— …о доступности высшего образования. Демонстрировались темы прошлогодних вступительных сочинений. Обло-ом! Нет, всё более-менее…
Он ухватил резного стекла стопочку с водкой, опрокинул в рот, потащил пластик сала.
— Урал перешёл под протекторат Украины — сало чуть не вдвое подорожало, надо же…, - пробормотал он, — дожили. Э-э…. А! Темы-то в основном туда-сюда — классика. Но одна…! Куприн. "Гранатовый браслет". Что-то типа: "Любовь или сумасшествие?" Каково? — Отец вопросительно уставился на сына. — Не уверен, что сами устроители способны раскрыть эту тему. Они ведь на догмы ориентируются. А подростки как? Что есть любовь?
Серёга уже собирался уйти в свою комнату и там похавать, но последние слова его ос-тановили, задев, почему-то, за живое.
— Я болел, когда мы "Браслет" проходили, а потом сачканул, не в тему, — заметил он, пожимая плечами.
— Да? — Батя перевёл взгляд на бутылку, поводил перед глазами растопыренной пятер-нёй. — Я уже подзабыл, в твои годы читал, но суть… Лирическое повествование на фоне крымской осени. Запах моря, запах листьев… Поэтично! И много слов о любви.
Сергей, подумав, поставил тарелку с макаронами на стол, пристроился на табурете.
— О чём там?
Отец вроде обрадовался, что сын не убежал и даже готов слушать.
— Там? Фабула, в общем-то, нехитрая. Главная героиня — то ли Анна, то ли Вера…да, кажется, всё-таки — Вера. Молодая женщина, уже несколько лет замужем… за князем. То есть — сама княгиня. Знатность, положение в обществе, всё такое… Неожиданно получает письмо от незнакомого мужчины с объяснением в любви. Тот пишет, что однажды, сколько-то лет назад, он увидал юную девушку в театральной ложе и влюбился на всю жизнь. К письму прилагался подарок — золотой браслет с камушками. Гранаты — это такие красные…, если не ошибаюсь. В честь чего этот влюблённый решился на письмо с подарком — чёрть-его знает, не припомню. Не важно…, - батя замолчал, покрутил головой, потом, вздохнув, плеснул в стопарь водки, — может, ещё чего забыл? Х-х-у, ну и гадость!…Короче, княгиня в некотором смятении, она любит, или ей кажется, что любит мужа. А чего — нормальный мужик, не пакостный, заботливый, то да сё… Она считает невозможным что-то утаивать от мужа, показывает ему письмо. И знаешь, что мне понравилось? Реакция князя. Он как-то с пониманием отнёсся. Ну, что, мол, поделаешь, всяк волен любить, лишь бы это не ущемляло чувства других людей. А вот товарищ прокурора — он, по-моему, братом княгине приходился — тот оказался пощепетильнее. К вечеру в доме собираются гости. Княгиня всё о письме думает. Ох уж эта женская мечтательность! Не, не, не в том смысле, никаких интрижек! Просто запало в душу, какие-то струнки задело. Разве, мол, можно так любить? И тайное сомнение: не прошла ли мимо неё великая любовь? Тут ещё один из гостей: генерал Ано… Амосов, да, подлил масла своими рассказами о вопиющих проявлениях, якобы любви, свидетелем которых он случился. А по мне, так в его рассказах настоящей любовью и не пахло — один мутный надрыв и неосознанный выпендрёж! Я тебе почему рассказываю? Будешь читать, вспомнишь, мои слова, обмозгуешь — всё, какая-никакая польза. От аби… э-э, абитуриента требуется однозначный ответ. Ик! Не уверен! Нашли, понимаешь, душеведов с минимальным жизненным опытом. "Любовь или сумасшествие". Почему "или"? А, может, дефис вместо "или"? А, может, вообще, знак равенства? Любовь — одно из самых…, чего там — самое, ик!…загадочное чувство. Корифеи разводят руками, а дети выступают в роли экспертов!? И ведь, не дай бог, высказать своё собственное мнение! — Отец покрутил перед носом сына указательным пальцем. — Каноны!
Родитель, сопя, зашарил рукой под столом в поисках непочатой бутылки. Сергей, втя-нув в рот макаронину, подцепил на вилку кусок котлеты.
— А дайфе фто?
— А ничего. Я же говорю: медленное такое повествование, осеннее, нединамичное, гру-стное. Товарищ прокурора вычислил того господина и наведался к нему. И князя с собой прихватил. Дело обошлось без мордобоя, типа: "Милостивый государь…", — и прочее в том же духе. С-щас так не умеют. Короче, попросили они его…. Как же его звали? Желтков! Да! Или нет? В общем, пообещал он более княгиню письмами не беспокоить.
— И всё? — удивился Сергей.
— Почти, — отец надул щёки, как хомячок, резко выдохнул, — пых! Покончил этот парень с собой! Глупость какая! Не-ет, не глупость — хуже! Ведь он же совсем не знал княгиню! Влюбился в образ. А если она стерва по жизни? А?
