— Почему?
— Так бывает в кино. И еще детей нарожать. Ты, кстати, любишь кино?
— Почему утром ты не захотел меня?
— Это не ответ.
— А если ответ?
— Тогда я хочу тебя сейчас.
Игнат понял, что делает, когда уже прижал девушку к себе. Он с какой-то шальной веселостью подумал, что, наверное, до сих пор пьян или просто сходит с ума: внизу его ждет автомобиль и незнакомые люди, он одет в костюм, который стоит две его зарплаты, и теперь, словно действительно герой какой-нибудь дешевой эротической киношки, он за пару минут собирается трахнуть свою юную гостью (подарок от новых сослуживцев). Великолепно! Прямо плейбой. Но в последнюю минуту он почувствовал бешеный прилив желания, почувствовал, как ее рука расстегивает пуговицы на джинсах и с силой сжимает его тело; он услышал ее стон и, не снимая очков, впился губами ей в шею. Ее кожа оказалась бархатной и чуть смугловатой. Девушка была в широкой юбке, и Игнат быстро стянул с нее черные трусики, провел пальцем по внутренней части бедра. Поднял ее ногу, снова прижимая девушку к себе, и опять же с каким-то веселым удивлением обнаружил, что она давно готова к любви.
— Сладкий, — прошептала девушка, и Игнат почувствовал, что по ее телу прошла волна легкой дрожи. Теперь он уже нежно коснулся ее груди.
— Две чудные дыни…
Игнат приподнял девушку; она была легкой, ее волосы пахли какими-то удивительными, неведомыми растениями, которые всегда распускались в конце мая на юге, — воспоминание, оставшееся от детства. Мышцы налились сталью, Игнат еще чуть приподнял девушку, они радостно улыбнулись друг другу.
— Развратница, — хрипло и низко произнес Игнат, понимая, что сладостный ком подкатил к горлу и теперь будет мешать говорить.
— Повтори это еще раз.
— У тебя не только две превосходные дыни, у тебя еще… — И он вошел в нее, вошел в ее горячее зовущее лоно. Потом отпустил руки, перестал ее поддерживать…
— О, маммаа… — простонала девушка, обнимая Игната за шею и пропуская его все глубже и глубже.
«Черт, я не мама», — подумал Игнат. Сладостный ком растаял. Вернулась прежняя, чуть циничная веселость.
…Она кричала довольно громко, и Игнату пришлось зажать ей рот, и она поймала губами его пальцы, а на полу, в ногах, путался и урчал Брынза.
— Мама миа! — стонала она. — Сладкий…
«Кто такая „мама миа“?» — подумал Игнат и снова почувствовал, что в любой момент может расхохотаться. С каким-то неожиданным холодным резоном он решил, что вряд ли все это — профессиональный писк, положенные на работе стоны; ведь она ему ничего не должна, и, возможно, ей действительно хорошо. Что ж, тоже пойдет, по крайней мере известен минимум один человек, для которого этот день начался хорошо. Потом, уже в предвосхищении наступающего оргазма, он предположил, что, возможно, таких людей все же окажется двое, а потом он услышал, как зазвонил телефон, и подумал, что, конечно же, Брынза должен быть здесь — ведь в коридоре снова пахло самкой.
* * *
— Он сказал, что сейчас спускается… Он говорил каким-то странным голосом. — Молодой человек улыбнулся и пожал плечами.
— Что ты все выдумываешь? — Водитель взял у него телефон, посмотрел на дисплей. — Надо подзарядить. — Потом усмехнулся. — Все люди странные, и если кто-то не похож на тебя, то это вовсе не значит, что ты тоже не странный.
Водитель довольно откинулся в кресле, потом поморщился — нечто подобное говорил Лютый, но как-то не так, у Лютого получалось чуть лучше, и все-таки он что-то перепутал.
— Ты знаешь, — молодой человек подмигнул водителю, — он сказал, что спускается с крыши мира. Чего бы это могло значить?
— Значит, так оно и есть. А ты опять взялся за свои «чего»?
* * *
Они вышли из подъезда, и Ворон увидел ожидавший его черный «линкольн»
Лютого. В подъезде пахло кошками и было грязно, все стены разрисованы какими-то каракулями — названия групп, от которых фанатели окрестные подростки. На улице стоял великолепный день самого начала лета. И в солнечной глубине этого дня Игната ждал черный «линкольн» — возможно, день действительно начинался не так уж плохо. И возможно, она права: лучший способ борьбы с похмельем — это легкий утренний перетрах. Игнат вдруг с удивлением обнаружил, что в общем-то благодарен ей.
— Ну, куда тебя подбросить?
— Ты имеешь в виду «куда тебя подбросить на метро»?
