— Вода горькая, а водка елкой воняет. Вот, значит, что вы там в Америке пьете. Да, это залпом стакан не шибанешь, по чуть-чуть выцеживать надо.
Ник молниеносно подивился параллели со своим сегодняшним ощущением от водки.
— В Америке, Паша, разное пьют. Только меньше, конечно.
— Да оно понятно… Пьют меньше, живут дольше, жрут лучше, сказка! Так я говорю?
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты и сам знаешь, — Паша тяжело навалился на стол, задев рукой вилку, которая со звоном отправилась на пол. — Сам знаешь, корешок, — Паша проводил вилку непонимающим взглядом, но с мысли не соскочил. — Сам знаешь… Потому и притащился сегодня ко мне с этой выпивкой и жрачкой. Только я тебе не священник, грехов не отпускаю. Но вот что я тебе скажу, американец, — Паша хотел еще придвинуться, но ближе было некуда. Ник, почувствовав его усилие, сам наклонился к большому, плохо выбритому, пьяному лицу. — Я Серегу на войне не встречал, он меня от пули не спасал… Но если б я только мог… Если б я в сортир на коляске не ездил, то не жил бы, пока те гады, что Серегу убили, по земле ходят… Но не могу я! Ничего не могу, американец! Я даже совесть себе жрачкой такой закормить не могу…
Паша Ника разозлил. В чем-то он был прав, но все равно было обидно за несправедливость.
— Заткнулся бы ты, — сказал Ник. — Я ведь, знаешь, на войне тоже не обделывался. И в плену тоже. Что ты хочешь, чтобы я как Серега сдох? Здесь-то не война! Вон, люди с собаками гуляют, пиво пьют. Милиция есть тут у вас? Налоги вы зачем платите?
— Милиция, скорая помощь, служба газа… Звоните в любое время… Сука ты, американец. Теперь я ясно вижу, сука ты. И я сука, что за один стол с тобой сел. Все-то вы деньгами мерить умеете. Налоги! Ты хоть сам-то понимаешь, что говоришь? У тебя друга убили, а ты про налоги! Сука и есть.
— Ох, Паша, если бы не ноги твои, получил бы ты у меня и за суку, и за налоги заодно…
— Эх, корешок, если б не мои ноги…
Повисла пауза. Ник плеснул в стаканчики еще джина и намазал Паше бутерброд с толстым слоем масла и красной икрой, ему казалось, что такое трезвит.
— Давай-ка, — они выпили, и Паша стал безразлично уплетать бутерброд, явно не понимая, что у него в руках.
— Пойми ты, — попробовал еще раз объяснить Ник. — Я ведь тоже не могу — у меня жена беременная там, в Америке, дом…
— А Серегина тут. И тоже беременная.
— Это я заметил. Но ты скажи мне, будет лучше, если я тут двух-трех подонков порешу? Больше-то не успею. Положит и меня кто-нибудь, их же много. Или если я жив останусь, жену с ребенком любить буду, о Серегиной вдове всю жизнь заботиться буду? Разве Сереге не так лучше отплатить? Ведь его не вернешь… Да даже если я жив останусь, ведь в тюрьму упекут. А уж чего я в жизни поимел, так это тюрем всяких…
Паша размял «беломорину», нетвердыми пальцами чиркнул спичкой, прикурил.
— Черт с тобой, американец. Вот я тебе говорю: прав ты. Во всем прав. Езжай спокойно к жене.
У Ника несколько отлегло от сердца. Но Паша помолчал и продолжил:
— Только не моя это правда. И не приму я ее никогда. А вообще-то все правильно. И если ты за этим приезжал, то я тебя отпускаю, вали в свою Америку…
— Спасибо, — зачем-то сказал Ник.
— Слушай, — вдруг встрепенулся Паша. — А ты сегодня до кафе-то дошел?
— Дошел.
— И чего тебе там сказали?
— Ничего.
— Ну ты хоть пару окон им выбил, хозяину там профиль начистил или еще что?
— Да нет, к чему это все? Не они же…
Паша покивал головой, но потом как бы про себя заметил:
— Я бы непременно все там разнес. Ну совершенно все. Ну до основания. Эх, ладно, ночь на дворе, ступай. Мне спать пора.
* * *
Когда Ник, слегка пошатываясь, выходил из подъезда, навстречу поднимался тот паренек, что гулял с девушкой и собаками. Они удивленно уставились друг на друга: это был один из тех ребят, что фарцевали в гостинице наградами.
И чувство освобождения, которое Ник мимолетно ощутил, словно сбросив с души непомерный груз, это чувство дало слабину.
Сразу стала видна и грязь на дороге, и такси не ловилось, и за каждым освещенным окном Нику мерещилась всякая гадость.
Он добрался до гостиницы и сразу перезвонил портье:
— Как переоформить авиабилет?
