Он довел до восхищенного экстаза свою спутницу Олесю, внезапно соскочил со стола и сел на свое место. Мгновение еще в вагоне стояла тишина, затем публика разразилась аплодисментами и восторженными криками. Олеся бросилась к нему на шею и поцеловала в губы. К Грязеву потянулись с бокалами, смеялись, говорили какие-то хорошие слова; кто-то просил еще, кто-то бросал деньги, кто-то посылал на его стол бутылки шампанского и конфеты для дамы. Соперники — морские офицеры, как бы растворились на это время, перестали существовать. Это была победа с полной капитуляцией противника.
Праздник закончился к полуночи, крепко нагрузив всю компанию дареным шампанским. Грязев рассчитался за ужин с официантом, а буфетчик задержал его у самого выхода и стал уговаривать, чтобы он обязательно пришел завтра. Александр Иванович едва от него отделался и побежал догонять своих. Один из офицеров курил в тамбуре своего вагона с какой-то барышней, а другой… целовался с Олесей в купе.
— Пардон, господа! — сказал Саня, прерывая воровское дело капитан-лейтенанта. — Я вынужден бросить вам вызов, капитан! Вы — подлец!
За неимением перчатки он медленно снял ботинок, содрал с ноги носок и бросил его в лицо сопернику. Капитан стиснул зубы, гневно сверкнул глазами:
— Ну пошли, танцор, я тебя сделаю!
— Вы будете стреляться? — засмеялась и захлопала в ладоши восхищенная Олеся. — Ой, как интересно!
— Сударыня, ложитесь спать! — посоветовал Грязев, закрывая купе.
Они вышли в пустой тамбур. Пока Грязев открывал обе двери, подвыпивший соперник распалял себя, вызывал собственную ярость и пугал противника:
— Ну, лысый, ты сам напросился! Это тебе не чечетку отбивать! Я тебе сейчас макушку поцарапаю! Сейчас ты у меня потанцуешь гопака!
— Победитель едет, — предупредил и объяснил условия Грязев. — Побежденный дальше идет пешком. Вы согласны, капитан?
Капитан был согласен. Они стали спинами к открытым дверным проемам, за которыми с гулом и стуком проносилась заснеженная ночная Сибирь. Врывающийся морозный ветер не мог остудить разгоряченных голов, пузырил рубахи.
— Давай! Ну давай! — наступая в боксерской стойке, подбадривал себя соперник. — Ну, что встал?!
Саня решил подпустить его поближе, чтобы с первого же удара не вышибить капитана в ревущее пространство за вагоном — вдруг попадет под колеса.
— Давай! — крикнул капитан и прыгнул на Грязева, намереваясь взять «на калган».
— На, — сказал Саня и одним ударом оглушил и опрокинул противника на пол, посыпанный угольной крошкой. Капитан выкатился на животе в дверной проем и уцепился рукой за край пола, нависший над ступенями. Грязев поднял его, ухватив за брючный ремень и штанину, будто мешок, выставил на улицу. Соперник махал руками, отталкиваясь от проносящегося ветра, словно хотел взлететь.
— Побежденный идет пешком, — напомнил он. — Это условия поединка. Я должен выбросить вас из поезда.
Капитан протрезвел мгновенно:
— Не бросай! Ты что! Не бросай!..
— Я с вами не пил на брудершафт.
— Не бросайте меня! — взмолился соперник.
— Слушаю ваши извинения.
— Извините, только не бросайте!
— Я не удовлетворен! — Грязев выставил капитана на улицу еще дальше. — Вы поступили подло, недостойно русского офицера. Вы — мелкий воришка!
— Эй, ты что? — заорал тот. — Из-за бабы!..
— Извинения?!
— Извини… Я подлец… — задыхаясь от ветра и ужаса, забормотал тот. — Больше не повторится…
Александр Иванович бросил его на пол, закрыл двери тамбура и пошел в купе. Удовлетворения не было, только чувство омерзения. Олеся таким же прыжком, как в ресторане, бросилась к нему на шею:
— О, ты победил! Мне так нравится, когда дерутся мужчины!..
Он молча отцепил ее руки:
— Спите, сударыня! — и, скинув ботинки, лег на свою полку вниз лицом.
Глубокой ночью, когда в купе угомонились морские офицеры, она попыталась помириться, гладила его остатки волос на затылке, осмелев, лезла горячей рукой сначала под рубаху, потом в штаны. Саня оставался холодным и бесчувственным. Он притворялся спящим, но уснул позже всех, когда передумал все свои горькие мысли.
* * *
Видимо, утром, на трезвую голову, офицеры посовещались и, выбрав момент, когда барышня куда-то отлучилась из купе, стали приносить извинения. Вчерашний соперник успел привести себя в порядок, переоделся в чистую рубашку и брюки. Только под глазами намечались синяки, характерные при легком сотрясении мозга.
