Ноги форменным образом приросли к земле. Он подумал смятенно: никто пока всё же не кидается на перехват, никто не хватает за шиворот, не орёт ничего жуткого… Надо ж так глупо влететь, стоишь с тяжеленной дурой на плече, никак не прикинешься, что не имеешь к ней отношения…
— Семён! — браво рявкнул Боцман у него за спиной. — Чего встал? Волоки херовину, а то бригадир на маты изойдется…
Чуть опомнившись, взяв себя в руки, Смолин сделал первый шаг к двери, второй, третий… Никто на них так и не кинулся, стояла тишина. Чуть повернув голову, он увидел краем глаза, как из подъезда выскочил третий орёлик, тоже в каске и жилетке, с АКСУ на плече — и мотор машины моментально завёлся. А там за ними захлопнулась дверь, и никто не кинулся следом, никто не встретил в кабинете…
По спине стекало добрых поллитра пота.
— Пронесло… — фыркнул он, осторожно опуская на пол свой конец ноши.
— Ага, меня тоже…
Сдавленным голосом Смолин сказал:
— Я с тебя, бля, процент сниму за этакие фокусы… Запорешь всех когда-нибудь своими выходками…
— Не боись, если запорюсь, так один, уж отболтаюсь…
— Вашим бы хлебалом, бегемотик, да медок из бочки наворачивать… — зло сказал Смолин.
И незамедлительно схватился за дрель, вытащил из пластмассового чемоданчика сантиметрового диаметра сверло — чтобы наверняка, чтоб нервишки успокоить… Развинчивая патрон, всё ещё ворчал:
— Точно, сниму десять процентов, чтоб не доводил до инфаркта…
— Да ладно тебе, — посмеивался Федя, помогая ему подключать к розетке удлинитель. — Дери Маришку почаще, понужай коньячок вместо водочки — и не будет у тебя никаких инфарктов… Ещё одна пушка не нужна?
— Поди ты!
— Да нет, я не про эту… Понимаешь, дошёл слушок — в Чушумане, у староверов, валяется за околицей какая-то пушечка… И судя по тому, как её описывают, она непременно казачья, то бишь семнадцатого века, не позже… Потому что позже гарнизонов с артиллерией в той глуши отродясь не водилось, а вот казаки в тех местах при Алексей Михалыче как раз бродили… Интересует?
— Вот с этого и надо было начинать, — сказал Смолин, завинчивая патрон сверла. — Действительно, какие там гарнизоны с артиллерией… Вот только — километров семьсот…
— Ну и что? Шестьдесят шестой газон я добуду, выберем время — и махнём? Натуральная пушка семнадцатого века… А? Даже если бабки пополам, всё равно получается прилично…
— Подумаем, — сказал Смолин. — Держи покрепче, и глаза береги, сейчас стружка брызнет…
Басовито взвыла дрель, сверло стало помаленьку углубляться, в ствол авиапушки…
Глава 3
ПИТЕРОМ ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ…
В отличие от шумного, бесшабашного, с душой нараспашку Боцмана Рома Левицкий (а может, и не Рома, и не Левицкий) был человеком совершенно другой породы. Всё произошло по заведённому порядку: аккурат через сорок минут после предварительного звонка у чёрного хода остановилось такси, откуда и высадился Левицкий, без натуги неся продолговатую картонную коробку, тщательнейшим образом перевязанную прозрачным скотчем, с удобными верёвочными ручками, украшенную полудюжиной сиреневых значков, означавших «верх» и «стекло». Что содержимому противоречило напрочь, конечно, но так оно гораздо безопаснее выходит…
Рома знакомой дорогой прошёл в кабинет Смолина, поставил коробку в уголок и остался стоять, не глядя по сторонам — невысокий, достаточно неопределённого возраста (около сорока вроде бы, но сразу и не скажешь, в которую сторону), продолговатое лицо никаких особенных чувств не выражает и способно улетучиться из памяти очень быстро, если не стараться запомнить специально…
Смолин даже не предлагал ничего из обычного дежурного набора — ни присесть, ни чаю-кофе, ни даже закурить. Как-никак встречались шестой раз, и всё было известно заранее… Он только спросил, стоя у стола:
— Сколько?
Ровным, почти лишённым эмоциональной окраски голосом робота Вертера Левицкий сказал, глядя словно бы прямо в лицо, но тем не менее не встречаясь взглядом:
— Мне сказано, десяток. С веса, соответственно, следует десятка, плюс процент.
Извлёкши из стола пачку «условных енотов», Смолин старательно отсчитал одиннадцать тысяч, подал Роме. Тот сноровисто пересчитал — без тени недоверия на лице, просто такие уж у человека были привычки. Кивнул:
— Всё правильно. Благодарю. Если что, позвоню.
