— От старика остался, — сообщила помянутая гражданочка, внося свою лепту лучезарной улыбки (простодушной — спасу нет!). — Пенсия сами знаете, какая, вот я и хочу…
— Продать? — улыбнулся Смолин ещё шире.
— Продать.
— Нам?
— Ну конечно. У вас, я слышала, магазин приличный, не обманете. Боязно предлагать с рук кому попало…
Взяв тяжёленький орден (золота изрядно, да и платиновый профиль вождя неплохо весит), Смолин перевернул его, беглым взглядом окинул номер. Знакомый номер. Пожал плечами (разумеется, мысленно) — дети малые, никакой фантазии…
— Настоящий орденок-то, родная, — сказал Смолин, старательно окая.
— Кончено, у меня и документ есть…
— Да разумеется, — сказал Смолин с бесстрастным выражением лица. — Это антинародные реформы, вызвавшие обнищание трудящегося человека… Чубайс там, ваучеры и всё такое… Голубушка, мы с этим милым молодым человеком похожи на идиотов?
— Да что вы! — всё так же лучезарно улыбаясь, сказала «голубушка» (ах, какой простенький у неё оставался при этом вид!) — Ничуть даже не похожи…
— То-то и оно, жертва вы наша антинародной перестройки, — сказал Смолин. — Вроде бы, смею думать, не похожи… Только законченный идиот, несчастная вы наша вдовушка, за собственные приличные денежки себе прикупает сплошные неприятности. Понятно?
— Не совсем…
— Есть, мамаша, такая скучная книга, — сказал Смолин. — Зовётся она кратко — Уголовный кодекс. Так вот там, что характерно, как раз и прописано чёрным по белому, что сбыт государственных наград не только Российской Федерации, но и СССР — явление уголовное и безусловно подлежащее. И наказаньица-то, родная, значатся сурьёзные… Для тебя первой. Для нас, впрочем, тоже…
— Но орден же не краденый? — произнесла визитерша, сохраняя на лице всё ту же величайшую наивность и несказанную благостность. — Я продала, вы купили, при чём тут кодекс? Я ж не пойду потом на вас заявлять…
— У меня и вот этого молодого человека есть один бзик, — сказал Смолин. — Мы — граждане ужасно законопослушные и Уголовный кодекс, следуя заветам товарища О. Бендера, чтим свято, — ему было скучно, нисколечко не хотелось продолжать спектакль. — А потому, родная, как выйдешь за дверь, ступай…
И он парочкой замысловатых фраз, чрезвычайно смачно и умело обозначил сразу несколько насквозь нецензурных азимутов, по которым гостье предлагалось следовать. Самое примечательное, она выглядела не особенно и шокированной, только пожала плечами:
— А на вид — интеллигентный человек…
— Я?! — теперь уже откровенно пожал плечами Смолин. — Нашла интеллигента, манда корявая… — и ещё одной витиеватой фразой уже не дорогу указывал, а характеризовал личность визитерши. — Интеллигенты тут не водятся, точно тебе говорю… Так что забрала быстренько светлый образ вождя мирового пролетариата и пошлёпала на хрен отсюда… А то нажму сейчас вот эту кнопочку, и, когда максимум через пару минут нагрянет машинка вневедомственной охраны, вмиг напишу заявление касаемо статьи триста двадцать четвёртой Уголовного кодекса… — он демонстративно опустил руку под прилавок. — Кому говорю, клюка долбаная?
Со столь же безмятежным видом посетительница старательно завернула «лысого» в носовой платочек, спрятала в сумочку, пожала плечами:
— Такие приличные люди, и так выражаются…
И прошествовала к двери. Глядя, как она неторопливо удаляется в сторону площади, Гоша кратко и смачно сказал про неё нехорошее.
— Как выразился бы товарищ Сталин, удивительно точное определение, — сказал Смолин без особых эмоций. — Надо же, и до нас доплелась, кошёлка сраная…
Он посмотрел на стоянку, но ни одна машина не отъехала, все до одной стояли пустые — то ли опера приткнулись где-то вне досягаемости взгляда, то ли были пешком. За последнюю неделю эта гадючка, самого благообразного и внушающего доверие за километр облика успела обойти все до единого антикварные лавки Шантарска, за исключением смолинской — а теперь, стало быть, и сюда добралась, паскуда. Ничего в этом не было от злого умысла, направленного конкретно против Смолина — так, рутина, серые милицейские будни, закинули удочку наугад, обормоты, авось какой дурной карасик и клюнет. Вот только в этом омуте дурных карасей нема, в первом же заведении, куда эта юная подружка милиции сунулась — и вызвала подозрения — не только нахрен её послали, не выбирая выражений, но и номер орденочка запомнили, да тут же по линии его и передали…
— В следующий раз и в самом деле жмите кнопочку, орлы, — сказал Смолин решительно. — Пусть потом две службы лобиками бодаются, мелочь, а приятно, да и не разозлишь особенно никого такой мелкой подлянкой… Уяснили? Поскольку…
Стеклянная дверь распахнулась под мелодичное бряканье китайского фэншуйного колокольчика, и Федя Жихарев по своему всегдашнему обыкновению ворвался в магазин, как метеор, посверкивая тремя золотыми зубами, скинул с плеча глухо стукнувшую сумку и рявкнул:
— Здорово, черти! Марго, радость моя, несказанно хорошеем, когда у меня, лапотника, смелости найдётся тебя в дорогой кабак сводить… Можно без последующего, но лучше б с последующим…
— У вас, Фёдор Дмитрич, супруга очаровательная, — чопорно сказала Маришка.