— Ладно, мужики, что с вас взять? — отмахнулся Саня. — Живите…
Целый день он провалялся на полке, изредка вглядываясь в сумрачную зиму за примороженным окном. В обед Олеся попыталась еще раз найти контакт со странным, по ее мнению, попутчиком, пригласила его в ресторан, но поскольку Александр Иванович отказался, то пошла одна и на обратном пути прихватила шампанского и закуски. Похоже, морские офицеры были на сильном финансовом подсосе и удалились будто бы в ресторан, оставив их наедине до самого вечера. Олеся попросила Грязева откупорить шампанское, налила в два стакана.
— Не осуждайте пьяную женщину, — вдруг заговорила она совершенно иным, обессиленным голосом. — Вы вьетесь вокруг меня, как вороны, вы хотите расклевать меня и бросить останки… А кто из мужчин может понять женское одиночество среди людей? Дорожные приключения — какая прелесть: сошли каждый на своей станции, и все забылось, все улетело вместе с поездом. Нет ни мук, ни долгой памяти, ни обязанностей. Вы стремитесь завоевать женщину, стучите каблуками, устраиваете поединки. А во имя чего? Ах, если бы во имя любви! Я бы сама стучала перед вами каблучками, сама бы плясала от радости!.. АН нет. Только бы наклеваться, насытиться и улететь. Как устала я видеть блудливый огонь в ваших глазах, как соскучилась по огню любви. А когда нет его, я сама становлюсь блудливой кошкой. Вы клевать меня, я — царапать. Клевать — царапать… От вас ведь тоже потом останутся одни косточки!
— Простите меня, — Грязев поцеловал ее маленькую вялую руку.
— И вы простите, — проронила она.
До самого вечера они просидели друг перед другом молча, глядя то на пузырящееся в бутылке шампанское, то в окно с разводьями изморози. В купе сунулись было офицеры, однако Олеся вдруг зашипела на них:
— Пошли вон, мерзавцы!
Те мгновенно исчезли и появились лишь глубокой ночью, прокрались на цыпочках, неслышно улеглись на свои нижние полки и как бы растворились в темном купе.
Наутро за окном началась весна, и чем ближе поезд подходил к океану, тем становилось теплее и как бы просторнее. В самом Владивостоке уже не было снега, и в Золотом Роге бродили белые суда. Офицеры вышли из вагона и исчезли по-английски, не прощаясь, а Олеся вдруг подала Грязеву руку:
— Давайте познакомимся. Меня зовут Татьяна.
— Где же Олеся?
— Осталась в поезде… Мне хочется показать, где я живу. Вы можете поехать со мной? Меня встречает машина. Вас потом отвезут, куда скажете.
Услужливый водитель приземистой японской машины усадил их на заднее сиденье и помчал куда-то за город, в объезд бухты Золотой Рог. Через час они въехали в какой-то поселок, вытянувшийся вдоль океана.
— Колхоз имени Чапаева, — голосом гида сказала она и указала на длинный, барачного типа старый деревянный дом. — А это мое жилище.
Жизнь в поселке показалась Грязеву убогой, какой-то обветренной, источенной нищетой и мерзостью запустения. На оттаявших, воняющих рыбой помойках бродили грязные чайки, облезлые собаки; на солнышке возле палисадников с забурелой травой сидели старухи в зимних одеждах. Двое пьяных мужиков что-то везли, впрягшись в автомобильный прицеп. Олеся-Татьяна еще в поезде переоделась в дорогой белый плащ, легкие перламутровые босоножки на высочайшем каблуке и теперь выглядела среди этой угасающей жизни белой нахохлившейся чайкой. Не заходя в свой дом, она повела Грязева к берегу шипящего океана. Как-то она умудрялась не споткнуться, ступая по крупному галечнику, не зябнуть на ветру и не моргая смотреть на яркое солнце.
— Вот здесь я и живу, — проговорила она, остановившись у кромки накатывающих волн. Вода шипела, словно разлившееся шампанское…
Потом они долго брели вдоль прибойной полосы, и Грязев собирал раковины, сначала брал все подряд, но чем дальше шел, тем больше их становилось. Он выбрасывал одни, поднимал другие, однако находил более красивые и снова бросал, поднимал и, наконец, отчаялся, поскольку весь берег оказался засыпанным раковинами, каждая из которых могла украсить любую коллекцию.
— Все, не смею больше задерживать, — сказала Татьяна. — Счастливого пути. Прощайте.
Он посмотрел на вьющиеся по ветру ее волосы, дотронулся рукой и сдержался, не выказал шипящего прилива чувств.
