всегда мрачном лице Кальтенбруннера появилось подобие улыбки: приятно, когда народ так славит своего фюрера, значит, верит ему и беспрекословно подчиняется.
Еще бы, попробовал бы не подчиниться! Кому-кому, а начальнику РСХА известно, что ни в одном государстве мира нет такого карательного аппарата, как в Третьем рейхе. Под его руководством гестапо, СД, криминальная полиция. И стоит ему только пошевелить пальцем…
«Юнкерс» приземлился. Кальтенбруннер с удовольствием спустился по трапу на землю. Увидев, как спешат к нему люди в черном, сделал шаг навстречу и выбросил вперед руку, отвечая на приветствия. Хорошее настроение не покидало обергруппенфюрера, он даже улыбнулся и двинулся вдоль бетонной полосы, ощущая, как пружинят мускулы. Пахло хвоей, Кальтенбруннеру понравился этот запах, он жадно вдохнул воздух и оглянулся.
Начальник охраны ставки, правильно поняв Кальтенбруннера, ускорил шаг и поравнялся с ним.
— Как? — коротко спросил обергруппенфюрер.
Начальник охраны сразу сообразил, что интересует прибывшего. Ответил уверенно:
— Все в порядке, обергруппенфюрер, настроение заметно улучшилось, и фюрер даже вернулся к своим картинам.
Кальтенбруннер еле удержался, чтобы не пожать плечами. В принципе он не одобрял этого увлечения. Рисовать? Фюреру? Пусть бы уж просто собирал картины, как Геринг, это можно было бы понять: хорошие картины стоят бешеных денег. Но сидеть самому с кистью?..
Машина ждала обергруппенфюрера под густыми соснами, и начальник охраны услужливо открыл дверцу перед ним. На переднем сиденье расположился адъютант. Машина тронулась медленно, хотя могла за несколько секунд набрать сто километров. Но здесь негде было разогнаться — вон уже впереди первый шлагбаум и черные фигуры с автоматами преграждают путь.
Несомненно, унтерштурмфюреру, подошедшему к машине, было известно, кто именно едет в ней, кроме того, он не мог не узнать начальника Главного управления имперской безопасности, но тщательно, как и полагалось по инструкции, проверил документы, только после этого вытянулся и приказал поднять шлагбаум.
«Молодец унтерштурмфюрер, именно на таких держится могущество рейха. Чем добросовестнее каждый будет выполнять свои обязанности, тем мощнее станет государство», — подумал Кальтенбруннер.
Возле второго шлагбаума машина съехала на обочину: дальше нужно было идти пешком. И здесь у них проверили документы — еще тщательнее, и гауптштурмфюрер СС предложил Кальтенбруннеру сдать личное оружие.
Начальник РСХА спокойно вытащил из кобуры никелированный офицерский вальтер. Обергруппенфюрер сам установил такой порядок, подписав приказ, в котором никому не делалось исключения, и он безжалостно отправил бы этого подтянутого гауптштурмфюрера на фронт, если бы тот нарушил инструкцию.
— Фюрер ждет вас, — доложил начальник охраны.
— Где? — не поворачивая головы, спросил Кальтенбруннер.
— Прямо по аллее, первый поворот налево.
Кальтенбруннер двинулся, с удовольствием ощущая, как вдавливается гравий дорожки под его начищенными сапогами. Пройдя немного, внимательно осмотрел мундир, обнаружил на рукаве пушинку и с брезгливостью смахнул ее: фюрер должен видеть своих офицеров безупречными, всегда подтянутыми и внутренне собранными — никакого неряшества и расслабленности.
Гитлер сидел на боковой дорожке, точнее, немного в стороне от нее. На траве стояли мольберт и два стула, на одном из них фюрер разложил краски, на другом примостился сам — углубился в работу и не сразу услыхал тихие шаги Кальтенбруннера.