И буквально улетучился на манер призрака — практически бесшумно, будто и не было. В окно, выходящее во двор, Смолин видел, как отъезжает такси, негодующе рявкнув сигналом на вывернувшегося из-за угла чуть ли не под колёса алкаша.
Вот так человек и зарабатывает старательно себе копеечку — вечный и надёжный курьер, которого, очень возможно, в соседнем городе (а то и в другом районе Шантарска) знают уже под совершенно другим рабочим псевдонимом. Аккуратно доставит всё, что ни поручат, примет причитающиеся поставщику бабки со своей всегдашней десятипроцентной надбавкой — и растворится в воздухе. Можно только гадать, где у него дом родной, можно лишь предполагать, что Рома не только с антиквариатом связан и главные деньги, очень возможно, зашибает на чём-нибудь другом — но гадать, предполагать и прикидывать совершенно ни к чему. Главное, Рома существует, пользуется хорошей репутацией и обходится не так уж дорого — вот и всё…
Вооружившись ножницами и острейшим австрийским спецназовским кинжалом «Глок», Смолин методично принялся за работу. Он резал, распарывал, привычно кромсал прозрачный скотч, упаковочную плёнку в пупырышках, плотную бумагу и шпагат. Вскоре покоившийся в тряпках и скомканных пластиковых пакетах продолговатый свёрток распался на пять поменьше, неодинаковой длины и неодинакового веса, плосковатых, характерной формы. Так их пока и оставив, Смолин принялся за второй свёрток, гораздо тяжелее и компактнее. Довольно быстро и его расчленил на пять поменьше. Распорол скотч на всех десяти так, что оставалось только развернуть. Закурил и уселся в кресло, ощущая лёгкий азарт, схожий, надо полагать, с оживлением картёжника (сам Смолин ни в какие азартные игры не играл отроду, а потому и не знал доподлинно, что это за ощущение — мог лишь теоретически предполагать).
Всегда это было чем-то вроде лотереи — потому что никогда не известно заранее, что именно окажется в посылке, одно ясно: в проигрыше он не будет…
С питерским контактом ему, следует признаться, повезло. Классический интеллигент по всем внешним признакам, этот субъект вот уже два года проявлял достойную уважения деловую сноровку, ничуть не сочетавшуюся с обычной расейской безалаберностью помянутой прослойки. Протирая штаны в одном из серьёзнейших питерских музеев с гигантскими до сих пор (и сквернейше учтёнными до сих пор) фондами, обладатель ничтожной должности (хотя и снабжённой уважительным для простого народа длинным титулом) свой маленький бизнес вершил методично и размеренно. Уникумы он обходил десятой дорогой — зато полегонечку, по две единицы в месяц (не больше и не меньше, вот уж два года подряд), деликатно выражаясь, выносил без спроса из своего учёного заведения вещички старые, но, в принципе, рядовые. За каждую аккуратно получал от Смолина штуку баксов — и эта система его вполне устраивала, умный всё же был мужичок — и не зарывался, и не пытался вести дела самостоятельно, дабы урвать поболее. Обеспечил себе стабильный доход. И если, не дай бог, не запорется по глупой случайности, долгонько будет продолжаться такая вот негоция…
Аккуратно притушив окурок в простецкой стеклянной пепельнице, и рядом с окружающим антиквариатом не лежавшей, Смолин сначала развернул холодняк.
Две обычных, ничем не примечательных германских «парадки» с блюхеровскими эфесами: одна с эфесом побогаче, украшенным львиной головой, с женской головкой на щитике, другая попроще, с эфесом совсем простым, на щитике — накладная граната из белого металла. Смолин и не пытался определить с ходу, чьи они конкретно — учитывая несказанное разнообразие германских клинков, стоило подождать знатока, то бишь Фельдмаршала.
Японский армейский меч, классический сингунто образца тридцать четвёртого года: ножны металлические защитной окраски, с одной обоймицей, клинок из стального проката с довольно-таки паршивой имитацией «булатного» узора посредством кислоты… Словом, стандарт, конвейерное производство, но тем не менее подлинник, без малейших утрат, а значит, своего покупателя найдёт…
Смолин посидел, задумчиво созерцая блестящее лезвие. Теоретически у всякого, вплотную занятого японскими мечами, был шанс натолкнуться на уникум. Долбаные самураи во Вторую мировую, случалось, отправлялись на фронт с фамильными клинками века порой шестнадцатого. Оформление уставное — рукоять, цуба, ножны, оплётка и всё прочее — а вот самому клинку лет триста–четыреста. В сорок пятом, расколошматив квантунцев, наши забрали изрядное количество мечей, большей частью прихваченных домой в качестве сувениров, — так что есть теоретическая возможность на такой раритет однажды наткнуться. Но вот практика, увы… Сомнительно.
