Смолин кивнул головой Шварцу. Тот моментально извлёк из стола едва початую бутылку коньячку, а Смолин выставил антикварный кидушный стаканчик и выложил пару шоколадок, разведя руками:
— Чем богаты… Мы-то за рулями…
Старательно наполнив стаканчик до краёв, археолог опростал его одним глотком, повертел:
— Опять старого жида ограбил?
— Па-апрашу в моем присутствии без антисемитизма, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Будучи, как ты помнишь, евреем…
— А, ну да, я и запамятовал… — Гонзиц наплескал себе ещё, на сей раз половиночку. — Что, ещё одна рюмочка приплыла?
— Да нет, из старых запасов, — сказал Смолин. С этими серебряными стаканчиками, как иногда случается, получилась чистая комедия. Как неоднократно подчёркивалось, невозможно знать всё. Добрых лет двадцать в антикварном мире кружили эти серебряные чарочки с чернёными изображениями каких-то странноватых зданий — и их простодушно полагали обычными чарками, не особенно и хорошей работы (клейма третьеразрядных мастеров, многие из них даже в справочниках не значатся или обозначены там как «неизвестные»). А потом в одном из новых антикварных журналов бабахнула статья с цветными фотографиями — и вскинулся антикварный народ, словно получив шилом пониже спины. Оказалось, зовётся эта синагогальная утварь «кидушными стаканчиками» и в заграницах ценится чрезвычайно. Вот тут вот всякий и вспомнил, сколько этих самых «стопочек» он продал за последние годы по относительно бросовой цене. В закромах отыскалось кое-что, правда — у кого парочка, у кого с полдюжины. Но всё равно, если вспомнить, сколько их прошло, принеся прибыли процентов пятьдесят — в то время как, оказалось, взять можно было все пятьсот–шестьсот.
— Что лыбишься? — поинтересовался Смолин. — Али поразить чем хочешь, подземный умный крот?
— А чего ж не поразить-то… Местечко расчисть. Нет, поширше давай… Нервы крепкие? — Гонзиц, разделавшись с налитым, поднял оба указательных пальца. — Вот вам Стивен Кинг шантарского образца…
Он опустил обе руки в сумку, необычайно бережно поднял завёрнутый в белую тряпку округлый предмет, поставил его на стол и с рассчитанной медлительностью освободил от холстинки.
Шварц эмоционально матернулся. Смолин придвинулся поближе к столу, присмотрелся. На холстинке покоился бело-жёлтый человеческий череп без нижней челюсти и доброй половины верхних зубов. В затылке, на левой стороне красовалось штук семь квадратных отверстий, в правом виске был пролом определённо древнего происхождения. Гонзиц, легонько похлопывая черепушку по затылку, смотрел на присутствующих прямо-таки с гордостью.
— Ладно, — сказал Смолин. — Я заранее понимаю, что передо мной нечто из ряда вон выходящее — иначе б ты не пёр этого жмура за полтыщи вёрст… Просвещай тёмных, наука…
— Докладываю, — сказал Гонзиц. — Классическое скифьё. Покойный товарищ был, несомненно, если не вождём — а я всё же полагаю, что вождём, и намерен незамедлительно это обосновать, — то как минимум нешуточным богатырём наподобие скифского Илюхи Муромца…
— И из чего это вытекает? — осведомился Смолин, приглядываясь к дырам в черепушке. Было в них нечто знакомое…
— Из того, как его убивали, — сказал Гонзиц наставительным тоном профессионала. — Сначала его шарахнули в висок чем-то вроде палицы, отсюда и пролом, и он грянулся с коня…
— А почему не просто упал, будучи пешим?
— Посмотри сюда, — сказал Гонзиц, прикасаясь указательным пальцем к обширному участку кости над левым глазом. — Как напильником стёсано, а? Пеший убитый, падая, настолько не повредил бы череп, он должен был упасть с высоты, то есть, сто процентов, с коня… скелет, кстати, тоже был характерно поломан — с коня, с коня, никаких сомнений… Вот. А потом его, уже мёртвого, человек с полдюжины старательно приложили чеканами. Ритуал такой был. Богатыря или вождя именно так и полагалось после смерти «чествовать» — чтобы каждый отметился старательно…
Выдвинув ящик, Смолин достал небольшой скифский чекан в зелёной окиси, держа его двумя пальцами, примерился остриём ромбического сечения к одной из дырок — ну да, чрезвычайно похоже. Чеканы у тех были явно побольше — но их не бывает двух одинаковых…
— Вот только потом соплеменники вождя определённо отбили, увезли домой и похоронили честь по чести, — продолжал Гонзиц. — Потому что погребение я раскопал полное: череп от скелета не отделён, вещичек имелось предостаточно. Если бы его захапало в качестве добычи то самое вражьё, что вождя замочило, в земле лежал бы только череп. Я ж тебе рассказывал, давно тому…
— Помню, как же, — кивнул Смолин. — У скифов такие вот заслуженные черепушки полагалось оберегами ставить, а?
