— Как он у тебя оказался? — указал Пашка глазами на пистолет.
— Да вот взял у тренера… Думал: постреляем по бутылкам в честь праздника.
— Знаешь… Ты давай это… Хватай Юльку, и оба дергаете в город, — встал он, опираясь на плечо товарища. — От оружия нужно поскорее избавиться.
— А вы?
— А что мы?.. Мы не видели, кто стрелял. И ничего не знаем — вы уехали в город до драки…
Они направились к Майской; по дороге Палермо подобрал ее юбку, теплую кожаную куртку. Валерка поднял девушку с земли.
— Я потеряла ваш подарок, — всхлипывала она, — вот… только одна коробочка осталась…
Они с жалостью смотрели на полураздетую девчонку, на проступавшие синяки на ее бедрах, на испачканные подсыхавшей грязью руки, лицо… Она сняла с себя остатки изодранных в клочья колготок, машинально натянула юбку, накинула куртку и, увлекаемая под руку Валероном, пошла, покачиваясь по тропинке вверх.
А Белозеров еще долго перемещался от одного товарища к другому, приводил в чувство, вытирал их лица от крови. У него была уйма времени, чтобы убежать, уехать, скрыться; но все они давали клятву. Ту смешную, наспех придуманную Юлькой клятву. Поэтому бросить их, думая о себе одном, он не имел права.
И когда две скорых в сопровождении трех милицейских машин неслышно скользнули с асфальта на проселок, сердце его не заработало чаще — он уже подготовился к самому худшему…
Неудобства плацкартного вагона не имели значения — он так долго не был в отпуске, столько времени прожил в казармах, палатках, а то и просто под открытым небом Кавказа, что тяжелый воздух, резкие запахи, храп и ежеминутное хождение пассажиров по узкому проходу представлялись вполне комфортными условиями.
Он наконец-то получил отпуск. Командир бригады, к которой временно прикомандировали отряд его крепких парней, не стал долго возражать — похоже, усталость и опустошенность, написанные на лице майора, действовали лучше всяких убеждений и просьб. И вот, спустя десять дней после освобождения журналистов, заветный отпускной билет аж на шестьдесят суток свободы, тишины и покоя, лежал, согревая сердце, в нагрудном кармане гражданского пиджака…
За пару дней до отъезда Белозеров наведался в госпиталь к Топоркову — в команду пришло известие, будто врачи опасаются за полное восстановление мышечных связок правой ноги, перебитых проклятым осколком, и прочат лейтенанту службу в штабах, а не в особой группе спецназа. Белозеров посидел с молодым офицером, старался поддержать — ведь как ни крути, а именно он предотвратил гибель группы и провал операции. Мальчишка виду не показывал, но был страшно расстроен предварительным диагнозом военных докторов. Запальчиво тряся коротко подстриженной головой, собирался звонить в штаб ПУрВО — просить у дядьки содействия. Прощаясь, они обменялись номерами сотовых телефонов, и госпитальную палату Палермо покидал с тяжелым сердцем, словно предчувствуя, что не увидит боле Топоркова среди подчиненных…
Молодой мужчина сидел на нижнем боковом месте душного плацкартного вагона и смотрел на проплывающие вдалеке цепочки огней. Соседи давно улеглись; забрался наверх и затих мужик, полдня сидевший напротив, одолевавший вопросами, целую вечность мусоливший вареную курицу, а потом столько же цедивший два стакана чаю.
За окнами стемнело, в вагоне стало тише, уютней.
Он не хотел раскладывать полку, ложиться — знал: не суждено уснуть от будоражащих мыслей; от стука колес, несших его в родной город; от нахлынувших воспоминаний…
Перед глазами стоял образ Ирины Филатовой — первой и, пожалуй, единственной до сего времени любви. До их случайной встречи в Чечне он не часто предавался связанным с ней воспоминаниям — полагал, девчонка давно уж замужем, стала счастливой матерью и позабыла о мимолетном романе в начале выпускного класса. Но десять дней назад в тени под грабом вдруг выяснилось его заблуждение. Они просидели на лавочке до позднего вечера, до наступления темноты. Рассказывали друг другу о себе, молчали… Изредка, когда профессиональная напористость и пытливость журналистки сменялись мягкой скромностью той, настоящей Ирины, Павел вдруг снова оказывался в далекой юности, снова ощущал просыпавшееся чувство, долго дремавшее в укромных закоулках души.
Она еще не успела побывать замужем — после окончания филфака Горбатовского университета пару лет проучилась в аспирантуре, потом бросила, посчитав это делом скучным и несерьезным. Случайно устроилась в редакцию новой, встающей на ноги газеты и… с тех пор не мыслила для себя иной работы.
