хлоп этот Семен, вон какие красивые слова нашел — вкусно купаться…
Семен вылил на него полведра теплой воды — куренной намылил голову, смыл мыло и погрузился в корыто, с наслаждением ощущая, каким невесомым становится тело.
Потом куренной поднялся, молодой хлопец принес полное ведро теплой воды и вылил на Сороку осторожно, словно это был не куренной, а сам Бандера. Да в конце концов кто для хлопца Бандера? Для него Сорока выше не только Бандеры, а самого Господа Бога, потому что пан куренной может миловать и карать сегодня, сейчас и все в конечном итоге зависит от его настроения.
А настроение у Сороки после купания заметно улучшилось.
— Ну как мы вас освятили, друг куренной? — спросил Семей, подавая льняной рушник.
— Хорошо, — с наслаждением ответил Сорока. — Ты, Семен, во всем мастак.
Куренной надевал чистое белье не торопясь, уже ощущая вкус борща и первой чарки. Отменный борщ варит хозяйка, от такого борща никуда не уехал бы, но, к сожалению, жизнь стала неспокойной. И кто может сказать, где они будут завтра?
Это сегодня — купание и вкусный борщ на богом забытом хуторе, а завтра сюда могут прийти большевики, и надо будет пробираться болотами и чащей к другому безопасному месту, возможно, отсиживаться в схронах — полная лишений и тревог жизнь. Одно успокаивает — красным сейчас не до них. Немцы вон еще как сражаются! Впереди Польша, и, по сведениям оуновцев, именно там вермахт готовится дать решительный бой русским и наконец остановить их.
«Скорее бы, господи! — ежевечерне молился Сорока. — Такая чудесная жизнь была при немцах! Сидели спокойно в селах и хуторах, иногда устраивая вылазки против поляков и большевиков. Сытая и беззаботная жизнь с самогоном и девушками… Так бы и довековать».
Ради этой сытой и спокойной жизни хитрый почтарь Филипп Иосифович Басанюк и подался в ОУН.
Что за жизнь на почте? Полуголодная, суетливая, каждый тобой помыкает, у каждого претензии, жалобы — тьфу господи боже ты мой, — а дослужиться можно разве что до начальника почты. А ОУН — это организация, и, если правильно вести себя, кланяться начальству и чувствовать, откуда ветер дует, можно взлететь высоко. Вот он уже куренной — чин не очень-то большой, но и не маленький, и, если бы не проклятые большевики, жить бы да жить.
На веранде аппетитно запахло борщом, Сорока покосился туда и увидел, что хозяйка вынесла большую кастрюлю. И хозяин уже ждал его: сидел, откинувшись на спинку стула, и тихонько постукивал деревянной ложкой по краю стола. Солидный и неторопливый человек, ему здесь, на лесном хуторе, принадлежало, собственно, все: половина земли, магазинчик, даже лодки и сети — за лесом начиналось большое озеро, и рыбу здесь имели всегда.
Куренной поднялся на веранду не спеша, сел напротив хозяина, и тот сразу, не ожидая согласия, потянулся к бутылке. Выпили.
И нужно же, чтобы именно в это время…
Только куренной нацелился на жирный кусок свинины, как увидел над кустами черной смородины зеленую шляпу сотника Мухи. Прибытие сотника не предвещало ничего хорошего. Сорока положил ложку, схватился за поясницу и сморщился.
— Что с вами, пан куренной? — испугался хозяин.
Сорока жил у него меньше месяца, и хозяин не успел еще изучить все его привычки. Да и откуда он мог знать, что пана куренного, когда надо действовать или принимать решения, всегда почему-то схватывает радикулит — чудесная болезнь, если ею правильно пользоваться. Может, сотник Муха и не принес ничего неприятного, что ж, тогда боль пройдет, тем более что пан куренной давно жалуется на эту болезнь.
На веранде появился Муха. Не сняв своей мерзкой шляпы, он пролез прямо к столу, сел и только после этого поздоровался.
Куренной подумал: правильно говорят — из хама никогда не будет пана. У этого быдла было двадцать моргов земли, что совсем немало для лесного края, но Муха всегда прибеднялся: вон пиджак какой замызганный и рубашка перепрела.
Наконец сотник снял шляпу, налил себе полный стакан и, пожелав уважаемому обществу доброго здоровья, выпил и со смаком чмокнул губами. Закусил и только после этого обратил внимание, что куренной схватился за поясницу.
— Радикулит? — спросил с иронией.
— Приступ, — ответил Сорока, глядя преданно в глаза Мухе.
— Есть новости, друг куренной…
Хозяин деликатно встал:
— Извините, панство, я на минутку…
Муха посмотрел ему вслед безразлично и достал из-под грязной подкладки шляпы аккуратно свернутую бумагу:
— Приказ, друг куренной.
Сорока опять схватился за поясницу. Приказ — это плохо. Приказ никогда не приносит ничего радостного. Скорчился на стуле и сказал:
— Позови Юрка, сотник, приказ, наверно, зашифрованный?
— Да, друг куренной. — Муха развернул бумагу, подал Сороке.
Тот посмотрел на нее отчужденно. Тогда сотник встал, вышел на крыльцо веранды и приказал Семену, который торчал неподалеку:
— Юрка сюда!
Стоял широко расставив ноги, высокий, жилистый. Самогон ударил в голову, Муха почувствовал себя сейчас большим, сильным, не то что какой-то рыхлый куренной с огромным животом. И за что только начальство любит и уважает его?! За что?!
Сотник не знал, что почти половину награбленных ценностей куренной передавал оуновским вожакам — то одного умаслит, то другого, на всех, правда, не наберешься, но даже нерегулярные подношения делали свое дело, и Сорока медленно, но поднимался по служебной лестнице.
Сорока посмотрел на Муху осуждающе: в самом деле, быдло неотесанное! Нет, чтобы произнести тост в честь начальства! Ну разве трудно тебе, а куренному приятно, и он запомнил бы это. Но подумал: что ему сотник и какой-то там приказ? Вряд ли требуют решительных действий. Во-первых, их курень только называется куренем: и сотни бойцов не наберется, у сотников под рукой по два десятка хлопцев. Оружие, правда, есть, нечего бога гневить, немцы им оружие оставили — шмайсеры и ручные пулеметы, есть даже миномет, но зачем миномет в их лесах, тут не разгуляешься. Пистолет да автомат надежнее.
От мысли об оружии Сороке стало немного легче на сердце, и он не так уже недовольно посмотрел на Муху. Они успели выпить с сотником еще по полстакана, когда наконец явился Юрко. Куренной показал на депешу, лежащую на столе. Сотник налил чарку и подал хлопцу, но Юрко отказался. Впрочем, Муха и не настаивал: все знали, что Гимназист (а Юрко получил это прозвище, поскольку закончил гимназию) не употребляет самогона.
Юрко колдовал над приказом недолго. Переписал текст карандашом на чистый лист бумаги и подал куренному. Тот отмахнулся:
— Читай, я без очков…
Юрко прочитал медленно и выразительно:
— «Куренному Сороке. Приказываем вам с десятью стрелками двадцатого августа прибыть
