Права и свободы
1999 год.
По правде говоря, страх пришёл не сразу. За день до освобождения к Дато подвалил незнакомый, чахоточного вида зек.
— Дато? Кореша с воли привет передают. Велено, значит, тебе после выписки прям на вокзал, не мешкая, в буфет. Там тебя встретят. Дай позобать.
Илларион с одного взгляда на синего от болезней и татуировок урку понял: уточнений, типа, кем велено и кто встретит, не будет — всего-навсего посыльный. Дато молча вытащил из кармана робы едва початую пачку "Беломора", отдал посыльному, кивнул — всё, мол, по-нятно — и пошёл своей дорогой. Известие не вызвало беспокойства, скорее удивление со значительной долей самодовольства. Ещё бы, восьмерик оттянул, а гляди-ка, помнят ещё деловые люди, встречают! И была к тому же затаённая надежда, что помогут обустроиться на первых порах да пообвыкнуть, поскольку повязали его ещё в девяносто первом, то есть в те времена, когда Союз со своим привычным социализмом доживал последние дни, и нынче в девяносто девятом жизнь по ту сторону забора казалась вовсе непонятной. Как выразился бы Игорь: "Необходима адаптация". Попробовал погадать: кто же это подсуетился? И так крутил, и этак — не получалось. По всем раскладкам выходило, что некому встречать — рево-люционные ветры разметали всех корешей: кого на глухую зону, кого за кордон, кого по косточкам. А кто остался, те вряд ли…
Ну и хер с ним, завтра всё выяснится.
Утром следующего дня, заглянув в лазарет за больничной картой, удостоверяющей, что он не выносит на свободу никаких жутких заболеваний типа туберкулёза, СПИДа и про-чих трихомонозов, Дато увидел, как двое зеков вытаскивают на носилках мертвяка — того самого вчерашнего урку, посыльного, значит.
Эскулап равнодушно кивнул на тело.
— Позавчера только прибыл, а нынче ночью тихонько преставился на нарах. Ничего удивительного — насквозь больной. Удивляет другое: как ещё на этапе не помер?
— Бывает, — согласился Дато.
— Зона — не курорт, — хохотнул эскулап, размашисто расписываясь в карточке Илларио-на, потом, подышав на личную печать и, ставя оттиск, добавил, — надеюсь, не скоро к нам, а то гляди, вот так и вынесут. Ну, бывай.
— Прощайте, если что, — осклабился Дато.
А ещё через пару часов, одетый по летнему времени в помятый цивильный костюм восьмилетней выдержки, со спортивной сумкой в руках Илларион Константинович вышел за ворота, вдыхая пыльный воздух свободы. Он втайне надеялся, но его никто не встретил. Придётся тащиться с полкилометра по лесной дороге, проложенной от ворот зоны до шоссе. Ладно, не в тягость.
Светило солнышко, шумел лес, пели птички. Ё-моё! Сам не заметил, как добрался до автотрассы.
"А и помер бы посыльный раньше времени, мне ничего не сказав, — думал он, шагая по обочине к автобусной остановке, — так один чёрт я бы на вокзал потащился, и именно в бу-фет. С моей-то справкой вместо паспорта, куда ж ещё? Те неведомые, которые на вокзал ве-лели, то ли страхуются, то ли меня не знают и держат за дурака. А на кой им дурак? Вот прицепилось!"
Метров через полста за поворотом задумчивый Дато чуть ли не носом ткнулся в отды-хающий на краю дороги, аккуратный маленький автобус с непривычно покатым передком. У дверцы стояла сочная, блондинистая девица в синих джинсах и в смело расстёгнутой, обтягивающей грудь рубахе. Она, повернув очень даже привлекательное личико в сторону неспешно идущего Иллариона, заулыбалась, глаза блудливые, да такие, что у мужчины, вынужденного коротать долгие годы в чисто мужском обществе и только-только покинувшего это самое общество, натурально отказали ноги, а по телу пошла горячая волна. Формы, то есть внешние признаки, по которым нормальный грузин в миг разглядит зрелую женщину в любой толпе, обозначались весьма, и даже более чем весьма. Дато, как малохольный подросток, встал столбом.
Кзз-бам! Вольноотпущенный вор, вздрогнув от неожиданного металлического скреже-та и хлопка, скосил глаза. Это здоровый мужик, надо думать, водитель, как раз захлопнул крышку капота и, вытирая руки тряпицей, тоже уставился на бывшего зека, будто чего-то ждал.
— День добрый, мужчина, вы не из лагеря случайно? — Поинтересовалась деваха голо-сом околдовывающей сирены, не той механической, что завывает на вышке, а другой — ми-фической, про которую рассказывал Вавилов.
— Случайно — да, — скривил заиндевевшие губы Дато, втягивая воздух и слюну уголком рта, — из пионерского.
