и Эламом, которую я ненароком подслушал, проходя по Дороге Процессий, но вовремя прикусил язык. Не хотелось навлекать на себя еще больше подозрений со стороны торговца. Вдобавок меня накрыл очередной приступ сухого кашля и, когда он закончился, разговор немного сменил тему.
— Ты действительно убил корзинщика? — спросил Эшнумма.
— Нет, — ответил я через паузу.
После всех воспоминаний и раздумий, я стал полностью уверен в этом. Прокручивая в голове, раз за разом, процесс постройки хижины, мне не вспомнился ни один хоть мало-мальский изъян.
«Потому, что его попросту не было».
— А я и в правду ругал царя, — мрачно пробормотал торговец.
— Прости, я далек от всего этого, — из моих легких вырвался слабый вздох, — но если ты меня просветишь, то буду благодарен.
Изнуряющая жажда, приглушенная глубокими размышлениями, вновь напомнила о себе. А думать уже не хотелось. Разговор с торговцем позволял отвлечься и скоротать время.
«Оно и вправду течет здесь слишком медленно».
О кувшине с «аккадским вином» я даже не вспоминал.
— Дела плохи, — после небольшой паузы начал Эшнумма. — Если в городе еще с трудом сохраняются порядок и спокойствие, то на местах все обстоит намного хуже. По слухам, жители Мари[2] готовят открытое восстание против Самсу-дитану, — он вздохнул, а затем продолжил, — это и неудивительно. Хетты уже подчинили Ханигальбат[3], вплотную приблизившись к нашим границам. Как раз, в районе Мари. А жители этого города всегда славились стремлением к независимости еще со времен шумеров[4]. Но они не стали бы так открыто выказывать неповиновение, если не решение Самсу-дитану поднять налоги. Царь объяснил это необходимостью возместить упадок доходов от торговли, и люди, возможно, смогли смириться с несладкой участью. Только вот он начал строить себе статуи из чистого серебра, да усиливать поборы. И Повелитель даже не пытается хоть что-то предпринять, дабы улучшить положение — он сутками пьет вино, ездит на охоту и развлекается среди многочисленных наложниц.
— А торговцы из-за нехватки товаров поднимут цены, — добавил я, вспомнив слова Сему.
— Верно, — согласился Эшнумма, с интересом взглянув на меня. — А ты говорил, что далек от государственных дел.
— У меня друг торговец зерном.
— Интересно. Как его имя?
— Сему.
— Хм. Не слышал о таком.
— Он из Северного пригорода.
— Тогда не удивительно. Мне там бывать не приходилось.
— Не удивительно, — повторил я за ним.
Мы замолчали. Ассириец прекратил мурлыкать песнь о Гильгамеше, и теперь только потрескивание факелов на стенах нарушало повисшую тишину.
Слова торговца заставили меня всерьез призадуматься. Если все, что он мне сказал — правда, то положение Вавилона было незавидным. Повышение налогов, упадок торговли, разрыв соглашений с соседними государствами, расширение влияния Хеттской державы вплоть до границ Мари, недовольство жителей — все это могло привести…
«К войне, — промелькнуло у меня в голове. — Что может быть страшнее войны? Не дай, Шамаш, ей случиться!».
— О чем ты думаешь? — спросил Эшнумма.
— О войне, — мрачно ответил я.
— Все верно, — молвил пленный торговец, взъерошивая руками волосы. — Чувствую, она не за горами. Я вот только не знаю, что произойдет раньше — восстание мушкену или вторжение хеттов? Скорее всего, первое. Наши враги не дураки и наверняка догадываются о внутреннем положении Вавилона. Так, что когда начнется бунт, они возьмут город голыми руками.
— Наверное, мы этого уже не увидим, — кисло улыбнулся я, но Эшнумма не слышал. Он полностью погрузился в думы, оставив меня наедине с самим собой.
[1] Аншан — древний эламский город, одна из ранних столиц Элама до переноса столицы в Сузы. Находился к северо-западу от современного иранского города Шираз в Загросских горах, провинция Фарс.
[2] Мари — древнейший город-государство Междуречья. Во времена Хаммурапи вошел в состав Вавилонского царства, став его северо-западной частью.
[3] Ханигальбат — ассирийское название территории будущего государства Митанни на территории Северной Месопотамии и прилегающих областей.
[4] Шумеры — древнее население Южной Месопотамии, говорившее на шумерском языке.
9
Звук шагов в коридоре подземной темницы буквально вытащил меня из полубредовых воспоминаний, смешанных со сновидениями. Очнувшись, я ощутил дикое жжение и сухость внутри. Сам не заметил, как после разговора с Эшнуммой, погрузился в сон.
«Сколько я проспал? День? Несколько часов? Несколько минут?».
Я сел, вновь прислонившись к холодной стене, пытаясь прояснить голову. Мозг был наполнен подобием дурмана.
Когда перед дверью в камеру показался ассириец, я не сразу сообразил, что он не один. Невероятным усилием воли, я заставил-таки немного разогнать туман перед глазами и, наконец, разглядел второго человека. Им оказался мой старый знакомый конвоир Тиридат.
— Воды… — хотел сказать я, но вместо своего голоса услышал лишь сиплые звуки и зашелся кашлем.
— Что он сказал? — спросил Тиридат.
— Исходя из моего опыта общения с узниками, — начал отвечать ассириец с видом учителя, — он просит воды.
— Тогда почему ты не дал ее?
Тюремщик изобразил на лице удивление:
— Как же не дал? Обижаете, господин. Вон, целый кувшин стоит!
— Открывай, — тихо произнес Тиридат, указывая на дверь.
Загремела связка ключей, один из которых повернулся в замке. Затем лязгнула дверь, и камера отворилась.
Сознание вновь начало затуманиваться и, сквозь молочную пелену, я услышал голос Тиридата:
— Это же моча!
— А даже если и так, господин?
— Это не вода, — Тиридат, судя по резким ноткам в голосе, испытывал легкое раздражение.
— Ошибаетесь, о, благородный муж. Это вода. Только переработанная.
«Вот бы он выплеснул этот кувшин ему в лицо!».
Но Тиридат ничего подобного не сделал, а лишь отодвинул сосуд в сторону:
— У него нос сломан.
— Да?