— Самопожертвование ради любви, — то ли возразил, то ли подытожил Сергей.
Отец пьяно помотал головой.
— Ты сам-то понял, что сморозил? Настоящей любви не нужны жертвы! Любовь не приемлет жестокости даже в отношении к себе самому…само-ёй. Ай! Любишь? Люби! Ты уже счастлив! Причём здесь суицид? — Это уже душ-шевное заболевание.
— А Ромео и Джульетта?
— Сы-ну-ля, — отец попытался состроить мудрую улыбку, никак не вязавшуюся с пьяной физиономией, — во-первых — это литературные герои; во-вторых — это дети. Гениальный Шекспир не зря дал им такой возраст: Джульетте всего четырнадцать, Ромео чуть постарше. Ну, и-и-и, в-третьих: как ты думаешь, с-случись что-то такое на самом деле, смерть детей при-мирила бы кланы Мон-мон-тек-ки и К-капулет-ти? Да они бы устроили такую резню! Где любовь? Трагический гимн инф-фантильному эгоизму.
Сергей почему-то обиделся за себя и за всех влюблённых сразу.
— Но как же, — заспорил он, — а если любимому человеку грозит опасность?
— Во! — Вскинулся батёк. — Вот тут нет вопросов! Тут ты прав! Любящий человек, не за-думываясь, не торгуясь, на душевном порыве поступит так, как подскажет ему сердце. И никакая плата не покажется ч-чрезмерной.
Серёга в принципе согласился с последним утверждением, хотя пьяный пафос его не-много покоробил. Он вылез из-за стола, приоткрыл кран на горячей воде, постоял, сунув па-лец под струю и, тщательно вымыв тарелку, толкнул её в стойло.
— Ладно, батя, что-то на дрёму потянуло. Пойду, — не выдержал, — ты бы это, не очень…, - безнадёжно махнул рукой. Уходя, не видел, как отец упёрся больными, остановившимися глазами в белый настенный кафель, как трясся его подбородок.
Авторитет — Предприниматель
2004 год, июнь.
Развалившийся в шикарном, с гнутыми резными подлокотниками кресле, Илларион Константинович Жордания мало походил на авторитетного вора, оттарабанившего в общей сложности четвертак на различных зонах Союза и более известного в определённых кругах под кличкой Дато. А походил он на грузинского князя — чуть-чуть, самую чуточку попол-невшая фигура, волнистые с проседью каштановые волосы, узкое лицо, нос с горбинкой, ухоженные рыжеватые усы и болезненно красные губы. Аристократ — ни дать, ни взять. До-машний прикид тоже весьма импозантный: черные замшевые мокасины, чёрные бархатные брюки, тёмно-бордовая бархатная, простёганная ромбом куртка, отороченная серебряным шнуром, на шее повязан чёрный шёлковый шарф с серебристыми звёздочками. Чего там, были бы бабки, а уж визажисты с модельерами расстараются, даже чурбан обиходят так, что хоть сейчас на обложку какого-нибудь VIP-журнала. Господин с такой представительной внешностью вполне мог украсить президиум дворянского собрания при одном условии: си-деть и помалкивать. Никакому имиджмейкеру с комплексом Пигмалиона не под силу в од-ночасье привить светские манеры и навыки грамотной, непринуждённой речи человеку, если вся его прошлая жизнь к тому не располагала. Семь классов — это всего лишь семь классов, лесоповал — это лесоповал, а сокамерники — не завсегдатаи аристократического клуба. Но и это поправимо. "Каждому делу — свой срок", — любил приговаривать Дато, посмеиваясь в усы. Чего-чего, а уж за сроки по делам он знал если не всё, то многое — половина жизни, как-никак, ушла на изучение "Уголовного кодекса".. Однако нынешние времена предъявляли к представителям бизнеса достаточно высокие требования, и Дато очень старался соответствовать, пусть и не всегда получалось. Во всяком случае, книга Дейла Карнеги неизменно лежала в ящике его письменного стола в домашнем кабинете. На этом же столе в стоячей кипарисовой рамке красовался девиз, выполненный собственноручно красным маркером: "Ты убиваешь время — время убивает тебя". Эту нехитрую истину хозяин стола и кабинета понял давно, но до недавних пор не шибко удачно применял на практике.
До недавних…. Вот уже пять годочков Илларион Константинович занимался прибыль-ным бизнесом: держал в Среднегорске сеть рестораций и единственное в городе казино под названием "Джокер". Сначала, будучи большим поклонником Пушкина, "новый русский" грузин вознамерился дать своему игорному дому имя "Герман", но Игорь Вавилов — его личный, не всегда трезвый и всегда умный советник по культуре отговорил, мол, это де то же самое, что похоронный кооператив наречь "Перспективой". Дато подумал и согласился.
