, разновидностям. Такие делюзии возникают в основном при трех состояниях – депрессии, мании или шизофрении. Собственно, по отношениям с болезнью, которую мы называем шизофренией («расщепление ума» в переводе с латыни), можно проследить всю историю психиатрии. Сейчас под шизофренией понимают комплекс психических симптомов, проявляющийся как отрыв от действительности. Шаблонный образ больного шизофренией – всклокоченный бездомный, воняющий мочой, разговаривающий сам с собой и уверяющий, что его преследуют невидимые враги из ЦРУ. Но у шизофрении, как у любого заболевания, спектр проявлений невероятно широк, и тяжесть их может быть разной. Да, связь с реальностью у страдающих шизофренией и в самом деле может быть очень зыбкой, а при самой тяжелой форме проявления симптомов больной существует в собственном нарративе, который для окружающих вообще никак с реальностью не соотносится. Шизофрения демонстрирует нам, насколько личный нарратив определяется общей действительностью или тем, что мы называем культурой. Именно в таких случаях, когда личный нарратив, как говорится, слетает с катушек, мы ясно видим, что по-настоящему собственного нарратива нет ни у кого. Когда чей-то нарратив слишком отклоняется от нормы, человека записывают в сумасшедшие.

Особенность делюзий в том, что их просто адски трудно отделить от их носителя. На первом году интернатуры в психиатрии об этом узнаёшь на собственном горьком опыте. Все интерны-первогодки проходят стадию попыток развеять морок странных представлений пациента, обычно уже давно страдающего шизофренией, сопоставляя его картину мира с реальностью. Но без медикаментозной поддержки выстроенная система представлений не рушится даже под натиском фактов.

На втором году моей интернатуры в Западном психиатрическом институте и клинике (ЗППиК) в Питтсбурге мне достался пациент, которого назовем сейчас Барри. ЗПИиК тогда лидировал в области исследований и лечения психиатрических заболеваний. Само здание возвышалось над Оклендским районом Питтсбурга, согревая всю округу теплом оранжевых кирпичных стен. Каждый из 13 этажей отводился под то или иное психиатрическое отделение. На первом этаже, рядом с главным вестибюлем, находился психиатрический приемный покой. Среди отделений имелись и педиатрическое, и гериатрическое, и отделение аффективных расстройств. На последнем этаже помещалось отделение расстройств пищевого поведения.

Было и отделение шизофрении. Формально это было общее взрослое отделение, но поскольку буйные пациенты могут подвергать опасности себя и других, их содержали вместе, чтобы не разводить всех требующих особого присмотра по разным локациям. У большинства пациентов была диагностирована та или иная форма шизофрении. Официальный диагноз в данном случае – очень серьезное дело. Шизофрения принадлежит к тем жутким заболеваниям, от которых нельзя вылечить. Диагноз остается с человеком пожизненно. И прогнозы неутешительны. Хотя шизофренией страдает менее одного процента населения, это хроническое заболевание часто не позволяет больному удерживаться на постоянной работе и потому ложится тяжелым бременем и на него самого, и на систему социальной защиты. Среди больных шизофренией гораздо чаще встречаются самоубийцы, и они страдают от соматических заболеваний примерно в три раза больше остального населения. Поскольку шизофрения мешает надлежащим образом лечить человека от сердечных расстройств, диабета и рака, люди, страдающие этим заболеванием, нередко не доживают до преклонных лет.