— Совершенно верно. Чтоб сторожил жильё и приносил счастье, удачу и всё такое прочее…
Шварц раскатисто захохотал.
— Чего смешного? — недовольно покосился Гонзиц. — Наукой, детинушка, это установлено достоверно…
— Да я и не сомневаюсь, — сказал Шварц, всё ещё фыркая. — Я себе это представил в переводе на день нынешний: стоит у Яковлевича в красном углу черепушка Кащея с надлежащим проломом… Оберегает старательно и бизнес, и жильё…
— Ага, вот именно, — сказал Смолин. — А где-то — черепушка Березовского с ледорубчиком в затылке, помалкивает себе, только смотрит загадочно… Вообще-то…
Он отвлёкся, расслышав знакомую мелодию, свидетельствовавшую, что на «секретную» трубку пришло сообщение. Нажал кнопки, прочитал. Удивлённо поднял брови, какое-то время раздумывал, потом отложил телефон, всё ещё хмурясь.
Гонзиц тем времени выкладывал на стол, располагая в живописной икебане вокруг черепа, массу интересных предметов: широкий незамкнутый обруч, здоровенный чекан с плоским набалдашником для нижней части древка, бляхи в виде животных, подвески-конусы (целую пригоршню), непонятные диски, ещё какие-то продолговатые штучки — всё потемневшее, почти чёрное, в пятнах зелёной окиси, кое-где являвшей собою толстую корку. Просверленные клыки, то ли медвежьи, то ли кабарожьи, тусклые висюльки, явно золотые, разноцветные плоские кругляшки, раковины каури с дырочками — надо полагать, когда-то это было ожерелье, жилы, использовавшиеся тогда в качестве основы, давным-давно сгнили, а всё остальное сохранилось…
— Вот, извольте, — сказал Гонзиц, выложив последний предмет — тронутый ржавчиной металлический кинжал. — Всё, что имелось при покойничке. Только сразу предупреждаю, Вася — цена будет неслабая. Тут, как-никак, полное погребение. Учёный мир подобными черепами располагает давненько, а вот в антикварке они до сих пор что-то не попадались…
— Не спорю, — сказал Смолин чуточку отстранённо. — Кто б тут спорил, аргументы и факты налицо…
— Так что — пара тысяч баксов, как с куста…
— Будет тебе пара тысяч баксов, будет, — сказал Смолин всё так же задумчиво. — Вполне по-божески, чего уж там… Слава, у тебя как со временем?
— Да навалом. Официально-то я с поля только завтра явлюсь, так что сегодня делать и нечего, разве что, с твоего позволения, и далее твой коньячок понужать и с Маришкой заигрывать. Платонически, ты не подумай…
— Да по мне, хоть и антиплатонически, — потянул Смолин. — Для хорошего человека не жалко, подумаешь, сокровище короны… и в самом деле поскучай тут часок с бутылочкой, а? Меня тут срочно выдернули, я за часок обязательно управлюсь…
— Да без проблем!
— Вот и прекрасно, — сказал Смолин, нетерпеливо вставая. — Только смотри, чтобы чадушко, — он кивнул в сторону Шварца, — не потребило ни граммулечки, ему ещё сегодня рулить и рулить… В общем, я на часок.
Он вышел чёрным ходом, на ходу нажал кнопку на брелоке, сел за руль своего чёрного «паджерика» — восьмилетнего, но вполне приличного, не привлекавшего внимания. Достал телефон и ещё раз перечитал короткое сообщение.
«Тыща палата 305 ты мой племянник и единственный родич».
Отправлено это послание, определённо носившее некоторые черты загадки, было с мобильника Кащея, вот ведь что интересно… Да, пожалуй что, часа хватит при любом раскладе… а вождя со всеми причиндалами следует брать, не жмотиться, покупатель примчится не далее чем завтра…
Смолин задумчиво вздохнул и включил зажигание.
Глава 4
ВСЕ ТАМ БУДЕМ…
В знаменитую шантарскую больницу, именовавшуюся попросту «тысячекоечной», а ещё короче «тыщей», Смолин проник без особого труда, разве что заставили нацепить синие пластиковые бахилы, а так — ни денег, ни уговоров не понадобилось.
Палата оказалась двухместная, по первому впечатлению — из самых рядовых, разве что вторая койка пустовала (но, приглядевшись к ней, Смолин отчего-то сделал вывод, что опустела она вот только что, такой у неё был вид, бельё не сменили, и в тумбочке виднеются какие-то яркие пакетики…)
Чепурнова он в первый момент не узнал — четыре дня назад это был хотя и старик восьмидесяти четырёх годочков, но всё же ничуть не исхудавший, относительно бодренький, даже с признаками румянца. А сейчас на подушке покоился обтянутый кожей череп — кожа даже не бледная, синюшная, прозрачная, пористая, как апельсиновая кожура. Редкие мокрые волосы липнут ко лбу, рот запал. Крепенько ж его шибануло…
