Но я твердо решил для себя, что лучше умру, нежели стану молить о воде.
Ассириец оскалился:
— Вижу. По глазам вижу, что хочешь.
Он резко развернулся и скрылся, завернув за угол. Я опрометчиво понадеялся, что тюремщик оставил меня в покое.
Как жестоко пришлось ошибаться.
Уже через минуту ассириец появился вновь, держа в левой руке глиняный кувшин. Подойдя поближе, он остановился возле прутьев решетки, за которой сидел я. Выражение его глаз выдавало предвкушение от новых издевательств.
— Помнишь, я сказал, что не дам тебе сдохнуть до суда? — вкрадчиво произнес он. — Ну, так вот, сейчас я утолю твою жажду. Этого нектара хватит, чтобы ты протянул какое-то время, — с этими словами он стянул с себя набедренную повязку и подставил кувшин прямо под детородный орган. Послышалось журчание мочи, и лицо тюремщика расплылось в блаженной улыбке.
Представшая перед взором картина вызвала у меня приступ тошноты, хотя казалось желудок я опустошил еще на Дороге Процессий.
Облегчившись, он тряхнул причиндалом и просунул кувшин сквозь решетку.
— Угощайся, — злорадно произнес ассириец, ставя сосуд на пол.
Он явно ждал какой-то реакции, но я, предвидя нечто подобное, и бровью не повел. Лишь молил Мардука, чтобы этот потомок Ашшура[2] оставил меня в покое.
— Неблагодарная тварь, — наигранно осуждающе произнес тюремщик, натягивая набедренную повязку и скрывая свое достоинство. — Я принес тебе лучшее аккадское вино, а ты даже не хочешь попробовать.
Несколько секунд он внимательно смотрел на меня прищуренными, жестокими глазами, а затем, ехидно ухмыльнувшись, развернулся и направился в сторону входа. Ассириец снова мурлыкал под нос сказание о Гильгамеше. Только на этот раз в его голосе отчетливо звучало злорадство.
Я взглянул на кувшин, что он оставил на полу моей темницы. Едкий запах свежей мочи ударил в ноздри. Несмотря на боль в сломанном носу, мне не удалось сдержаться, и я поморщился.
«Ну, уж нет. Клянусь Мардуком! Пусть лучше я умру от жажды в этой дыре, нежели доставлю тебе подобное удовольствие, ассирийский ублюдок».
С этой мыслью, я отвел взгляд от сосуда. Жажда становилась все нестерпимее.
[1] Горлица — вид птиц из семейства голубиных. Гнездятся около человеческих поселений.
[2] Здесь имеется ввиду Ашшур — древнее название Ассирии.
8
— У тебя нос сломан, — подметил мой сосед из камеры напротив.
— Ты поразительно догадлив, — хмыкнул я, осторожно ощупывая переносицу.
Костоправом я не являлся, но, вроде, смещения не было. Область вокруг удара сильно распухла и покраснела, превращая нос в подобие корнеплода дикой свеклы. От прикосновения боль слегка усилилась, так что я решил оставить его в покое.
Мой собеседник вплотную приблизился к двери клетки. Тусклый свет озарил круглое бородатое лицо, и тут я узнал его. Это был один из тех торговцев, что встретились мне по пути к Эсагиле, когда Этеру и Тиридат вели меня в кандалах по Дороге Процессий. Тиридат еще предложил задержать их, поскольку они обсуждали царя и выказывали недовольство. А вот меня, кажется, он не признал. Честно говоря, я и сам с трудом узнал бы себя. Разбитый нос, окровавленное лицо, спутанная борода, кровавые ссадины на локтях и коленях, глубокое чувство духовного и телесного истощения. Собеседник же выглядел почти в точности, как в тот раз, если не считать распухшей губы и багряного пятна под ней.
— Почему ты здесь? — спросил торговец.
— Преступление государственного уровня, — монотонно повторил я за посланником жрецов и иронично ухмыльнулся.
— Интересно, — загадочно произнес он. — И что же ты сделал?
— Убил корзинщика.
Я увидел, как вылупились от изумления его глаза, и издал смешок:
— Слушай, я сам не знаю, что происходит, так что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.
— Понятно, — протянул он.
— Ты-то по какой причине здесь?
Он криво улыбнулся в ответ:
— Преступление государственного уровня.
Я хотел засмеяться, но из пересохшего горла вырвался лишь невнятный кашель:
— Что, имел неосторожность поругать царя?
— Как ты узнал? — насторожился торговец.
— Просто догадался, — мне было лень объяснять, — я часто слышу в последнее время в сторону повелителя всякие гадости.
— Есть за что, — буркнул тот, садясь возле решетки. — Давно ты здесь?
— Не знаю. Сейчас день или ночь?
— Когда меня спускали сюда, то солнце уже зашло, но еще не стемнело.
— Значит, я нахожусь тут около шести часов.
— Выглядишь так, словно провел в темнице шесть месяцев.
— Спасибо.
Наступила пауза, которую прервал торговец:
— Мое имя Эшнумма.
— Саргон.
— Вельможа?
— А, что, похож?
— Да, не очень.
— Я ремесленник. А ты?
— Торговец. Вожу караваны в Аншан[1].
— Чем торгуешь?
— В основном продукты, — Эшнумма сдвинул брови, — финики, масло и зерно.
Я участливо кивнул и из вежливости поинтересовался:
— Только продаешь?
Он притворно насупился:
— Обижаешь, Саргон. Я ведь не какой-нибудь мелкий купчишка.
— Прости, — я виновато улыбнулся.
— В Эламе я приобретаю медь и серебро, Сам, наверное, догадываешься, насколько ценны эти ресурсы?
Я понимающе кивнул:
— Медь для оружия. Серебро — деньги, украшения, посуда.
— Причем, украшения и посуда не для простых смертных, — поднимая указательный палец, добавил Эшнумма, — жрецы, вельможи и прочие знатные особы готовы щедро платить за подобные вещи.
— Наверное, торговля приносит много сиклей.
— Приносила, — быстро помрачнел он, — до сегодняшнего дня.
С моих уст уже была готова сорваться фраза о разрыве торговых связей с касситами