— Не совсем. Просто так сегодня вышло, что у меня в кустах вместо рояля спрятан черный лимузин.
— Трепи дальше…
Игнат подвел девушку к «линкольну» и вежливо поздоровался с водителем. Им немедленно открыли дверцы, это сделал сам водитель. Игнат приглашающим жестом указал девушке на салон:
— Ну я же тебе говорил. Прошу!
Она усмехнулась, покачала головой и, усаживаясь на задние кресла, произнесла:
— Слушай, это ты так развлекаешься или ты и правда замаскированная звезда?
* * *
Ровно через час лимузин, покинув раскаленную каменную столицу и пробежав какое-то расстояние по трассе, чаще всего именуемой «правительственной», подкатил к загородным владениям Лютого. Собирались гости, собирались самые влиятельные люди Москвы: банкиры и правительственные чиновники, криминальные авторитеты, кино-и шоу-звезды, торговцы антиквариатом, депутаты и сногсшибательно дорогие шлюхи; собирались молодые журналисты, которые обязательно напишут об этом грандиозном событии, о мелькающем каскаде знаменитых лиц, об изысканной кухне и великолепных шутках, о дорогих подарках, о новых русских, которые будут рассказывать анекдоты о самих себе, о столах, накрытых на стриженой лужайке перед домом («И газону, чтобы стать идеальным, вовсе не понадобилось семи веков» — кто-то заготовит подобную строчку для своего репортажа), о великолепном струнном квинтете — знаменитых музыкантах, играющих тут же, на свежем воздухе, о немногословных официантах в белых куртках и в белых же перчатках, о роскошных дорогих машинах, о вине лучших урожайных лет, о гостеприимном и остроумном хозяине, оказавшемся совершенно непохожим на сложившийся стереотип бандюги, о молодых — чудесной, ослепительной звездной паре, о нарядах от самых модных кутюрье, о драгоценностях, об ожидаемом произведении кулинарного искусства — тридцатипятикилограммовом торте со скульптурными портретами венчающихся в шоколадной глазури — и о грандиозном фейерверке, который устраивает какой-то самый известный в мире мастер, специально прибывший по этому поводу китаец с труднозапоминаемым именем.
Собирались гости, которых ждали. Собирался весь цвет столицы, то, что когда-то начнет величать себя высшим обществом, а потом просто — обществом. Быть может, на свадьбе и не было «самых-самых», все же фраза о «слиянии банковского капитала с криминальным» оказалась оброненной, и людям необходимо было выждать паузу и приглядеться к тому, что же из всего этого выйдет, но «самые-самые» не забыли прислать своих эмиссаров и свои поздравления.
И может быть, среди всего этого звездного великолепия как-то потерялось несколько действительно настоящих друзей и хозяина, и молодых, и вряд ли это было хорошо — подлинно близким людям стоит быть вместе и в самую счастливую, и в самую тяжелую минуту.
Собирались гости, которых ждали. Но в нескольких километрах отсюда совсем другие люди, которых никто не ждал, уже начали действовать, и расстояние между ними и такой веселой свадьбой, свадьбой, покой которой был призван охранять не один десяток вооруженных людей, уже начало сокращаться.
Командир отряда милиции особого назначения Павел Лихачев был не в настроении, а когда он бывал не в настроении, то на всем протяжении рублевской «правительственной» трассы находился минимум один крепко сжатый кулак, с которым вам не стоило искать встречи. Павел Лихачев строго следил за собой и своими подчиненными. Ежедневная физическая подготовка, так сказать, упорные занятия по боевой и политической, стрельбы… Отряд Павла считался элитным — никакой Чечни, никаких «горячих» точек, может, пару человек и выделяли в сводный отряд Московского ОМОНа, но это еще до той поры, как Павел вступил в должность командира. Хотя сам Паша прошел Чечню: он находился там чуть больше месяца на блокпосту. Внутренние войска, и в особенности ОМОН, резко выделялись своим видом из всей военной группировки «федералов». Они всегда выглядели чистенькими, подтянутыми и накормленными. Армия же разлагалась. Генерал Лебедь прав — глядишь на солдата, а перед тобой какое-то оборванное чудо… Армия и эмвэдэшники недолюбливали друг друга, и порой доходило до вооруженных стычек.
Армейцы считали, что все боевые операции, участие в сражениях, вся тяжесть войны лежала на их плечах, а МВД, дескать, охраняли на блокпостах самих себя.
Может, так оно и было, за исключением спецопераций, но на то она и армия. Зато и чеченцы к внутренним войскам относились совсем по-другому (это к вопросу о тяготах войны): ОМОН и контрактников они ненавидели и не желали попасть к ним, лучше самому себе пустить пулю, а вот к армии «чехи» были гораздо терпимее.