— Да нет, — красавица ещё шибче расцвела, — вы не думайте, мы понимаем…
— Угу.
— Чего "угу"? — Бабонька шаловливо стрельнула глазищами. — В нашем кооперативе, почитай, все из бывших.
— А то, поехали с нами, — подхватил здоровяк, — мы аккурат таких, как ты привечаем.
— У нас и женщины свободные имеются, — продолжила деваха.
Она чуть прогнулась, уперев ладони в поясницу — тонкая ткань на груди натянулась ещё пуще — выронила платок, наклонилась, чтоб поднять.
Дато едва не ослеп от вида двух белоснежных, окантованных загаром полушарий за пазухой. Ему до судорог захотелось откликнуться в том смысле, что, мол, с вами хоть на край, но его уже заклинило.
"Куда-то приглашают…. Значит…, значит те, что весточку посылали, чтоб, значит, не мешкая…, выходит, предвидели…. Это как?"
— Н-нет, — начал он, глядя в потемневшие глаза девахи, — спасибо, меня ждут…
Фразу закруглить не успел. Дикарь, привычно стерегущий себя от удара в спину, во-лосками на ушах, горбиками на хребте уловил опасность и вильнул в сторону. Обушком вперёд, просвистев мимо, глухо тюкнул в землю колун. Мужик, державший в руках топор, по инерции клюнулся следом. Сзади, гад, подобрался.
Дато давно и заслуженно пользовался признанием в уголовной среде, как мастер "бан-до" — жестокой драки одного против толпы, драки, в арсенале которой преобладали самые подлые и смертельно опасные приёмы, отработанные веками в среде офеней, золотоискате-лей и каторжан. Не долго думая, он с разворота врезал коленом в удачно подставленную челюсть, нырнул под руку кинувшемуся навстречу здоровяку, цепляя того стопой под ло-дыжку. Водила чугунной болванкой пошёл крушить кусты, а Дато, скользом подбив тугой сумкой деваху под коленки, выскочил на трассу и рванул, дай бог ноги. Да-а, пять годков назад он был ещё легконогим и поджарым.
Он мчался вверх по асфальтовому тягуну в сторону автобусной остановки, ожидая вот-вот услышать звуки погони, но за спиной пока всё было тихо, только затылок холодел, будто под прицелом. Потом послышалось завывание тяжёлого мотора. Илларион оглянулся и оторопел. Микроавтобуса след простыл, словно его там никогда и не было, зато, чадя и взрёвывая, медленно втаскивал на подъём своё грузное тело рейсовый автобус.
"Сучары! Это что ж, неужто зеков прямо на выходе бомбят?", — задумался он, переводя дух. И то: в поясную подкладку брюк зашиты бабки не бог весть какие, но и за меньшее за-капывали — "отпускные" за восемь лет, как-никак.
Автобус притормозил и, шумно вздохнув, раздвинул складчатые створки передней двери. Дато с облегчением нырнул в шибанувший людским потом зев и осмотрелся. Народу полно, в основном бабы и мужики из ближайших деревень, везущие на привокзальный ры-нок дары собственных огородов. Проход завален мешками и корзинами. Илларион отдал хмурому водителю с синими перстнями на пальцах гроши за проезд, уцепился за поручень и уставился в окно. Чадящий и бренчащий газваген покатил в сторону захолустного евразийского городка по волнистой, петлистой, узковатой трассе, а Дато смотрел на проплывающие мимо деревья, на рыжие, глинистые осыпи, на серые плиты дикого камня, вспоминая разбитную бабёнку и скоротечную стычку в лесу.
Встреча, мало сказать, странная. Поджидали. Подготовились загодя, охмурили, разы-грали, как в катране, и ведь били насмерть. Живодёры! А если я такой не первый? Кто станет искать какого-то там зека? Надо будет маляву на зону кинуть, что, де, шалят душегубы у самой заставы.
Раздумья сократили время, вскоре транспорт благополучно доставил пассажиров на конечную остановку. Дато первым выбрался из душного чрева, забросил сумку на левое плечо и побрёл в вокзальный буфет.
Именно на этом вокзале он никогда прежде не бывал, но задрипанное зданьице мало отличалось от прочих, абы как пристроенных к железным рельсам, во всех других провин-циальных городках урало-сибирской зоны. То-то, что зоны. Верхотурье, Ивдель, Нижний Тагил, Серов и так далее по карте — все они окружены зонами — промышленные пятачки в оцеплении лагерей. Так что люд здесь тусуется всякий: от отпускников, командированных, солдатиков и студентов до тёмных личностей, у которых разве что не выжжены клейма на лобёшниках. Впрочем, московские и питерские вокзалы отличаются от местных зачуханных только размерами и количеством народа. И на тех, и на этих за порядком наблюдают креп-кие ребята в серо-голубой форме.
