Казбека. Шелестов молча слушал, покусывая губу. Труп – это лишь одна сторона медали, лишь маленький ответ или подсказка. Настоящие ответы по-прежнему скрыты в тумане.
– Если они не очень уж стремились спрятать тело, то какого хрена его не убили дома? – проворчал Буторин.
– Значит, им надо было выиграть время. Надо было, чтобы мы потянули другую ниточку, а не эту. Что толку, если бы американцы в первый же день приехали к Мустафе домой и обнаружили, что он убит? Сразу ясно, что это «пустышка». Могли всерьез и не отреагировать. А тут все переполошились, стали страшные гипотезы предлагать, решения важные принимать…
– Какие решения? – удивился Буторин.
– Например, решение президента Рузвельта остановиться не в своем посольстве, а в советском.
– Едрена вошь! Чтобы одним ударом сразу двух лидеров, что ли? – повысил голос Виктор.
Даже Юсуф, стоявший поодаль, обернулся на его возглас.
– Тише, тише, – улыбнулся Шелестов. – Без нас об этом уже подумали. Там тройная линия охраны – мышь не проскочит. Ты лучше вот о чем подумай: кому выгодно нагнетать обстановку, создавать атмосферу ожидания неминуемого покушения, ощущения, что немецкая разведка пойдет на все ради такой попытки, хотя бы одной-единственной – а вдруг получится?
Гости стали расходиться, а Сосновский устроился в кресле у балконной двери и начал рассматривать Элизабет через стекло винного бокала. Эта красивая стройная женщина слыла успешной журналисткой, работая на несколько европейских изданий. Элизабет не состояла в штате ни одного из них, но ее гонорары от этого не страдали.
Закрылась дверь за последним из журналистской братии, работавшей в это время в Тегеране. Женщина взяла сигарету, вставила ее в длинный мундштук, прикурила и не спеша уселась в кресло напротив Сосновского, закинув ногу на ногу. Ее длинное вечернее платье распахнулось, слишком высоко обнажив изящную ножку почти до самой резиночки, поддерживающей шелковый чулок.
– Вы знаете, Элизабет, – изображая голосом пьяные интонации, заговорил Сосновский, – в сочетании с красным вином, преломляющим этот нектар в изумительные рубиновые слезы, женская красота кажется божественным светом, снизошедшим с небес.
– Вы красиво говорите, Мишель, – промурлыкала женщина, обворожительно улыбаясь. – В вас определенно есть дар обольщения и чувствуется значительный опыт в этой области. Только я не особо понимаю, зачем вы применяете ко мне свои колдовские чары? Вы кто – поляк, датчанин, русский? Хотя нет, вы австриец. Или нет?
Сосновский оценил этот хитрый ход. Сначала утверждение, приглашение к игре, к флирту и потом сразу же конкретный вопрос. Как поступит мужчина? Пропустит флирт мимо ушей и бросится старательно расписывать свою родословную и, соответственно, причину своего пребывания в Тегеране? Или ему будет абсолютно наплевать на интерес женщины к его этническим корням, если его переполнит желание этой женщиной обладать?
– У настоящего репортера должен быть основательный багаж умений и талантов, – неопределенно ответил Сосновский, продолжая рассматривать женщину через стекло бокала. Он намеренно то поднимал его, то опускал, демонстративно рассматривая ноги журналистки.
– А ведь вы не так пьяны, как пытаетесь мне это показать, – выпустив струйку сигаретного дыма, заметила Элизабет. – И ведете вы себя, как кот возле птицы, попавшей в силки. Она трепещет, бьется, а улететь не может. Поэтому можно не спешить, растянуть предвкушение сладкой трапезы. Но что-то мне подсказывает, что вас волнуют не только мои ноги.
Сосновский расплылся в нагловатой ухмылке:
– Мадам, меня волнуют не только ваши ножки, чулочки и другие элементы вашего роскошного белья. Я готов рассыпать у ваших ног ковер из роз…
Женщина вскинула брови:
– Чтобы я исколола свои ноги об их шипы?
– Я готов ощипать каждый бутон, чтобы ваши ножки ступали только по розовым лепесткам. Я готов ощипать каждый ваш бутон, припадая губами и лаская дыханием лепестки вашего тела…
Сосновский поставил бокал на столик, поднялся и не спеша подошел к женщине. Он уселся на подлокотник ее кресла, провел рукой по женской щеке и приподнял лицо Элизабет. Он медленно наклонялся к ее лицу, мысленно убеждая себя, что целовать курящую женщину все равно приятно, ведь она женщина. Хуже, если от нее пахнет потом, но Элизабет, кажется, следит за своим телом. Он мягко коснулся губами уголка ее губ, его чувственные пальцы скользнули по ее щечке и коснулись розового нежного ушка. Он трогал, изучал губами ее лицо, губы и пальцами медленно спускался с ее лица на нежную длинную шею, чтобы оттуда уже переместиться в вырез платья. Главное – следить за ее дыханием, эмоциями и сердцебиением. Женщина должна быть готова к ласкам. Нельзя навязывать их, она должна получить желаемое и непредложенное.
– Мишель, – сладким голосом прошептала женщина, – с каких пор ты стал сотрудником посольства?
Сосновский сразу понял по интонации все – и сарказм, и глумливость прикосновений. И даже глубокий смысл заданного вопроса. Продолжая продвигаться рукой к вырезу женского платья, он, сам не меняя интонаций в голосе, спросил:
– Вы согласны платить нежностью только за информацию из первых рук? А вдруг она у меня есть, мадам?
– Так поразите меня этими сведениями, вдохновите!
Элизабет мягко оттолкнула Сосновского от себя и поправила платье на груди. Михаил чуть отклонился с улыбкой и заговорил, продолжая касаться пальцами щеки и шейки Элизабет. Его голос обволакивал, проникал глубоко, овладевал не только смыслом произносимых слов, но и интонацией, заставляя женщину содрогаться от близости мужского тела и дыхания. Сосновский прекрасно понимал, что Элизабет – женщина в высшей степени практичная, она ничего не делает просто так. И весь этот сладкий сироп флирта они сейчас разыгрывали вместе.
– Как вам, к примеру, фото тайной встречи в кулуарах секретаря премьер-министра США и военно-морского атташе Великобритании?
– Да-а? – Нежные пальчики Элизабет стиснули запястье Сосновского.
– А время и место пресс-конференции по итогам первых дней переговоров высоких сторон?
– О, мой соблазнитель!
Рука женщины легла на затылок Сосновского и прижала его лицо к вырезу платья на груди.
Понаблюдав в щель приоткрытой двери за шоферами, Коган спросил начальника автоколонны:
– Кто из них Погорелов?
– Вон тот, коренастый, с бычьей шеей. Бреется за столом.
Борис принялся рассматривать шофера, на которого ему указали. Сильная крестьянская фигура. Не городской. Если бы был городским шофером, то обязательно сделал бы себе наколочку на плече или на кисти руки. Есть такой шоферский шик в городах. В деревнях наколками не балуются, там другой шик в цене. Тем более если ты работаешь на машине или комбайне. В деревне важнее уметь играть на гармошке. Но лицо нехитрое, простое. Терпелив. Вон сколько раз его под руку толкнули, а он ведь с опасной бритвой. Двое молодых дурака валяют, так он слова не