— Про чего она не знает, то ей не повредит…
Он стоял, подбоченясь, крепенький, как гриб-боровик, сорокалетний деревенский житель по кличке Боцман (срочная на Балтийском флоте, тельняшка под глаженой рубашечкой). Вот только бывший мореман и бывший участковый был отнюдь не стандартным деревенским жителем. Обосновавшись в райцентре за полторы сотни километров от Шантарска, он, что твой пылесос, вот уж годочков десять выкачивал в округе всё, носящее хоть мизерные признаки антиквариата — да вдобавок регулярно болтался с японским дорогим аппаратом как в окрестностях ныне существующих деревушек, так и сгинувших с лица земли. Улов, конечно, состоял не из уникумов — откуда им взяться в сибирской землице — но всё же попадалось немало интересного, а порой хоть и не уникумы, но всё же редкости…
— Ну? — вопросил он нетерпеливо. — Что ж ты меня в закрома не зовёшь, чайку не предлагаешь? Водки не прошу — за рулём…
— Пошли, — сказал Смолин. — Мариш, чайку сделай…
Едва войдя в кабинет, Боцман брякнул сумку на стол, звонко расстегнул «молнию» и запустил туда руку. Смолин выжидательно смотрел, присев на край низкой столешницы.
— Ну?
— Неплохо, — сказал Смолин. — Весьма даже неплохо…
На ладони у него лежал увесистый знак сельского старосты, как и полагалось когда-то, украшенный гербом Шантарской губернии с императорской короною. Тёмно-шоколадная патина, из-под которой практически не просматривалось светлой бронзы, как ни изучай, была родная — приятно думать, что расплодившиеся поддельщики ещё не достигли в этой области полного совершенства. Конечно, если бы речь шла о некоем уникуме, за который следует запросить шестизначную сумму в баксах, неведомые миру умельцы и постарались бы вылезти вон из кожи, достигнув полного правдоподобия — но нет смысла подделывать в совершенстве такую вот мелочёвку, не окупится это, знаете ли…
— А булавка-то! — торжествующе сказал Федя.
— Вижу… — кивнул Смолин.
Подавляющее большинство подобных должностных знаков на рынке присутствует будучи уже без подвесок — подвески в первую очередь теряются, ломаются, утрачиваются. А Федин знак приятно радовал глаз не только двойной родной цепочкой, но и горизонтальной выпуклой планкой. Единственное, что отсутствовало — булавка, каковой знак крепился некогда к армяку или там поддёвке. Ну да совершенства в нашем мире не доищешься…
— Копаный, — сказал Федя. — Миноискатель задребезжал этак в полукилометре от окраины Бекетовки, на пашне… Я так полагаю, шёл когда-то пьянющий староста за деревней, да и потерял цацку…
— Вероятнее всего, — кивнул Смолин. — И что?
— Мы — люди простые, — прищурился Федя. — Сотка баксов. Всё равно за сто пятьдесят ты её влёт толкнёшь…
— А не чересчур?
— С цепочкой, с планкой… Или есть вторая?
— Ну ладно, — сказал Смолин. — Ещё есть?
Всё остальное, появившееся на столе, знаку значительно уступало — парочка потемневших медалей к трёхсотлетию дома Романовых, которые в тринадцатом году клепали чуть ли не в каждой столярной мастерской, несколько многотиражных серебряных полтинников и медяков, массивная стеклянная чернильница без крышечки, годов сороковых, бронзовая печать уездного исполкома (простая, как две копейки, но с массивной вычурной ручкой, явно отломанной в двадцатых товарищами комиссарами от какой-то более дорогой и качественной печати), два штыка от трёхлинейки, почти нетронутых коррозией, ворох дореволюционных бумаг (приписное свидетельство ратника второго разряда, похвальный лист реального училища и тому подобный ширпотреб). Стоило всё это не особенно дорого, но своего знатока и покупателя способно было обрести в самом скором времени.