Одна картинка сменялась в воображении другой, однако мысли неизменно возвращались к Ирине. Белозеров вспоминал свое короткое пребывание в следственном изоляторе после убийства у прозрачной рощицы Хлебопёка; припоминал нервную лихорадку неведения перед первым допросом — он не знал где Валерон, где Юлька; что говорили другие… Палермо довольствовался лишь словами Барыкина, что дескать от пуль, выпущенных из спортивного пистолета, скончался один Хлебопек, а четверо его дружков серьезно подранены… Но терзания прервал ночной приход в камеру охранников, получение под роспись ранее отобранных личных вещей, емкое и неожиданное «свободен»… И тут же в памяти звучали тихие слова журналистки Филатовой, приоткрывавшие давнюю и непостижимую тайну быстрого и чудесного освобождения — отец ее, тогдашний первый городской прокурор, неведомо почему приложил к этому немало сил.
«Ну, надо же!.. — грустно усмехнулся он в вагонном полумраке. — А я считал ее папашу законченным сатрапом…»
Потом с протяжным вздохом Палермо восстановил в памяти тяжелый разговор с родителями, состоявшийся той же ночью, и решение, вызревшее у всех троих только ранним, промозглым утром. Повинуясь этому решению, они собрали необходимые Павлу вещи и отправились на вокзал. А через час он уже трясся в похожем плацкартном вагоне в сторону Рязани — к милой старой бабушке, беззаветно любившей единственного внука. Там, под ее теплой опекой и мягким покровительством предстояло подготовиться и сдать экзамены за курс средней школы.
И та дорога была такой же бесконечно мучительной; ночь он не спал — мучили мысли об оставленных в беде друзьях; из холодного мрака, как и сегодня печально смотрела, будто прощалась навсегда Ирина…
* * *
Ирина Филатова стала его соседкой по парте в выпускном классе новой школы микрорайона Солнечный. Неприступная и гордая девушка, с холеной и почти идеальной с точки зрения любого мальчишки внешностью. За свою неприступность с надменностью, сквозившие в общении с одноклассниками, Филатова получила прозвище «Леди Фи». Не собиралась она, похоже, общаться и с новеньким — тот предпринял пару безуспешных попыток заговорить, да нарвался на леденящее равнодушие — девица отворачивалась и делала вид усердного внимания педагогу.
Молчаливая, полная достоинства соседка училась весьма прилежно и уж никак не хуже Белозерова, и тем удивительнее стало ее неожиданное обращение за помощью. В один из дней после прозвеневшего звонка в кабинет стремительной походкой вошел математик — строгий препод в очках, гроза недоучек, лентяев и любителей списать. И в этот миг Филатова вдруг робко прошептала, избегая обращения по имени:
— Ты не мог бы показать решение задачи?
Палермо изумленно глянул на одноклассницу — пряча взгляд, та заметно нервничала…
— Из домашнего задания? — так же тихо спросил он.
— Да, — неприметно кивнула она. От былой надменности и привычной заносчивости, казалось, не осталось и следа.
— Конечно, какие проблемы…
Павел незаметно пододвинул к ней раскрытую на нужной странице тетрадь. Ирина быстро забегала взглядом по строчкам, мимоходом сбивчиво оправдываясь:
— Понимаешь, просто алгебра с геометрией мне даются с трудом. Не то, что бы я в них ничегошеньки не соображаю, ну… как бы это объяснить… не мои это предметы, одним словом. Вот литература с русским — другое дело…
Вдруг услышав свою фамилию, она поспешно встала и направилась к доске…
Еще не понимая почему, Пашка изрядно нервничал и переживал за соседку до головной боли, до испарины на лбу. Но та, успев уловить суть, уверенно вывела решение задачи, грамотно сопроводив ответ нужными пояснениями, за что и получила очередную пятерку.
Возвращаясь, она одарила юношу благодарной улыбкой, а сев рядом, шепнула:
— Спасибо.
После этого случая холодок, веявший от неприступной красавицы, стал понемногу исчезать. Она незаметно кивала Белозерову при встречах; на переменах по-прежнему сторонилась, как сторонилась и других, зато на уроках отвечала осторожным шепотом на каждый его вопрос, на каждую фразу…
Через неделю он впервые отважился проводить ее домой, — девушка слабо протестовала, а потом уступила и быстрым шагом повела его по недостроенным улицам Солнечного. Позже прогулки до ее подъезда стали обычным явлением. По дороге парочка часто останавливалась, словно ненароком продлевая минуты общения — рассматривала витрины недавно открытых магазинов, болтала о всякой всячине. Многоэтажка Ирины располагалась в самом конце микрорайона, но Павел с удовольствием делал огромный крюк, намеренно укорачивая шаг, и Филатова, пряча улыбку, принимала эту игру…
