Полковник, добродушно улыбаясь, глядел на Илью.
Илья, улыбаясь столь же искренне, глядел на полковника. Он точно помнил, что жестянку вкладывал Сене в мертвую правую руку. Но что стоило полковнику поменять «пальчики»? Раз плюнуть. А в случае чего – начнут таскать. Ладно, пока будем дружить, а там видно будет...
– Еще коньячку?
– Нет, спасибо. Сейчас в самый раз, и пахнуть будет благородно. Ну, удачи!
– Заходите почаще, полковник... Всегда вам рад!
В кабинете президента клуба, где теперь расположился Илья, над его головой висел большой портрет Тенгиза в раме, обтянутой черным крепом.
– Илья Рустамович, эта неделя у нас уйдет на ритуальные мероприятия. Я провел огромную работу, все организовал, остались главные, заключительные мероприятия. Вот сценарий. Завтра в одиннадцать – морг. Потом Кунцевское, в самом престижном месте. Вы выступаете первым. Потом поминки – здесь, в клубе. Места маловато для двухсот персон...
– Ничего, Серый, не обязательно всех усаживать в одном зале. Пусть накроют на веранде тоже, только распорядись шторы спустить. Да оцепление чтоб было, и стоянку для тачек надо расчистить. Записал? Молодец. Все у тебя?
– Нет, я еще хотел узнать, какие будут подвижки в нашем расписании на ближайший месяц. У нас же идут тренировки, потом эти бои без публики, потом интервью... Подготовка к соревнованиям, которые через месяц. Расписано было на троих, а ты теперь один за троих, Илья Рустамович.
– Дай глянуть. Так, тренировки будешь вести ты и Сафиулин, я буду присутствовать, и то не всегда. Все остальное менять не будем. Время, место, участники – все как планировали. Это важно. Надо, чтоб все поняли – преемственность обеспечена на сто процентов, система наша работает бесперебойно, а в ближайшем будущем мы свою активность выведем на новый уровень. Что там на ближайшей неделе? Так, интервью. Не меняем ничего, вместо Тенгиза – я. Вопросы получишь заранее и дашь мне накануне. Так. Встреча без зрителей. По гамбургскому счету, как говорил покойный, мир праху его. Здесь я буду участвовать, как планировалось. Кто там мой сладенький? А-а, Максим, как его... – Илья не секунду задумался. – Так, без замен и переносов. Не меняем ничего. Понял? Да, пригласи сегодня полковника пообедать и сам приходи, надо будет вежливый визит одному старому знакомому организовать, обсудим детали. Не догадался, кому? Молчание – знак согласия, так? Умница ты у меня, Серый. Молодец. Ну, я на тебя надеюсь.
Рощин встал, как обычно, около семи утра. Постель Максима была аккуратно заправлена, но самого парня нигде не было. Однако кое-чему он обучился – ушел неслышно и незаметно. Что ж, он, в общем, верно понял суть жизненных правил ниндзя – не захотел понапрасну тревожить Наставника. И теперь парня не остановить.
Спавший на веранде Гром вдруг негромко, но злобно зарычал. У калитки стояли несколько человек.
...Да, как говорится – земля слухом полнится. Прознал Коршунов загородный адрес бывшего наставника. Прознал. И решил, видимо, что это – слишком близкое соседство. Хоть и не в одной берлоге два медведя, а все же неуютно как-то. И, стало быть, обратился в доблестные органы внутренних дел.
– Там пусто, ребята. Не трудитесь зазря, испачкаетесь...
Сарычев стоял молча, отвернувшись к окну. Стыдился, наверное. То ли коллег ментовских, то ли Михаила Петровича и девчонок-понятых. Двое мощных ребят в камуфляже внимательно следили за каждым движением Рощина. Еще один, в бронежилете и с короткоствольным автоматом на изготовку, блокировал выход.
– А чего ищем-то? – поинтересовалась любопытная Аня.
Ей никто не ответил, старший опер прошелся оценивающим взглядом по тугим грудям, спустился к не менее тугим бедрам, но промолчал. Молчал Рощин, молчал пес Гром, только ушами дергал нервно. Подполковник Сарычев по-прежнему не отрывал взгляда от темного, закрытого снаружи ставнями окна. Он тоже знал, что там пусто. Но пусть ребята честно потрудятся, пусть испачкаются как следует, громче рапортовать будут. А рапортовать придется не только вышестоящему начальству по подчиненности, но и еще в одну инстанцию, куда более авторитетную, чем обожаемое вышестоящее по подчиненности...
– Один живете? – Старший опер остановил немигающий взгляд на переносице Рощина.
Вот оно что... Похоже, не только наставника вспомнил Илюша.
– Почему один? Вот, с собакой...
– Вы знаете, что я не о собаке.