Начальник РСХА шел почти на цыпочках — в конце концов такое приходилось видеть крайне редко: фюрер в экстазе. Когда до мольберта оставалось несколько шагов, Гитлер встрепенулся и резко повернул голову. Кальтенбруннер успел заметить на его лице испуг, а может, это только показалось ему, ибо фюрер улыбнулся и сделал знак приблизиться.
Кальтенбруннер вытянулся и поднял руку, но Гитлер кивнул ему и снова уткнулся в свою картину. Обергруппенфюрер невольно взглянул на нее — дорожка и кусты на переднем плане, ядовито-зеленые, совсем не такие, что растут на самом деле, а на фоне желтоватого неба синяя сосна и фиолетовые тучи над ней.
— Я рад видеть вас, Эрнест, — сказал Гитлер, не поворачивая головы. Наконец вздохнув, отложил кисть и поднялся: — Нравится?
— Очень! — вырвалось у Кальтенбруннера вполне искренне, и Гитлер весело засмеялся.
— А мне не очень!
— Ну что вы, мой фюрер, я бы с удовольствием повесил вашу картину в своей гостиной. — Вот и представился случай и польстить самолюбию фюрера, и невзначай попросить у него картину.
— Она еще не закончена.
— Но когда будет…
— Надеюсь. Я пришлю картину вам, Эрнест, если и впрямь когда-нибудь закончу ее.
— Лучшего подарка у меня никогда не будет.
— Я верю вам, Эрнест. — Гитлер хитро улыбнулся, перевел взгляд на акварель, долго всматривался в нее, наконец, снова посмотрел на обергруппенфюрера и добавил: — Я верю вам, поскольку вы абсолютно не разбираетесь в живописи.
Фюрер взял кисть, что-то подправил на картине, встал и положил руку на плечо Кальтенбруннера:
— Давайте немного походим, Эрнест, а то я засиделся, а врачи рекомендуют прогулки.
Он двинулся по аллее, потягивая левую ногу, ковылял, заложив руки за спину, и казалось, совсем забыл о начальнике имперской безопасности. Но это только так казалось — вдруг неожиданно остановился и впился в обергруппенфюрера пристальным взглядом:
— Докладывайте, Эрнест! Выявили новых участников заговора?
— Конечно, мой фюрер.
— Кто?
— Мелочь, не стоит вашего внимания.
— В этом деле нет мелочей.
— Я знаю, и в первые дни мы взяли всех главных участников заговора.
— Боже мой, Штауффенберг! — воскликнул Гитлер. — Герой войны, которому я верил, как самому себе! — Внезапно лицо его перекосилось, стало каким-то кислым. — Не могу простить, что его расстреляли…
— Штауффенберг не попал в наши руки. С ним расправились армейские офицеры.
— Чтобы замести следы.
— Мой фюрер, вы, как всегда, правы.
— Вы бы подвесили этого одноглазого полковника на крюк за ребро! — злорадно потер руки Гитлер. — Вы вытянули бы из него все их секреты… — Вдруг перешел на фальцет: — Потом вы подцепили бы его на тот же крюк за горло, как простого барана! Он подыхал бы долго и в муках, а так он не успел даже осознать смерть!
— Зато другие хорошо осознали ее, — счел возможным возразить Кальтенбруннер.
— Я ценю это, Эрнест, и никогда не забуду вашей преданности.
В таких случаях надлежало вытянуться и торжественно воскликнуть «хайль», но Кальтенбруннер ответил просто:
— Благодарю, мой фюрер.
— Как Канарис?
— Так, как вы и хотели, мой фюрер. Камера — голый бетон, без койки и нар, хлеб и вода. Я приказал допросить его, — улыбнулся злорадно, — первая категория допроса. Это только цветочки, мой фюрер.
— Он должен жить! — Гитлер остановился и вперился в Кальтенбруннера холодными глазами. — Он должен жить, пока я сам не посмотрю на него, вам ясно, Эрнест? Пока я сам не увижу страха на лице этой грязной свиньи! Это он виновен в наших поражениях, проклятый шпион и предатель! Я никогда не прощу ему, я
