бесценный груз Родине, спасти его в случае стихийного бедствия или нападения врагов, защитить. Какой от вас толк, от голодных и обессиленных?
– Я мужик сильный, здоровый, – опустив голову, тихо сказал шофер, но потом поднял голову и заговорил снова с жаром: – Они же не чужие нам! Это же братский иранский народ! Когда ж русский солдат братьев в беде бросал, когда у нас враг-то общий?
Коган едва сдержался, чтобы не попрекнуть Погорелова и объяснить, что бескорыстная братская помощь – это одно, а спать с женщиной за продукты, которые ты ей носишь, – это практически вовлечение и принуждение ее к занятию проституцией.
Но сейчас важнее было другое. Черт с ним, с этим Погореловым. На фронте для него все изменится. Может, и отношение к женщинам. У него семья осталась на оккупированной территории. С женой, говорят, связи нет с 41-го года.
Пообещав постараться понять поступок шофера, Коган потребовал, чтобы он рассказал все по порядку. Как познакомился, как в первый раз пришел, как часто и когда ходил, что приносил в подарок, где живет эта дама его сердца. И Погорелов стал рассказывать, явно пытаясь надавить на жалость и сочувствие. Как обратил внимание на голодную девчушку, как увидел ее мать, которая подметала рельсы в порту. И что эта иранская женщина показалась ему чем-то похожей на его жену. И как сердце сжалось у мужика, как захотелось подойти, заглянуть в глаза. Нет, разумеется, она была другой, только что-то неуловимое, еле заметное мелькнуло в образе. Так его понял Коган. А Погорелов все рассказывал и рассказывал, будто на исповеди.
Первый раз он не удержался и дал ребенку кусок колотого сахара. Женщина увидела и расплакалась, заговорила по-русски – плохо, но понять было можно. Оказалось, что она из Средней Азии, приехала сюда очень давно со своими родителями и почти забыла русский язык, но помнила, что русские – это добрые и сильные люди, которые никогда не обидят. В тот же вечер Погорелов собрал в вещмешок все, что мог, и пошел к женщине. Они сидели долго и пили вкусный горный чай, и дочка уснула с комком сахара в ручке. А потом что-то произошло. Зухра вдруг посмотрела ему в глаза – даже нет, глубже, – и он понял, что она захотела отблагодарить этого доброго большого русского. Всем, чем могла, самой мелочью. И она легла к нему в постель, раздевшись сама.
Погорелов очень старался убедить Когана, что у них возникли чувства, а не просто грязная половая связь с нуждающейся женщиной. Он и правда относился к Зухре, как к жене, как к возлюбленной. Так вот и повелось.
И тогда Коган догадался, что произошло. Теперь важны были детали.
– Кому и что вы передавали на трассе возле источника в районе поселка Месири?
– В Месири?
Погорелов уставился на Когана. Лицо солдата перестало светиться нежностью и мечтательностью, и он снова как будто вернулся в серую пыльную действительность. Он озадаченно смотрел на следователя, соображая, откуда тот мог узнать. Но потом пришел к выводу, что органы знают все. И раз его вызвали, значит, про него и его поездки все знают. И уж совсем скверно отпираться, когда уже столько рассказал, когда заслужил вроде бы понимание и расположение гражданина начальника.
– Так это… Зухра просила сестре передать. Там же ничего такого и не было. Носки вязаные из шерсти, пара платков, кажется, душегрейка меховая на холода. Даже продуктов не было. Это уж я от себя добавил…
– Сколько раз?
– Добавлял сколько раз? Два раза.
– Кому, говоришь?
Коган спрашивал таким тоном, будто сочувствовал и этому человеку, и женщине. Очень трудно было не выдать своего волнения. И весь многолетний опыт работы следователем сейчас помогал держать себя в руках и продолжать играть свою роль.
– Да сестра она вроде Зухре. Я так понял. Да и не старался я разобраться. Ну, близкий человек, чего не передать тряпки?… Виноват, конечно, но вреда-то никакого.
– Вреда, говоришь, никакого, – тихо повторил Борис, глубоко задумавшись. – Ладно, Погорелов, решим, что с тобой делать.
Шофер смял в руке пилотку, но голос его оставался спокойным.
– Что, на фронт меня?
– Война идет, страшная война, Погорелов, – посмотрев бойцу в глаза, сказал Коган. – Весь народ или на фронте, или работает, из кожи вон лезет, чтобы фронту помочь, Родине. За такие проступки, конечно… Здесь ты не останешься, больше возить грузы не разрешим. В автоколонну тоже не вернешься. Пока посидишь под замком. Вроде гауптвахты.
– А с Зухрой что будет? Она-то не виновата ни в чем…
– Да что с ней будет, – поморщился Борис. – Проверим твои показания, ее личность – и пусть себе работает. Ей же, ты говоришь, дочь малолетнюю кормить нужно.
Эта комната в Управлении портом была самой обычной. Много таких помещений имелось в двухэтажном кирпичном здании, где работали инженеры и всякие сопутствующие службы. Стол, четыре стула, небольшой шкаф с книгами-журналами-газетами и какими-то чертежами, которые Смолл, судя по всему, ни разу и в руках-то не держал. Был здесь и телефон, и даже сейф. Но в сейфе ничего не хранилось… Впрочем, нет. Однажды американец достал оттуда початую бутылку виски, предлагая Когану выпить.
Да, тогда они могли бы поговорить по душам. И обстановка располагала, и настроение. Борис давно искал такого случая, но тревога в порту спутала все планы. Что-то было располагающее в этом американце. Коган понимал, что настоящий разведчик таким и должен быть, он должен иметь образ располагающего человека, к нему должны тянуться, искать его дружбы, открываться перед ним. Но здесь что-то было иное. Что-то крылось в душе Юджина Смолла, в чем Когану хотелось разобраться.
Пройдя по коридору с пыльными лампочками под потолком, Коган дошел до нужной двери и вежливо постучал. В ответ послышался голос Смолла, который по-русски с характерным акцентом сказал: «Борис, входи!» Коган давно хотел найти повод и удобный момент, чтобы спросить американца, откуда тот знает русский язык. Он распахнул дверь и вошел. Пепельница на столе Смолла была полна окурков, форточка раскрыта настежь, а на столе расстелена карта Ирана.
– Колдуешь? – усмехнулся Коган, вешая шляпу на гвоздь у двери.
– Что значит «колдуешь»? – поднял на гостя глаза американец.
– Ну, это значит… – замялся Коган. Он подошел к столу и уселся напротив Смолла. – Так говорят, когда для решения проблемы призывают себе в помощь высшие силы. Только не бога, а различных духов.
– Ну, призвать духов и помолиться самое время, потому что на все рук и сил не хватает, – пробормотал американец. Потерев руками лицо, он откинулся на