Заболевание, вне всякого сомнения, серьезное – и вдобавок к этому сильно стигматизированное, поэтому, прежде чем заговаривать о вероятном диагнозе на букву Ш, мы старались убедиться, что симптомы полностью соответствуют критериям. «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (DSM) было нашей библией. Конечно, идеальным данный метод диагностики назвать нельзя, и пациент, чтобы получить подтверждение, должен был продемонстрировать определенное количество симптомов. Во времена моей учебы DSM как раз переходило от 3-й редакции к 4-й. Чтобы определить человеку шизофрению, у него должны были не менее месяца наблюдать два или более из следующих симптомокомплексов: бредовые иллюзии, галлюцинации, бессвязная речь, кататоническое или дезорганизованное поведение, а кроме того, так называемые отрицательные симптомы, включающие нарушение беглости речи и уменьшение ее объема, вкупе с притуплением эмоций. Однако, если делюзии были очень сильными или галлюцинации включали в себя внутренний голос, без умолку комментирующий происходящее, дополнительные симптомы можно было не искать. Помимо основных проявлений, которые, повторю, для постановки диагноза должны были наблюдаться не меньше месяца, существовали и второстепенные, называемые продромальными (поскольку они предшествуют развитию полномасштабного психоза), – они должны были присутствовать не менее полугода. Учитывая, что такие симптомы могут быть вызваны и медицинскими препаратами, для окончательного диагноза человек должен какое-то время воздерживаться от приема лекарств.

Хотя симптомы могут показаться вполне очевидными, длительность их проявления обычно не настолько однозначна. А ключ именно в длительности. Но психические больные не очень хорошие летописцы – и это неудивительно. Учитывая их зыбкую связь с реальностью, хронология их собственной жизни может оказаться сильно запутанной.

Барри диагностировали «неуточненное психотическое расстройство». Это означало, что у него наблюдались некоторые симптомы шизофрении, но они не удовлетворяли критериям длительности. Ему было всего двадцать – примерно в этом возрасте обычно и случается первый психотический эпизод шизофрении, однако никто из лечащих Барри врачей не готов был вынести этот приговор.

Барри был тихим, замкнутым, но, в отличие от многих других пациентов, никогда не ходил неопрятным. Всегда чисто выбрит, темные волосы подстрижены коротко, почти под ноль. Когда я представился, он посмотрел на меня с лукавой улыбкой. А на мой вопрос, от чего он лечится в больнице, пожал плечами.

Я знал его историю, но хотел услышать ее в изложении самого Барри. Он учился на втором курсе в престижном колледже, однако завалил семестр и вернулся домой. Согласно записям в медкарте, им овладела довольно специфическая бредовая иллюзия: Барри уверился, что у него лишь половина мозга. Со временем он уже не мог думать ни о чем другом и перестал ходить на занятия. Никаких внутренних голосов он не слышал и других симптомов шизофрении не проявлял. Наркотики не принимал, кровь и моча чисты, как у младенца.

Я спросил Барри, что случилось с его мозгом.

Он пожал плечами.

Откуда он знает, что там только половина?

Он чувствует.

«Если бы у вас осталась только половина мозга, – начал объяснять я, – вы были бы наполовину парализованы». Это была тактическая ошибка. Прежде чем пытаться развеять его заблуждение, нужно было наладить хотя бы какой-то контакт.

Барри замотал головой. «Куча людей живут с половиной мозга, – заявил он. – Оставшаяся половина преспокойно берет на себя функции первой».

Формально он был прав, но такое явление обычно наблюдается у детей.

Барри был записан на МРТ. «Вот там мы всё и увидим», – сказал я.

Он лишь кивнул с безразличным видом.

Я не знал, что и думать. Этой короткой беседы мне хватило, чтобы почувствовать: развеять эту делюзию не получится. Я знал, что покажет МРТ. Утратить половину мозга – без заметного нарушения жизненно важных функций – Барри никак не мог.

В седьмой главе мы уже видели, какую власть обретают над человеком суеверия и насколько они способны подчинять себе его поступки. Есть ли в таком случае принципиальная разница между суеверием и верой в то, что у вас осталась лишь половина мозга? Оба убеждения диктуют человеку, что делать. Однако в случае Барри это привело к уходу из колледжа. В психиатрии такой случай называют значительным нарушением, и именно из-за него Барри, надо полагать, и оказался в больнице. Суеверия обычно не лишают человека трудоспособности. В «Диагностическом и статистическом руководстве» особое значение придавалось бредовости делюзий: при наличии достаточно необычных делюзий никаких других симптомов для диагностирования шизофрении уже не требовалось.