А Павел на Петра все-таки обиделся, на два письма в лагерь не ответил (с дядей же переписывался), и старший брат, подавив комплекс вины, затвердел в принципе: убийца получил по заслугам. Через год пришло письмо — коротенькая записка, которую философ помнил наизусть («Петр, я скоро умру, я тебя прощаю, и ты меня прости и молись за меня каждый день. Твой брат» — подпись), потом — извещение о кончине от двустороннего воспаления легких.
Петр Романович молился за отца и брата, он вдруг остался один (даже дядя переехал в квартиру тестя), и не было для него ничего дороже этого одиночества — на всю жизнь, так он планировал. Шли годы, так все и складывалось — до того мгновенья, как он вышел на галерейку на закате дня и жизнь взорвалась огненным столпом, поднявшимся в небо.
«Неужели мне придется повторить судьбу брата?» — странная мысль явилась во время допроса и не оставляла. Странная — потому что Павел, при всех смягчающих обстоятельствах, был виновен; Петр же, как говорится, ни сном ни духом. По привычке к самоанализу, философ принялся докапываться: как, откуда могла возникнуть эта аналогия? И докопался: «В тот момент, когда я увидел мертвого брата, то подсознательно почувствовал: он не убийца! Его убили, как убили Маргариту и Подземельного».
Открытие — абсолютно алогичное и бездоказательное — до того потрясло Петра Романовича, что он так и замер (в качалке в темной комнате). Нонсенс! Преступник сознался. или он взял на себя чужую вину в припадке отчаяния, безысходности, умопомрачения, наконец? «Умопомрачение» — это слово употребил Евгений Алексеевич в пламенной защитительной речи, характеризуя состояние аффекта в момент убийства. Но не в момент признания! Опытнейший адвокат, близкий родственник (общавшийся с племянником в течение процесса), конечно, заметил бы признаки помешательства или глубинной лжи: невиновный оговорил сам себя! Нет, эту бредовую идею следует оставить и защитить собственную жизнь. «Дядя — запасной полк, если дело дойдет до ареста. Однако мне дана неделя и я должен сам справиться!»
Петр Романович вышел на галерейку за выстиранными еще в четверг джинсами (всю минувшую ночь он провел на ногах в своей парадной, так сказать, форме), гигантское пятно гари вдали на кирпичной стене внезапно напомнило про соседку — и такими никчемными, даже смешными показались ему недавние переживания, «страсти по девке», но — опять кольнуло в сердце! — опять многозначительная аналогия. «Аналогия беспочвенная, — констатировал он отстраненно, — я не способен так любить, чтобы убить. Ну просто не способен любить — и слава Богу!»
Дверца справа приоткрылась, возникла Варенька — сквозь стекло, на галерейку не вышла — и спросила:
- Вы думаете, я вас разыграла?
- Я вообще о вас не думаю, — ответил он равнодушно и вдруг насторожился: — А зачем? Зачем вам меня разыгрывать?
- Я вовсе не.
- Нет, ответьте! Вы действуете по чьему-то поручению?
- Что вы о себе воображаете, философ? Ну. было забавно взять неприступную крепость.
«Врет, матушка, — понял Петр Романович, и ему стало скучно. — На минутку действительно увлеклась.» — Он не был таким уж Дон Жуаном, но знал, что женщинам нравится, и пользоваться этим умел — без особых радостей, но и без страданий. (Покаяние на исповеди — легкая епитимья — свободен!)
- Ладно, считайте, вы меня взяли и отпустили, — бросил небрежно- фамильярно (как женщине доступной); она улыбалась вызывающе, но мрачный огонек дрожал в бирюзовых глазах; и они расстались, одновременно прозвенев стеклянными дверьми.
Три дворняги надрывались в лае, отворилась дверь, они враз угомонились.
- Архитекторы Ямщиковы здесь живут?
- Здесь. Но их нет.
- Они на реставрации в храме?
- Сегодня воскресенье. Наверное, пошли прогуляться.
- Извините.
- Не за что.
Дверь закрылась.
Петр Романович огляделся и присел на завалинку бревенчатой избушки. Прямо перед ним — большое храмовое строение; медные луковки, еще без крестов, медово горят на солнце, и жаркий ветерок гуляет по просторному зеленому двору. Древнерусский ландшафт заключен в рамки полуразрушенных монастырских стен. Дверь опять отворилась, появился тот же монах, молодой, в черном облачении, пригласил учтиво:
- Подождите в доме.
- Не беспокойтесь, я здесь посижу, здесь хорошо. Дело идет? — Петр Романович кивнул на храм.
- Потихоньку. — Юноша остался стоять на пороге, тоже гладя вверх на новенькие купола.
- Мне в деревне сказали: они у вас живут, в избушке.
