Случилось это зимой. Послали ребята Юрку Терехина за продуктами в деревеньку. Километров за двадцать. На лыжах. Расстояние небольшое. Любому по силам. Рюкзаком, деньгами снабдили. Напутствовали, чтоб побольше папирос взял. И побежал Терехин, радуясь, что отдохнет хоть сегодня от работы. А отряд за дело взялся. Никто на время не смотрел. Не замечал, сколько его прошло. Лишь Василий беспокойно озирался. На макушки деревьев, на небо посеревшее поглядывал. Сам мрачнел. А потом напомнил:
— Вроде и вернуться ему давно пора. Да, видно, пурга мешает.
— Какая пурга, Василий?
— Тут в тайге, среди деревьев, она не больно приметна. Зато на открытом месте теперь тяжело.
— Да нету пурги! — не верили ребята.
— А вы послушайте, как деревья вверху гудят. Головами друг об друга колотятся. Знать, вьюга не на шутку разыгралась. В такую — порожним идти тяжело. Груженым — и вовсе невмоготу.
— Ну, Юрка, если что, в деревне останется.
— Он, наверное, девчонку какую-нибудь приглядел. Вот и застрял у нее, — смеялись ребята.
— Подружка у него теперь, видать, одна. От ней не отвяжешься. И уйти нелегко. Выручать надо. Чтоб не обвенчала на себе, — нахохлился Василий.
— Брось ты! В деревне он.
— Схожу проверю, — надел лыжи проводник и ушел.
Но даже тогда никто не насторожился. Уже темнело. А ни проводник, ни Юрка не возвращались. Не тронутые бедой, парни верили, что те сейчас в деревне. В тепле. И ничто им не грозит. Решили спать ложиться. Как вдруг крик за будкой услышали. Открыли дверь.
Старик Василий звал:
— Чего сидите, окаянные?! Подмогните!
Юрку внесли в будку. Никто не понимал, что с
ним. Белый-белый. Холодный как лед. Он лежал с закрытыми глазами.
— Чего вылупились? Раздевайте его скорей. Помрет иначе, — заорал Василий, снимавший с Юрки сапоги.
— Да что с ним? — спросил тогда Ашот.
— Занесло его. Замерзал. Из сугроба я его выволок. Неси снегу! Оттирать будем. А ты рюкзак за будкой возьми! — командовал Василий.
Всю ночь проводник приводил Юрку в себя. Оттирал снегом, шерстяным шарфом, спиртом. Массаж делал жесткий. Лишь к утру Юрка очухался. На ребят виноватыми глазами смотрел. Хотел сказать им что-то. А Василий ему тут же в рот спирт, разведенный горячим чаем, влил.
— Пей, снегурушка. Кишки отогревай. Коль рот открывать научился — будешь жить!
Ноги Юрки проводник шарфами обмотал. Чаем с малиной оттаивал, которую на всякий случай по осени набирал и варил варенье — под дружный смех геологов.
Теперь они не смеялись. Испуганные, растерявшиеся, они смотрели в рот Василия. Приказаний ждали. Исполняли все мигом. Через его плечо на Юрку смотрели. Хоть бы обошлось. Выжил бы!
А ведь сами послали. Кто ж знал? Себя и кляли. Втихомолку. Страх за Юрку, за его жизнь, дыхание беды, едва не случившейся, перевернули в этот день многое. И дорог стал Юрка всему отряду. Дорог тем, что выжил. А Василий… Все понимали ребята, но почему-то тогда он в сравнении с
Юркой на второй план отошел. Ведь погибал Терехин. Его могли потерять. А проводник всегда рядом. Стоит только руку протянуть. А со временем все забыли о случившемся. Словно и не было ничего. Василий уже собирался из отряда уходить. Дескать, и без него теперь обойдутся. Но…
Весна уже наступила. Возвращался в потемках Ашот с пикета. Один. До будки осталось километра полтора. И вдруг… Ведь хотел переступить корягу. Да, видно, каблуком за сук задел. Она и повернулась. Резко. Упал. Коленом на что-то острое. Перед глазами искры замельтешили. Не понял отчего. А встать не смог. Полз, покуда голоса не услышал. Его уже искали. Василий хватился. В будку Ашота притащили. Оглядел Василий его ногу, промыл. А потом дернул изо всех сил. Да так, что сознание у Ашота помутилось. А через минуту боль отпустила.
— Легко отделался. Вывих получил. Я большего боялся. А царапины заживут, — улыбался проводник. И снова оказался прав. Легкие ушибы быстро забываются. Так случилось и в этот раз. Привыкшие к тайге парни осмелели. И перестали слушать советы проводника. Считая себя не менее опытными таежниками.
