- Сколько ты у него пробыла?
- Конечно, недолго. Пока не сообразила, что он крепко под шофе, собрался душ принять. Я побежала на улицу. Вот и все.
- Поднапрягись, восстанови в памяти все детали. Вот ты вышла на площадку.
- Да, — она смотрела как зачарованная.
- Какой-нибудь шум за нашей дверью, шепот, крик.
- Я плакала, — прошептала Ольга Ипполитовна, — просто рыдала. — она вздрогнула. — Слышала!
- Что?
- Петр, я слышала. Ну конечно! Шаги.
- За дверью?
- Нет, в подъезде. Я была уже на выходе, а сверху раздался шум. шаги, точно.
- Оль, что еще? Вдруг убийца кто- то из наших и сейчас убирает свидетелей.
- Через девять лет? — изумилась Ольга Ипполитовна.
- Брат вернулся из лагеря.
- И столько лет молчал?
- Видимо, не знал, кого подозревать. Видимо, Подземельный навел его на след, и сам погиб. — Он замолчал, потом повторилось в отчаянии: — И брат погиб.
В коричневых глазах напротив — испуг, обида, она избалована, не привыкла к страданиям. а кто привык? Разве к этому можно привыкнуть? Оленька беспокойно шевельнулось, проговорила быстро:
- Больше ничего такого не вспоминается. Мы пришли с врачом, тут и Иван Ильич подошел.
- Помню. Освеженный, с мокрой головой, — с облегчением переключился Петр Романович на бытовые детали. — Значит, правда душ принимал, мог и не слышать, что за стенкой творилось.
- Ты думаешь, убийство произошло в этот промежуток?
- Если Павел невиновен — вероятнее всего. Я оставил Маргариту в папиной комнате, вернулся к вам, все уже сидели за столом. А минут через тридцать-сорок я нашел ее уже мертвой. Ипполит Матвеевич и дядя с Полем не выходили, у Ангелевича с Игорем — якобы алиби.
- Он посмел! — воскликнула Ольга Ипполитовна мстительно. — Посмел поселить к нам эту дешевую девку!
- Которая стоит очень дорого, — процедил Петр Романович, — ты не представляешь, как дорого.
- И не желаю представлять. Он нас обманул. стареющий царь Соломон, испытывающий нужду в юном теле.
Петра Романовича не удивила жалящая ненависть в ее голосе; он чувствовал то же самое.
- Ты мужчина, — продолжала Ольга Ипполитовна, — и, наверное, понимаешь прелесть в таком разврате.
- Не прелесть понимаю, а суть. В техническом, так сказать, смысле она как будто невинна, в мужчинах не нуждается.
- Боже! Неужто в женщинах?
- Да нет. Может быть, стриптизерка испытывает возбуждение от вожделеющей толпы самцов. — Петр Романович усмехнулся. — Приличной женщине неприлично вдаваться в эту суть.
- Ну и оставим, сексуальные извращения меня действительно не интересуют, я безнадежно нормальна. Что значит — у Ангелевича с Игорем «якобы алиби»?
- Свидетельство жены или невесты не имеет полноценного значения.
- Ты знаешь, где Лана?
- Телефон у меня есть.
После паузы тетка спросила:
- У тебя ведь был с ней роман?
Петр Романович пожал плечами вместо ответа.
- Извини, это твое дело.
Но он уже заинтересовался:
- Откуда сведения?
- Обычная наблюдательность. Муж ее выгнал — и правильно сделал.
- Тебе недоступна идея прощения?
- А тебе? Петр, то философия. А в жизни. в сердце, в душе ты смог бы принять женщину, которая принадлежала другому?
Он подумал и ответил искренне:
- Наверное, нет. Нет. Не выношу грязи. Мне нужно все или ничего.
- Вот и я такая же.
Сумерки ниспадали в июльское пекло, жар держался, и ослепительно- оранжево блестели блики на воде, когда по песчаной аллее шел он, огибая родные Патриаршие. Рассеянно созерцая дворец за памятником баснописцу, перед которым в позе мыслителя глядел на зацветающие мутные воды Ипполит, меланхолически обрывая розу и бросая желтые лепестки в пруд. Петр присел рядом.
- Что за претенциозный ритуал? — спросил. — Откуда роза?
- Не с места преступления, — двоюродный брат усмехнулся, — здесь на бережку валялась.
- Поль, у тебя есть закурить?
- «Вы какие предпочитаете?»
- «А у вас разные что ли есть?» — машинально продолжил цитату Петр Романович.
Знаменитое место действия — сейчас из кустов явится, соткется из воздуха сумеречный Воланд с портсигаром червонного золота — располагало к литературной игре, но время. не до классических реминисценций, жизнь на волоске висит. Кто же ее подвесил, кто перережет волосок?
