Ник, понимая, что с похмельем надо бороться, но ни в коем случае не попадать в ловушку российской традиции, а значит методом американского образа здоровой жизни, резко встал с постели и, превозмогая щелчки в ухе, которые на первых порах захватили всю голову, начал отжиматься и проводить ряд силовых упражнений.
Когда тело покрылось холодным потом, а в глазах стали прыгать веселые малиновые зайчики, веселья которых Ник разделить не мог, он отправился в ванную и, поборовшись какое-то время с допотопным смесителем, начал принимать душ.
Тут действительность неожиданно проявила свою благосклонность: из-за неровного напора горячей воды душ оказался контрастным. Ледяные порывы капель сменялись дымящимся кипятком, что любого другого человека в это хмурое утро вывело бы из себя не раз. Ник же не только постанывал от горячей, но и повизгивал от холодной. И все это из несколько мазохистского удовольствия издевательства над собственным телом. Радость пытки завершилась тем, что все трубы стали вдруг чихать, плеваться и, в конце концов, вода кончилась вся с утробным воем унесясь куда-то в неведомую нутрь водопроводной системы.
К счастью, Ник к этому моменту не только смыл с себя мыло, но и почистил зубы.
Он насухо вытерся приятно жестким местным полотенцем и голый уселся в возу лотоса. Выровнял дыхание, полуприкрыл глаза и попытался «очистить» чакры, как его учил тренер много лет назад. Это у него никогда не получалось, но сам процесс как-то освежал. Ник даже думал иногда, что чакры на самом деле открываются, просто он не знает, что должен при этом чувствовать. Наконец он достиг полного очищения и некоторое время сидел, сосредоточено расслабляясь.
Сделав еще несколько упражнений из йоги, Ник решил, что с утренними процедурами окончено. Он натянул майку, джинсы, сделал два-три выпада в бое с тенью и решил приготовить себе чай.
Ну, кое-что о России он все-таки помнил и специальное приспособление (чашку с крышкой и проводом) с собой на всякий случай взял. Правда, только сегодня у него появилось время относительного досуга, чтобы порадовать себя собственной предусмотрительностью.
* * *
Пока Зяма, деловито насвистывая себе под нос и разбираясь в проводах, пытался подключить неведомой марки магнитофон в периоде полураспада, Петро, увидев, что полуживая от ужаса Таня косо глянула в сторону окна, прытко подскочил к ней и, стоило ей только дернуться, схватил ее за волосы, натренированно выкинув другой рукой лезвие опасной бритвы, холодно блеснувшей в полумраке дождливого утра.
— Спокойно, спокойно, лялечка! Дядя не обидит. Ты нам сейчас скоренько все расскажешь и разбежимся по делам, — чуть шепелявя засипел он Тане в ухо.
Тут в магнитофоне что-то заскрипело и раздались растянутые звуки, идентифицировать которые как какую-то определенную музыку не удавалось. Но Зяма не столько стремился удовлетворить свои скромные меломанские потребности, сколько просто создать шум, за которым не будет слышно возни. А он предполагал по опыту, что возни будет предостаточно.
Когда фокус с магнитофоном удался, Зяма повернулся к Тане и своему дружку с видом Тарзана. И, для убедительности образа, глумясь, постучал себя кулаками в выпяченную грудь:
— Ох-ох-ох! Тяжелы труды праведные!
Словно на колесах, изогнув ноги, он подвалил к поджавшей ноги Тане и без всякого интереса запустил ей лапу под распахнувшийся халатик. Таня почувствовала, как его противная рука грубо хватает ее за низ живота и, проникнув в трусы подергивает за короткие волосы..
— Как там? — спросил Петро.
— Холодно пока, — подмигнув Тане, ответил Зяма. — Но ничего, глядишь, разогреем.
Оба добродушно рассмеялись.
— Ну, пока мы вопросы не задаем, ротик давай завяжем, — Петро потянулся к шарахнувшейся Тане и туго стянул ей рот подвернувшимися колготками. Те растянули губы и втиснулись между зубов, заткнув сплюще-ным языком горло. Узел больно давил на шею. Таня спазматически втянула носом воздух и лихорадочно прыгающие в ее голове мысли выстроились в дурацкую цепочку: хорошо, что колготки старые, в двух местах поехали уже, не жалко; может удастся уговорить этих ублюдков, они кажется не злые; если будут насиловать, сопротивляться не стану, мне тужиться нельзя; зачем они здесь? Эх, Сережа, на руках меня носил, а вот теперь, когда так нужен, взял да и дал себя убить…
Самое страшное для самой Тани был не только этот явно ненормальный ход мыслей, но эти двое. Они действительно не производили впечатления злых. Что-то даже балагурили друг с другом. Связав ей руки и ноги проводами, которые оторвали от телевизора и торшера, вышли на кухню, стали копаться в холодильнике, видимо что-то ели.
Таня вспомнила, что с поминок осталась полупустая бутылка водки, понадеялась было, что напьются, но сразу отогнала эту мысль. Куда им бутылка!
Надо было позвать на помощь, как-то привлечь внимание… Пока они пьют, надо бы доползти до окна и выбить его чем-нибудь.
Руки ей спутали за спиной, захлестнули петлю на всякий случай и за связанные ноги. Таким образом стреноженная, Таня могла двигаться только ползком, по сантиметру приближаясь к балконной двери. Она ее закрыла за минуту до того, как позвонили в дверь и как же себя ругала теперь за это!
Жесткий половик царапал щеку. Таня, превозмогая боль в запястьях и ногах, извиваясь всем телом и, стараясь быть спокойной, ползла, отвоевывая у своей крошечной квартирки сантиметр за сантиметром.
«Зачем они здесь? — вдруг промелькнуло в голове. — Что им надо? Какие вопросы собираются задавать? Господи, я же ничего не знаю! Я не смогу ответить!»
Эта совершенно детская, школьная мысль, абсолютно сковала ее волю. Она почти почувствовала себя у доски, и невыученный урок метался в ее голове, как рой злых вопросительных знаков.
«Не думай ни о чем! — приказала себе Таня. — Просто ползи и все.»
Она, стараясь не стонать и вообще не издавать никаких звуков, вытянулась и, перенеся центр тяжести на плечо, отчего больно расплющилась об пол грудь в неудобном бюстгальтере, подтянула к животу колени.
Она прислушивалась к голосам с кухни. Те о чем-то спорили, но смысла уловить она не могла, понимала только, что речь идет совершенно не о ней. Кто-то кому-то был должен, кто-то долг выбивал, но, получив деньги, хозяину решил не отдавать и тогда из выбивших предложили выбить кому-то из знакомых этих двух, но те, подонки… И так далее.
Наконец перед ее лицом замаячила занавеска. Она с трудом различала ее сквозь пот, слепивший ресницы. И тут стало ясно, что встать, а тем более чем-нибудь выбить окно, она просто не сможет: тело уже не слушалось.
Несколько секунд она лежала неподвижно, со свистом дыша и апатично рассматривая пыль, что скопилась под батареей. Из ее положения вся квартира выглядела нереально, она никогда не видела ее с такого ракурса… Нереальны были и голоса на кухне. Вообще — все. Появилась предательская мысль, что все происходящее чепуха, сон, бред, через секунду он кончится и можно будет продолжить отполаскивать белье.
Как это ни странно, но именно мысль о белье, которое, кстати, замочено было еще при жизни Сергея, и теперь, вероятнее всего, безнадежно протухло, вернула Тане ощущение реальности. Реальности бреда.
«Они меня убьют, — вдруг очень ясно поняла она. — Они просто решили меня убить, но сначала станут мучить и унижать. Скорее бы убили и вся эта гадость закончилась. Ребенок? Я не хочу, чтобы он жил вот в этом бреду, когда на собственную комнату смотришь снизу».
Магнитофон все еще продолжал что-то нечленораздельно шепелявить и тянуть пленку, но тут неведомое сочетание поломок неожиданно продемонстрировало вполне сносный отрывок музыкальной фразы. Таня, не смогла бы определить песню, но узнала «Beatels».
Она без сентиментальной приязни относилась к музыке вообще и к этим ребятам тоже; но ее вдруг потрясла сама возможность гармонии в этой жизни. И тогда она все-таки попыталась встать.
* * *
Ник, покрутив в руках вилку от походной чаеварки и сравнив ее с розеткой, понял, что рано радовался. Вилка к розетке не подходила никак.
Он решил махнуть рукой на чай, но передумал и вооружась ножом, принялся отрезать вначале вилку от приборчика, а затем разбирать вилку от телевизора. Не прошло и пятнадцати минут, как все было готово, но тут выяснилось, что вода в кранах пропала безвозвратно.
За время жизни в Америке Ник пристрастился к ароматизированным «пиквикским» чаям. И сейчас он уже ощущал, с каким удовольствием глотнул бы горячего «мангового».
Вот лежал пакетик «мангового» чая. Рядом стояла чаеварка. Воды предательски не было.
Можно было бы обратиться с просьбой к коридорной, но это как-то внутренне оскорбляло его. Ник огляделся по сторонам в поисках возможно спрятавшейся воды. Но той либо действительно нигде не было, либо удалось спрятаться хорошо.
