Тарару поднял на меня взор, полный ярости и бессильного гнева, но мне было все равно. Всего одно препятствие разделяло нас от заветной цели, и для того, чтобы его преодолеть, сгодятся любые средства.
«Любые средства? Да. Любые средства! Прости, Тарару, но мне некогда играть в благородство».
С этой мыслью, я взмахнул клинком, со свистом рассекая воздух. Меч прошелся по левой части лица юного вавилонянина, отрубая ухо. Тарару издал истошный вопль, который не смог заглушить даже кляп, вставленный в рот. Он дернулся, но узлы оказались крепкие. Ни один мускул не дрогнул на лицах стражи, хладнокровно наблюдавшей за происходящим, но мне было плевать на реакцию вавилонян. Все мое внимание было приковано к лестнице Этеменанки и его первом из семи ярусов. Этеру по-прежнему не появлялся.
Плотно сжав губы, я гневно и нетерпеливо процедил:
— Что ж, тогда продолжим.
Обойдя Тарару спереди, я остановился от него по правую руку, готовясь проделать со вторым ухом те же действия, что и с первым.
«Еще совсем недавно этот паренек являлся чуть ли не единственным человеком, которому ты мог довериться, а теперь, стоя на коленях посреди Дороги Процессий в луже собственной крови, он играет роль жертвы на заклание, а ты — жрец и палач в одном лице. Что ты скажешь на это, Саргон? — я замешкался лишь на миг, а затем повторил ту мысль, что промелькнула в моей голове секундами ранее. — Скажу, что любые средства хороши!».
Однако нанести второй удар по несчастному я не успел.
Меня прервал возглас Бастет:
— Кто-то спускается.
«Отлично».
Посмотрев в сторону лестницы, я и вправду увидел, как с первого яруса Зиккурата вниз торопливо спускается один человек, а за ним на некотором расстоянии следует второй. Удовлетворенно хмыкнув, я убрал меч в ножны. Одного из них я узнал сразу — то был Этеру. Лицо второго разглядеть пока не удавалось. Однако, судя по блестящему чешуйчатому нагруднику, он принадлежал к знатному роду.
— Пропустите меня! — взревел Этеру, перепрыгивая через последние ступеньки, однако вавилонская стража не шелохнулась.
— Стой, Этеру, — спокойно и твердо произнес следующий за ним воин, и вот тогда я узнал его.
— Командир Эмеку-Имбару, — с легкой ноткой воодушевления сказал я, делая шаг вперед, — рад нашей очередной встрече.
Ничто в облике командующего армией Вавилона не выдало его удивления или замешательства. Скорее всего, он даже не узнал меня. Пытливый взгляд столь знакомых голубых глаз оценивающе пробежался по мне с ног до головы, однако на этот раз он не вызывал у меня смущения и трепета.
Тем временем, Этеру безуспешно пытался растолкать строй вавилонской стражи, но это походило на жалкую попытку расковырять крепостную стену пальцем.
— Пустите меня немедленно! — словно разбуженный от спячки медведь, ревел отец юноши.
Эмеку-Имбару, к тому моменту уже настигший его у подножия лестницы, грубо ухватил потерявшего контроль подчиненного и резко оттолкнул назад:
— Соберись, воин, — узнал я все тот же спокойный и хладнокровный голос, — ты ведешь себя неподобающе на земле богов.
— Там мой сын! — рявкнул Этеру, но под действием взгляда своего командира начал понемногу остывать.
Понаблюдав за ним еще несколько мгновений, Эмеку-Имбару тихо приказал:
— Пропустите, но только меня.
Ряд вавилонской стражи покорно расступился, образуя небольшую щель, сквозь которую и прошел их командир, оказавшись передо мной лицом к лицу. Он ни капли не изменился с того момента, как я видел его в последний раз. Все та же гордая осанка, слегка заостренный нос, пытливый взгляд голубых глаз, источающий лед и ухоженная завитая черная борода.
— Кто ты? — спокойно спросил он, держась при этом за рукоятку меча и, будто бы не обращая внимания на стонущего Тарару.
— Не узнаете меня? — улыбнулся я и, как бы с досады, разведя руками. — Хотя, наверное, не стоит тому особо удивляться. Посмотри сейчас я на себя со стороны, сам бы не признал.
— У меня нет времени на пустую болтовню, — сказал, как отрезал, Эмеку-Имбару, — кто ты и что тебе нужно?
Улыбка слетела с моего лица, словно пожухший лист пальмы, однако я не был в обиде на его слова, ибо в них содержалось немало смысла — времени и вправду оставалось все меньше. Праздные крики торжествующих хеттов и шум от топота множества ног становились все яснее и отчетливее. Они вот-вот могли показаться сквозь завесу дыма и гари.
— Я тот самый мушкену, из уст которого вы узнали о готовящемся заговоре жрецов против царя Самсу-дитану. А затем бросили в пустыне на милость богов. Как видите, — я поправил повязку на лице, — они оказались ко мне благосклонны.
Ни один мускул не дрогнул на лице Эмеку-Имбару. Он продолжал пристально наблюдать за мной, но в его взгляде что-то переменилось. Теперь в нем сквозила искорка искреннего изумления. Изумления от того, насколько могут быть ироничны превратности судьбы.
— Вижу, — добавил я, — за раскрытие заговора вас повысили в должности. Но внутреннее чувство подсказывает мне, что в своем докладе царю вы не упомянули того, кто поведал вам о предательстве Бел-Адада.
— Что тебе нужно?
— А сам не догадываешься? — прекращая играть в любезность, поинтересовался я.
Эмеку-Имбару продолжал хранить спокойное молчание, которому позавидовал бы сам Сирруш[1], стоящий на страже врат Иштар. Его полное равнодушие начинало выводить меня из себя.
— Мне нужен он, — моя рука поднялась в нетерпеливом жесте и указала на Этеру, стоящего позади строя вавилонской стражи. Он тяжело дышал и взволнованно наблюдал за своим сыном, продолжавшим тихо стонать, упершись коленями в мостовую Дороги Процессий. Кровь потоком лилась из отрубленного уха, скапливаясь под ногами.
Командир Вавилона и бровью не повел, словно испытывал мое терпение на прочность:
— А если я скажу «нет»?
Я сощурился, не отводя взгляда:
— Тогда я убью его, — и легонько пихнул под ягодицы Тарару грязной сандалией.
Эмеку-Имбару пожал плечами:
