– Яша Цирюльник пожаловал, – беззлобно пробасил Порфирьев и махнул рукой, давая знак, чтобы охрана открыла ворота.
«Мерседес» ловко припарковался между джипами. Из него выбрался невысокого роста коренастый мужчина пятидесяти лет, грустно улыбнулся Порфирьеву.
– Миша дома? – как-то очень уж по-домашнему поинтересовался он.
Порфирьев вместо ответа указал взглядом на окна спальни второго этажа. Яша Цирюльник был давним приятелем Хайновского, еще в советские времена, двадцати трех лет от роду, он «свинтил» на Запад по еврейской линии, сумел неплохо подняться. Его состояние, конечно, не шло ни в какое сравнение с сегодняшним состоянием Михаила Изидоровича, но зато нужными связями Цирюльник оброс. Он обладал удивительным даром располагать к себе людей. Каждому, с кем он говорил, казалось, что всю свою жизнь Цирюльник шел только к тому, чтобы перекинуться с ним парой ничего не значащих слов.
– Я сам поднимусь к нему, – Яков сокрушенно покачал головой.
Он шел по лестнице, ступая почти бесшумно, хотя специально и не старался, просто привык так передвигаться, толкнул плечом дверь в спальню, неодобрительно поцокал языком, разглядывая этикетку на оставленной у открытого бара бутылке. Хайновский похрапывал на кровати. Цирюльник присел рядом, тронул Хайновского за плечо. Олигарх, не просыпаясь, попытался отмахнуться.
– Мужчина, – требовательно произнес Цирюльник, – просыпайтесь. Проспите свою остановку, и на конечной вас заберет милиция.
Последние слова Хайновский выслушал уже с открытыми глазами.
– Не смешно, – тихо произнес он, оторвал голову от подушки и подал гостю теплую со сна руку.
Пожатие было вялым и почти безжизненным.
– Миша, Миша… Сколько раз я тебе говорил и в детстве, говорю и сейчас – не забирайся высоко, больно будет падать.
– Советы раздавать легко, – Хайновский приподнялся на локте и потер лоб ладонью.
– И самое странное, что даже хорошим советам никто не следует, – Цирюльник поводил ладонью перед глазами Михаила Изидоровича, словно проверял, жив ли тот.
– Вижу, что знаешь, – криво ухмыльнулся Хайновский, – сочувствовать мне не надо.
– Я не только знаю, но и с нужными людьми уже переговорил.
В глазах олигарха на мгновение зажегся огонек надежды, но тут же погас: если бы вести были утешительными, Яков не стал бы тянуть с ними.
– Не спешишь, значит, все плохо. Долго подготавливаются только к сообщению о смерти.
– Не знаю, что было в твоем портфельчике, и знать не хочу, Миша.
– Козырная карта там была, – вздохнул Хайновский.
– Меня моя покойная мама всегда учила: «Яша, не набирай больше, чем тебе надо. В гробу карманов не делают, деньги на тот свет с собой не унесешь».
– А еще твоя мама любила говорить, что если еврейский парень пьяница, то это большая беда, а если – дурак, то это уже национальная трагедия. Золотая была женщина. – Хайновский сел на кровати и помотал головой, прогоняя остатки сна.
– Теперь твоей козырной картой тебя и прихлопнут.
– Если приехал, чтобы сообщить это, то не стоило и дергаться.
Цирюльник мелко засмеялся, похлопал Хайновского по спине.
– Плохие новости, я с людьми переговорил: если что, Швейцария тебя русским выдаст. И теперь, как я понимаю, ты свои акции продать не сможешь. Вернее, их никто за настоящую цену не возьмет. Вот если бы ты в свое время не пожалел деньги в телеканал вложить или хотя бы стоящую газетку финансировал, из тебя бы мигом борца за свободу слова слепили. Сидел бы в Швейцарии или в Британии, фиги бы Кремлю через границы показывал бы. А так тебе в Москве договариваться надо, лучше сам все и отдай. На свободе зато останешься.
– Выпьешь? – Хайновский замер у бара.
– Нет. И тебе не советую.
– Я еще повоюю.
– Отвоевался. Хотя… Месяца полтора тебя еще не тронут, побоятся крупных инвесторов спугнуть. Пока не подпишут новый контракт по строительству нефтепровода, никто не дернется.
– Это точно? – обернулся Михаил Изидорович.
– Точнее не бывает.
Хайновский глядел на приятеля, которого не видел вот уже полгода. Яша совсем не изменился, такой же, как и прежде, улыбчивый, довольный жизнью.
– Хорошо выглядишь, – вынужден был констатировать Михаил Изидорович.
– Не жалуюсь. Нервы у меня в порядке, если и случаются неприятности, то лишь из-за таких, как ты.
Прозвучало это обидно, но справедливо.
– Твоя беда в том, что ты неправильно живешь, – усмехнулся Цирюльник, – хапаешь все, что только идет в руки, боишься упустить хоть копейку. Тебя поздно учить, жизнь свою ты уже сделал. Я же с самого начала, как только большие деньги в руки пошли, понял другое. Поначалу обидно было, но время доказало, что я прав. Заработал я свои первые десять тысяч рублей еще при Советах. Бандюганам пришлось отстегнуть, чиновникам взятки раздать, милиции. И осталось у меня две с половиной тысячи. Плакать хотелось. А потом я подумал – чего плакать? Две с половиной тысячи остались, не в убыток себе сработал. Так потом и жил, не жалел с деньгами расставаться, если по-другому не выходило.
Хайновский вздохнул:
– Не умею я так.
– Про это и разговор веду. И еще. Это уже больше моральное удовлетворение, – Цирюльник полез в карман, вытащил конверт, из которого торчала фотография, – никого из байкеров не задержали, словно растворились они в воздухе, но одну свою девицу они «позабыли». Бросили без денег. У нее фотоаппарат-«мыльница» с собой был. На память снимки щелкала. Посмотри.
Фотография задрожала в руке Хайновского.
– Это он, я его хорошо запомнил, хоть и видел мельком. Сколько за нее хочешь?
На фотографии, сделанной из-за ржавого каркаса транспортера, стояли Курт и Бондарев. Главарь байкеров целился из пневматического пистолета в пивную банку.
– Миша, Миша… не затем мы в одном дворе росли и в одних и тех же девушек влюблялись, чтобы я по мелочовке с тобой торговался. Возьми на память, я думаю, она в твоих руках больше пользы принесет, чем если ее передать швейцарской полиции.
– Не сомневайся, – глаза Хайновского уже приобрели осмысленное выражение.
– Таким ты мне больше нравишься. Что делать думаешь?
– Этого я тебе сказать не могу, – улыбнулся Михаил Изидорович, – что знают двое, знает и свинья. Но мало ублюдкам не покажется.
– Я бы на твоем месте войну не начинал.
– Меня в угол загнали, – олигарх смотрел в хитрющие глаза друга детства.
– Таким, как мы, здесь лучше. Тут богатыми рождаются, потому и уважение к деньгам есть. А в России богатыми назначают. Как назначили, так и разжалуют.
– Как ты на бабенку байкеров вышел?
– В полиции подсказали, – Цирюльник потер пальцами воздух, будто в них была зажата невидимая купюра, – искать байкеров они не станут. Претензий к ним, кроме нарушения правил дорожного движения, не имеется.
– Сведи с бабенкой.
– Тогда поехали. Я ее специально для тебя придержал.
– С чего ты, Яша, такой добрый ко мне?
– От судьбы откупаюсь. Сделай доброе дело, и тебе зачтется.
Николай Порфирьев тут же подобрался, когда на крыльце особняка появился хозяин.
– Где «хвост»? – бодро поинтересовался Хайновский.
– Уехали. Больше их, наверное, ничто не интересовало.
Михаил Изидорович хищно осклабился.
– Есть небольшое дельце. Поквитаться следует, – он замер, выхватил из кармана фотографию, полученную от Цирюльника, и сунул под нос Порфирьеву, – узнай, кто такой.
Начальник охраны смотрел на лицо ненавистного ему человека и шептал беззвучные проклятия. Один из охранников заглянул Николаю через плечо.
– Да это же депутат хренов. Он на корабле вместе с Ладой Сельниковой был.
Хайновский напрягся, губы его побледнели от злости:
– Он такой же депутат, как я архиерей. Найти его. – А про себя подумал: «И какого черта я поссорился с Ладой перед отъездом в Швейцарию? Теперь бы она меня вывела на этого типа».
* * *
Девушка в черных кожаных штанах и куртке, изукрашенной заклепками, сидела на полу в номере мотеля и неторопливо пила пиво. Куда спешить? Ее проблемы решились чудесным образом. Какой-то странный иностранец с чудной фамилией Цирюльник забрал ее из полиции и привез сюда, оплатил номер на неделю, дал немного карманных денег. Что именно ему надо от нее, девушка не задумывалась, не было такого предложения, какое бы ее удивило. Хотя согласилась бы она не на всякое.
Курт, с которым она проездила два последних месяца, бросил ее без денег в Берне и даже не попрощался. Рассиживаться в мотеле девушка не собиралась, решила отдохнуть пару дней, а потом пристроиться к другой компании байкеров и снова колесить по странам. Когда в дверь номера постучали, она, даже не задумываясь, крикнула:
– Открыто! – и тут же вновь приложилась к банке с пивом.
Первым зашел ее спаситель – Цирюльник, следом за ним Хайновский, последним Порфирьев, он прикрыл за собой дверь. Одного взгляда, брошенного на Хайновского, было достаточно, чтобы понять – у человека много денег. Дорого и со вкусом одет, на пальце перстень с крупным бриллиантом. Михаил Изидорович присел на кровать. По-немецки он говорил сносно.