Поль достал из кармана аляпистую пачку «Мальборо», заметив:
- Ты ж теоретически не куришь, православный наш.
- Практически закурил. Ты знаешь, что мне угрожает арест?
- Страдания, как известно из почитаемого тобой Евангелия, облагораживают и смягчают.
- А за тобой что-то не замечал я тягу к страданиям.
- Ведь там еще сказано: спасутся немногие. Так стоит ли игра свеч? Я не мазохист, так что шансов на вечное спасение не имею.
- Человеческая, слишком человеческая постановка вопроса. Мы не знаем целей Промысла и не можем решать за силу высшую.
- Погоди, философ! За какой- нибудь забытый грешок мне уже гарантирована раскаленная сковородка, так? Так не надежнее ли заранее заручиться силой низшей?
- Ненадежно, обманут. Будешь гореть, как все.
- Сие неизвестно, зато с моей стороны честно. Я не слуга двух господ, как все вы: и Богу свечка и черту кочерга. Я человек простой.
- Сатанист и впрямь примитивен, он не ощущает великую тайну Бога.
- А ты ощущаешь, да? — разозлился «сатанист». — Молельщик ты наш великий!
Чтобы не поддаться гневу, Петр Романович напомнил себе: мальчишка пижонит, играет (в продолжении, так сказать, цитаты), завороженный музыкой романа — прогремевшей эффектной грозой над Москвой, — где, по крутой диалектике германского классика, «зло совершает благо».
- Ну, смотри, Воланд тебе даст прикурить!
- А Бог твой? Загонит в ад за ерунду.
- Он простил на кресте даже убийцу. В твои годы меня мучили те же проблемы.
- А теперь ничего не мучает?
- Понимаешь, — продолжал Петр Романович с несвойственным ему терпением и откровенностью, — в своем прощальном письме из лагеря брат попросил каждый день молиться за него. Я начал по обязанности, потом втянулся.
- И вымолил его «воскрешение» и смерть, — бросил Поль небрежно. — Впечатляющий результат.
- Который свидетельствует, что истинного общения с небом я не достиг.
- Что является критерием истинного общения?
- Святые засвидетельствовали: слезы.
- Что-что?
- Непроизвольные слезы во время молитвы — это знак: Бог тебя зрит.
- Даже скупой мужской слезинки за девять лет не пролил?
Петр Романович в третий раз воздержался от гневного взрыва.
- Поль, тебе было всего восемь, но может быть, ты помнишь хоть что- нибудь из тех событий?
- Еще бы! Меня же следователь допрашивал. Все помню — до припадка. Потом, конечно — амба!
- Ты действительно видел Павла за кустами во дворе?
- Честное октябрятское!.. Ну, видел, видел.
- Верю. Кардинальный вопрос: когда?
- Я искал своего незабвенного зайца.
- Твое безостановочное нытье я помню. про какую-то барабульку, бестолковку.
- Однако и у тебя память! Балаболка — прозвище игрушки. Забавно, что та блудница (определение из твоего лексикона) убита вашим зайчиком.
- Сомневаюсь. — И в который раз за сегодняшний день Петр Романович пересказал диалог по телефону с братом — диалог, который с каждым разом проявлял все более сокровенный смысл: орудие убийства — мертвая голова в крови на тротуаре в переулке.
- Отдает глюками, — заметил Поль, но чувствовалось, он потрясен. — У тебя есть объяснение?
- Пока нету.
Кузен заговорил размеренно, отстраненно, будто бродил в воспоминаниях детского темного и очень страшного леса:
- Все сидели за столом, когда мне вздумалось поискать Балаболку в кухне на подоконнике.
- И я сидел? Точно?
- Вспоминай. Дед, по праву первородства, произносил речь с солдафонской своей прямотой: супружеский долг до конца не выполнен, папа с мамой не родили внучку.
- Как ты можешь помнить такие подробности?
- А я обиделся — внучка им нужна! — и отправился на поиски.
- Да, я сидел за столом. И сдалась тебе эта проклятая Балаболка!
Поль вдруг захохотал.
- Нет, умереть можно, как все странно, забавно! Сдалась. Дед забыл привезти игрушку на дачу. словом, сплошные обиды. Смотрю — во дворе за кустами крадется Павлик. Конечно, я не догадывался о значении моих показаний, было приятно вдруг оказаться в центре внимания. И только я вам доложил о Павлике, как почувствовал приближение «черной собаки» — так в детстве я называл этот «провал в вечность». Больше ничего не помню.
- Ты кричал: «Уходите все! Я хочу с папой!»
- Я всегда ощущал его как самую надежную опору. Ну, «священная болезнь» замечательно описана у классика, для меня же все припадки соединились в один давний кошмар.