- Да, во второй половине.
- Игорь на этой неделе дважды ездил в Москву. Он возвращался сюда ночевать, не помните?
- Я его не видел, но собаки ночью лаяли.
Рыжие дворняги, исполнив долг, мирно лежали у ног гостя и внимательно слушали.
- Что-то случилось?
- Сегодня в полночь был убит мой брат.
- Убит? — Монах задумчиво перекрестился. — Вы подозреваете в преступлении Игоря?
«Ничего себе монах соображает!» — насторожился Петр Романович.
- Нет. Но они были близкими друзьями, возможно, Ямщиков что-то знает о мотивах, о причинах.
- Как звали вашего брата?
- Павел Острогорский.
Юноша стоял неподвижно и молчал, но Петр почувствовал интуитивно: имя брата ему знакомо. Понятно, Игорек по ходу дела перед монахом душу облегчает. Очень интересно, однако тайна исповеди — преграда неодолимая.
- Но сегодня он здесь ночевал?
- Наверное. На литургии был. А вас как звать?
- Петр. («И про меня наверняка слыхал!») Видите ли, меня подозревают в убийстве.
- Брата?
- Да. В течение недели я должен доказать обратное. Благословите, батюшка!
Петр Романович, сложив руки лодочкой, подошел под благословение, услышал шепот: «чтобы тайное стало явным»; услышал шаги.
Игорь с Тоней стояли в траве, как дети, держась за руки — еще одна (считая дядю с теткой) идеальная пара, что даже странно в нынешнее лихолетье; вот только детей им Бог не послал, а может, не хотят. С годами они все больше походили друг на друга: темноволосые, невысокие, худощавые, одеты скромно, Тоня в длинной юбке и платочке.
- Ты как тут? — спросил Игорь отрывисто.
- Сегодня ночью убили Павла.
Реакция была сногсшибательной.
Тоня вскрикнула, муж сказал со страхом:
- Ты. что такое говоришь? Ты бредишь? — и рухнул в траву.
Оставшиеся на ногах оцепенели, бесшумно возник монах с кружкой воды, встал на колени, побрызгал застывшее в дурной гримасе лицо.
- Тоня, давно у него эти припадки? — прошептал Петр Романович.
- Из-за тебя. Он любил Павлика.
- А я нет? Но меня обвиняют!
- В убийстве? — «припадочный» вмиг оживился. — Тебя обвиняют в убийстве брата?
- Только не говори, — заговорил Петр Романович веско, — будто ты не знал, что он жив и в Москве. Тоня, знал?
- Господи, вот ужас-то! — Она как- то мгновенно скрылась в избушке, а монах побрел к храму, на паперти обернулся, окинул их острым взглядом и вошел внутрь. Петр Романович опустился в траву рядом с Игорем.
- Тебя не арестовали.
- Дали неделю. Я должен найти убийцу.
Игорь ответил столь долгим и раздумчивым взглядом, что подумалось, как тогда на галерейке: уж не трогается временами архитектор в уме?
- Игорь, я знаю границы своих возможностей.
- Человеку до конца не дано этого знать.
- А я знаю: тюрьму мне не выдюжить, без свободы я все равно, что без воздуха.
- Так беги пока не поздно! — съязвил архитектор.
- Еще чего! Давай-ка, Игорек, ближе к делу. Если ты, конечно, в состоянии.
- Я-то в состоянии. Да, я видел Павла мельком во дворе.
- В пятницу? Когда мы с тобой на лестнице столкнулись?
Игорь молчал. вспоминает, что
ли?
- Ты был такой странно возбужденный, не поздоровался.
- Да, в пятницу, — наконец отозвался сдержанно.
- Ну?
- Когда я вышел, его уже там не было. Больше я ничего не знаю.
- И ты его прям так сразу и узнал? Ведь для нас для всех он умер.
- Я пережил поистине страшные мгновенья. почудилось даже: ваш покойный отец.
- Я тоже ошибся.
Собеседники пронзительно глядели друг на друга, пронеслись секунды, первым очнулся Игорь.
- Словом, видение. не видение. Вот почему я об этом не рассказал — ни тебе, ни следователю. Хотя смерть Подземельного потрясла меня тайной совпадения.
- Ты сказал: происходит трагедия.
- Я так ощущал подсознательно и надеялся, ты прояснишь — помнишь, на галерейке? — скажешь про брата.
- А почему прямо не спросил?
- Побоялся произвести впечатление невменяемого.
- Как-то все это неубедительно. По-моему, ты не договариваешь.
- Можно подумать, ты со мной откровенен!
- Откуда такая враждебность, Игорь? За что ты меня ненавидишь?
- О чем ты?.. Ну, не в себе я был после допроса. А ты так беззаботно с какой-то девчонкой флиртуешь.