– Догадываюсь. Жил тут один мой знакомый недолго, вот в этой комнате. Редиску с грядки ел, кроссы бегал... Вчера уехал.
Опер прошел в комнату, огляделся, наклонился над кроватью.
– Понятые, смотрите, вот я вынимаю из-под подушки пакетик. В нем белый порошок, видите?
– Видим. Вы сами его туда положили. Левой рукой. – Аня, улыбаясь, смотрела прямо в глаза оперу. Тот первый отвел взгляд.
– Сарычев, ты кого мне в свидетели привел? Ответишь по полной программе.
– Брось, Коля. Тебе это надо? Ты позвони полковнику, посоветуйся. Лишний шум в этом деле ему ни к чему, поверь. И результат ему, по сути, безразличен. Звони, звони, я выйду. И припомни, как он тебе задачу ставил. Он же у тебя мужик ушлый, осторожный, а ты буром прешь... Он не одобрит.
Опер снова попытался подавить пассивное сопротивление взглядом, но сам почувствовал, что нужный взгляд не получился. Потому что, как припомнил теперь опер, полковник и в самом деле ставил задачу как-то вяло и даже уклончиво.
– Да пошли вы все к едрене фене... Мое дело – прошмонать хазу и найти вещдок. Я свое дело сделал, а с тебя еще спросят кому следует.
– Точно, Коля. Будь здоров, Коля, полковнику привет. С ним служить можно, он мужик нормальный. И команду себе нормальную подобрал, я тебя прежде всего имею в виду...
– Иди в жопу.
Посетители и хозяин расстались молча.
– ...Предлагаю почтить память дорогого Тенгиза Георгиевича. Мы звали его «дядя Тенгиз», а многим из нас он был даже не как дядя, а как отец...
Илья замолчал и опустил голову. Три десятка человек встали и на минуту застыли в молчании.
Малый тренировочный зал каратистов в это утро выглядел необычно. Скамейки, стоявшие вдоль стен, были убраны. Вместо них стояли кресла, в креслах – участники «встречи без зрителей». Большинство из них раз в день, а то и дважды, становятся участниками также и поединков, которые идут, один за другим, на ринге в центре зала. Курильщиков здесь нет, разговоры вполголоса. Каждый знает каждого, обстановка на вид домашняя, на самом деле – напряженная и нервная. Формальных судей нет, по сути судьи – все, кто не на ринге. Протоколы не ведутся, но очки подсчитываются – куда более скрупулезно, ревностно и придирчиво, чем на официальных встречах.
На этот раз традиционная «встреча без публики» проходила как будто по заведенному порядку, но привычная атмосфера неуловимо изменилась. И дело было не только в том, что за «председательским» столиком не сидел, как раньше, учредитель и бессменный глава этих встреч Тенгиз Прангишвили. Неделю назад почти все присутствующие провожали его в последний путь. Тенгиз ушел отсюда навсегда, а вместе с ним ушел из этих стен неповторимый кавказский дух веселого и щедрого, сдобренного благодушным юмором мужского приятельства, всегда подстилаемого жестким соперничеством, а иногда – и смертельной ненавистью. Но сейчас этой, пусть показной, теплоты в общении нет, взгляды подозрительные, улыбки натянутые, все время тянет оглянуться...
Максим был здесь с утра. Недолго посидел в зале, посмотрел поединки. Потом ушел в правую раздевалку, принял душ, переоделся, размялся. Расписание поединков, как обычно, было составлено заранее и соблюдалось с точностью до нескольких минут – менять его по ходу дела считалось дурным тоном.
Максим подошел к выходу в зал, приоткрыл дверь. Следующая пара на ринге – он и Коршун.
У присутствующих этот поединок интереса не вызывал. Ну, подобрал себе новый президент мальчика для битья. Достойного мальчика – Максима знали как неплохого бойца. Ну, продемонстрирует новый президент еще раз, что нет ему равных в бою без правил – так никто в этом и не сомневается. Пусть потешит самолюбие, президентам это – как хлеб голодному, но какой интерес в схватке с заранее известным исходом...
...Ходжиме!
Максим распахнул дверь – и ноги сами понесли его к рингу. Тело стало невесомым, секунды потекли, как минуты, сердце ровными толчками вбрасывало по жилам взрывную силу – ту самую, о которой говорил Наставник.
Вот он, Коршун. Его лицо ничего не выражает, ни узнавания, ни угрозы, ни даже презрительной брезгливости. Он почти не изменился с момента их последней встречи лицом к лицу. Только по его напряженному, цепкому взгляду можно почувствовать, что относится он к противнику серьезно. Стоит неподвижно, в передней левосторонней стойке, выставив вперед сжатую в кулак левую руку. Правую же, согнутую в локте, отвел назад, задержав на уровне пояса развернутый пальцами вверх кулак. В любую секунду Коршун готов к стремительной атаке.