Сколько раз заставлял Василий геологов не пренебрегать брезентовками, надевать в любую погоду и не выходить без них в тайгу. Ребята слушались не всегда. Летом, по теплу, да и весной, когда солнце тайгу греет, не то что в брезентовой штормовке — в рубашке жарко. Да и работать в ней тяжело. Пот глаза заливает. Даже майку к вечеру — хоть выжимай. А Василий бранился. Чудак! Придраться больше не к чему…
За ослушание поплатился Ашот. Не сразу почувствовал он озноб. Не вмиг. Но к вечеру тайга перед глазами закружилась, пеленой подернулась. А потом в единое месиво переплелась. Жара охватила. В руках и ногах силы не стало. Едва до будки добрался.
— Переработал. А может, консервами отравился?
— Отвык от солнца. Удар получил.
— Да нет. Простыл наверное, — слышал он голоса, но не мог определить, кто говорил.
— Ладно, грамотеи. В своем вы, может, и сильны. А тут дайте мне глянуть, — отодвинул их Василий.
Лишь через неделю, побледневший, исхудалый, Ашот встал на ноги. Оказалось, что таежный клещ чуть не убил его. Впился в голову Слюну ядовитую пустил. Ашот и не почувствовал. А клещ пил кровь. Раздулся. Его Василий быстро обнаружил. Кожа на голове вокруг укуса посинела. Потом и чернеть стала.
Всю неделю отварами проводник отпаивал Ашота. Вместо воды березовый сок давал. Живицей слюну ядовитую из головы Ашота вытягивал. И выходил. Снова помог. Молча.
Парни все поняли. Теперь им о штормовках напоминать не приходилось.
И уж казалось всем, что испытала их тайга всеми силами своими. Нет других тайн. Все познали. Иссякли у леса силы и средства. Устал он бороться с ребятами. Все пройдено и узнано. Но тайга никогда не наказывала одинаково. Ее арсенал был куда изощреннее даже самых фантастических предположений. И вскоре опять сумела показать себя
геологам. Снова избрав своею жертвой его, Ашота.
Не любил Василий смотреть, как ребята раскидывают муравейники. Они, видите ли, портят вид профиля. Торчат чириями на пути. Не эстетично как-то.
— Да погодите вы муравейники губить. Они и без вас свой дом в другое место перенесут. Дайте время. Коль дерево срубили, под каким они жили, дайте срок другое облюбовать. Они не будут жить на открытом месте. Им от дождей и ветров, от снега и мороза тоже защита нужна. Не торопите их. Они сами спешить будут. А мешать станете — себе беду наживете. Они в эту нору яички откладывают. Не лишайте их крова.
Но не слушали Василия геологи. И — чуть где станет на пути муравейник — оглянутся ребята, нет ли поблизости проводника, и раскидают мурашиный дом во все стороны, подальше с профиля. Чтоб Василий и не догадался, а сами муравьи обратного пути не смогли бы сыскать.
Погода в те дни стояла отменная. И геологи по вечерам, возвращаясь с работы, уже не лезли в будку. Поев, по тайге разбредались. Сон в лесу — одно удовольствие.
Однажды, засидевшись у костра до ночи с проводником, решил выспаться в тайге и Ашот. Выволок из будки спальный мешок, огляделся. И пошел к деревьям, где погуще. Где храп ребят не слышен. Забрался в глушь. Кинул мешок на траву. Лег. Уснул вмиг. Не помнит, сколько времени прошло. Проснулся от щекотки. Открыл глаза. Темно. Но что это? Отчего глаза режет и ничего не видно? Все тело болит. Вспухло и саднит. Хотел идти к будке, но — где она? Ослеп. Закричал. Разбудил ребят. Те удивленно смотрели на Ашота. Лицо, руки, ноги — красные. Белки глаз и те покраснели. Привели Ашота в будку. К Василию. Тот не поленился, сходил туда, где парень спал. И, указав геологам на муравейник, рассмеялся:
— Вот кто его допек. За беды свои. Но ничего, эта беда — лишь в пользу. Ревматизма знать не будет Ашот. Наперед вылечили, не желая того. А глаза отойдут. К утру.
И, отварив кору дуба, велел проводник Ашоту помыться отваром. К утру словно и не было ничего. Лишь глаза побаливали еще дня два.
Но потом случилось Ашоту уснуть на цветах борца[3]. А утром, чуть живого, опять отхаживал его Василий. И, указывая на синие, безобидные на вид цветы эти, предостерегал как от заразы, убийцы. Говорил, что борец не только человека — медведя погубить может.
Теперь уж не вспомнить и не подсчитать, сколько раз каждому из них в свое время помог проводник. Лечил и спасал. Ничего взамен не требуя.
Давно состарился отряд. Давно не виделась пятерка. По тайге, по разным базам и отрядам разобрали геологов. Где теперь, на каких профилях и пикетах они? Но все живы. Все.
— Не обижайся, Ашот! Не обессудь. Не хотел тебе делать больно, — встал за спиною геолога дед Василий и, шмыгнув носом, добавил: — А на добром слове спасибо. От первого услышал. Теперь знаю, что не был я помехою вам тогда. И в памяти ты про меня худого не держал.
Занимался рассвет. Ашот прислушался. Кто-то торопливо шел к землянке Василия.