— Я вам сейчас телефон продиктую, но агентство работает только с десяти утра…
Ник записал телефон и. лег спать.
Некоторое время его неприятно покачивало от непривычной дозы алкоголя, но потом поплыли перед глазами образы — то Паша, давящий на рычаги своего загадочного станка, то Таня, безразлично глядящая как бы сквозь него…
«Господи, — подумал Ник. — Ну почему это не сон?»
А это был уже сон.
* * *
Это только так кажется, что больше всего преступлений происходит по ночам. На самом деле каждому преступлению— свое время, а ночь — романтикам.
К дому, где жила Таня, весело подрулила «девятка» цвета «мокрый асфальт», отчего-то считавшегося особенно престижным. Из нее неспеша выгрузились два человека в кожаных куртках и с толстыми золотыми цепочками на бычьих шеях и вошли в подъезд.
Таня никого не ждала. Но последние несколько дней, несмотря на ее просьбы не беспокоиться, к ней часто заходили. То соседки, то подружки, один раз пришли ребята из автопарка, где Сергей работал до того, как устроился на свою последнюю работу. Принесли немного денег. Она отказывалась, но они деньги все равно оставили. Потом еще приходил этот американский друг Сергея.
Но и его она видеть не могла. Все, что напоминало ей Сергея, причиняло нестерпимую боль. Ей как-то хотелось остаться с ним наедине, чтобы никто больше о нем не помнил, чтобы никто не мог ей ничего о нем рассказать, чтобы он полностью
принадлежал ей.
Почти все время, сидя одна в квартире, она методично вспоминала его, каждую черточку, каждый жест, стараясь довести этот образ до полного совершенства. Любое вторжение болезненно отражалось на этой работе.
Телефона у нее не было, поэтому являлись просто так, без предупреждекия. Она покорно открывала дверь и старалась вежливо поговорить, но в квартиру пускала неохотно.
Она как раз готовила чай, когда в дверь очередной раз позвонили. Мельком глянув в окно на сырое туманное утро, Таня подошла к двери, спросила:
— Кто?
И, не дожидаясь ответа, отперла замок, приоткрыв щель на длину цепочки. На площадке стояли два человека с наглыми лицами. Таня обмерла от страха, сразу осознав, кто это и что будет дальше. Она попыталась навалиться на дверь, чтобы вновь захлопнуть ее, но было уже безвозвратно поздно.
Дверь отбросила ее вглубь прихожей, хлипкая цепочка разлетелась на куски, и блатные вошли в квартиру.
Пока один из них снова запирал дверь, второй наклонился к женщине и, гаденько улыбаясь, потрепал ее по щеке:
— Вот и мы, лялечка. Повеселимся?
Таня попыталась вырваться и это ей почти удалось, только бежать все равно было некуда.
* * *
Примерно в это же время Ник проснулся в своем номере. Голова слегка гудела от выпитого вчера, в одном ухе предательски щелкало. Он проснулся позже обычного, да и вообще из-за мучительного перелета, смены часовых поясов и ужасного вчерашнего дня чувствовал он себя разбитым и измочаленным.
За окном была морось дождя, серость утра и приглушенные звуки словно тоже с похмелья проснувшегося через силу города.
Ник, еще лежа, попытался как-то спланировать день. Для начала — как следует привести себя в порядок. Затем— поменять билет на завтра, а лучше на сегодня же. Надо еще зайти к Тане.
Ник понимал, что разговор с ней, если вообще получится, будет тяжелый. Но, распланировав день до встречи с ней, он уже как бы обладал билетом, хорошо себя чувствовал и трудностей не боялся. Сам не отдавая себе в этом отчета, он не боялся трудностей совершенно по-американски. То есть игнорировал их, почитая за очевидное отклонение от нормы. В русской же традиции
трудности как раз и являлись нормой и отсутствие их скорее можно было счесть аномалией.
Знакомый с начальными философскими положениями восточных единоборств, Ник не вполне отчетливо ощущал, что все его пребывание на родине как-то расчленяет его «я» на две, очень мало похожие друг на друга личности. Подсознательно он чувствовал, что здешняя часть его «я» опасна для заокеанской, она разрушительна и чревата потерей равновесия, а потому внутренне
сопротивлялся ей по мере сил.
Сейчас, после вчерашнего разговора с Пашей, она отступила в тень. Мысль о билете и Деб тоже помогала американскому «я» расправиться, почувствовать свою правоту и единственность. Неприятные воспоминания отступали, притворяясь миражами.
Ник, понимая, что с похмельем надо бороться, но ни в коем случае не попадать в ловушку российской традиции, а значит методом американского образа здоровой жизни, резко встал с постели и, превозмогая щелчки в ухе, которые на первых порах захватили всю голову, начал отжиматься и проводить ряд силовых упражнений.
