— Теперь вы знаете, что ошибались. Вам бы не лезть в чужие дела, но нет, вы полезли.
— Из-за Ивонн Беннет эти дела стали моими, Маркс. А также дела Репко и других семей, которым вы лгали. Вы сказали им, что все закончено. Они похоронили своих детей, а теперь им придется откапывать гробы. О чем вы только думали?
Маркс посмотрел на меня:
— Слушайте, Коул, я не могу заставить вас сотрудничать, но мы должны держать это в тайне. Если Уилтс узнает, мы, возможно, никогда не сможем закончить это дело.
— Вы считаете, что женщин убивал Уилтс?
— Да.
— Тогда почему вы закрыли дело Берда?
— Потому что Уилтс хочет, чтобы мы думали так.
Мансон взял стул и уселся на него верхом:
— Мы полагаем, что он срежиссировал смерть Берда, чтобы мы могли закрыть дело Репко. Возможно, потому, что боялся, что мы узнаем что-нибудь из диска камеры слежения. Он вынудил нас на это из-за этого чертова альбома со снимками. Когда мы поняли, что он хочет именно этого, мы отдали ему Берда, чтобы выиграть немного времени.
— Почему это был именно Берд? — спросил Пайк.
Мансон пожал плечами:
— Потому что Берд уже имел отношение к одной жертве — Ивонн Беннет. Он, наверное, решил, что мы найдем у Берда снимки и решим, что все убийства связаны между собой. А как связаны Уилтс и Берд, мы пока не знаем.
— Он безумно рисковал, предполагая, что вы закроете дело обнаружив альбом.
— Коул, он считал, что стоит рискнуть. Репко была не какой-нибудь шлюхой — он допустил ошибку, прикончив девушку, которая была так близко к нему. Подобных ошибок после Фростокович он не совершал.
Меня душил гнев.
— Вы знали, что он семь лет убивал людей?
— Разумеется, нет. Узнали, только обнаружив альбом, — с трудом сдержал возмущение Маркс.
— Вы должны были все понять, когда умерла Фростокович.
— Я ему кое в чем помогал, но не в таких делах. Он — грязный тип, это так, но я вел расследование, в котором фигурировал мой знакомый. Никогда не подумаешь, что тот, кого ты знаешь, способен на такое.
— И вы все спустили на тормозах? Дали ему уйти?
— Нет, Коул. Подружки этой девочки, Фростокович, рассказали нам, что в тот вечер за ужином столкнулись с ним, и мы его допросили. Он сказал, что после ужина поехал в квартирку, которую снимал в Чайнатауне, поехал один. И мы не могли найти никаких улик. Случайная встреча — это не основание для обвинения. Через некоторое время я сказал себе: глупо было его подозревать. Он, черт возьми, был моим другом, а против него была только случайная встреча.
— А потом Репко, — сказал Пайк.
— После Репко мы стали его подозревать, но главным был альбом. Когда мы увидели Фростокович, я все вспомнил. Уилтс знал некоторых из этих девушек. Он был общим знаменателем.
Дальше говорил Мансон. Он рассказал, как они выявили связь между Уилтсом и четвертой жертвой — двадцатипятилетней проституткой Маршей Тринх. Когда они изучали ее приводы в полицию, оказалось, что она была одной из пяти проституток, которых Уилтс заказал для частной вечеринки. Он устраивал ее, чтобы задобрить могущественных спонсоров. Это было за месяц до убийства Тринх. Значит, Уилтс точно знал трех из семи жертв. А это уже цифра.
— Нам еще многое нужно сделать, Коул, — сказал Мансон. — Мы не можем допустить, чтобы вы привлекали к этому делу внимание. Уилтс должен быть уверен, что он в безопасности.
— Насколько близко вы к нему подобрались?
— Мы бы арестовали его, будь у нас что-нибудь конкретное. Но пока ничего нет.
— Думаете, он может сбежать?
— Вряд ли. Такие люди, как он, убеждены, что могут всех переиграть. Считают себя умнее всех. Он хотел, чтобы мы сочли Берда виновным, и теперь верит, что мы на это купились.
Мансон пристально посмотрел на меня:
— Мы из кожи вон лезем, чтобы распутать это дело, но наша главная проблема — вы. Вы таскаетесь в «Левередж», спугнули Казик, впутали Алана Леви.
Я прервал его:
— Минутку! Как это я спугнул Айви Казик?
Маркс фыркнул. Я посмотрел на Бастиллу:
— Бастилла, в чем дело? Вы нашли ее?
— Мне и не надо было ее искать. Она сама позвонила. Хотела подать на вас жалобу. Говорила, что вы обвинили ее в незаконном распространении наркотических препаратов.
— Я спросил, не приносила ли она Берду оксикодон.
— Она восприняла это как угрозу.
— А что она сказала про репортера?
— Не было никакого репортера. Она его придумала, чтобы избавиться от вас.
Интересно, подумал я, нашел ли ее Леви? Возможно, ему она сказала то же самое. Бастилла собрала все материалы в коробку.
— Все готово, босс.
Маркс кивнул и снова уставился на меня:
— Так что вы собираетесь делать? Мы можем рассчитывать на вашу поддержку?
Я покосился на Пайка, тот кивнул.
— Мне это не нравится, но я понимаю, что́ вы пытаетесь сделать. Я не согласен быть безучастным зрителем, но и игру вам портить не буду. Я на многое способен.
— Это мы посмотрим.
Маркс протянул мне руку. Это меня удивило, и я, наверное, слишком долго колебался, но все-таки ее пожал. Он ушел, больше ничего не сказав. За ним вышли Бастилла и Мансон с документами.
Мы слышали, как они уехали. Затем я подошел к телефону и позвонил Алану Леви. Ответил его помощник Джейкоб.
— Извините, мистер Коул, его нет. Что-нибудь ему передать?
— Будет проще, если вы дадите мне его мобильный.
Джейкоб мне мобильного не дал, но пообещал послать сообщение Леви.
Я повесил трубку и повернулся к Пайку:
— Поедем встретимся с Айви. Если я ее напугал, посмотрим, что будет, когда она увидит тебя.
— Ты не думаешь, что она лжет?
— Кому-то лжет. Вопрос только кому.
Когда мы были уже у двери, позвонил Алан Леви.
Разговор с Леви дался мне нелегко. Алан пытался помочь, но я дал Марксу слово, поэтому не сказал Леви, что подозревают Уилтса. Зато рассказал про Айви Казик.
— Я снова говорил с Бастиллой. Она сказала, что историю с репортером Айви выдумала.
Алан помолчал и сказал:
— Надо бы поговорить с этой девушкой. Я сегодня ездил к ней, но ее так и нет дома.
— Когда вы позвонили, мы с Пайком как раз собирались к ней.
— Вот и отлично. Если найдете ее, дайте мне знать. Мне кажется, она знает больше, чем говорит.
— Мне тоже, Алан.
— Я вам дам номер своего мобильного. Вам больше не нужно будет звонить через Джейкоба.
Мы с Пайком заперли дом, сели каждый в свою машину — на случай, если придется разделиться, — и поехали через каньон на восток, к Айви Казик.
Дом, в котором жила Айви, был окутан настороженной тишиной — так же как и в мои предыдущие приезды. Во дворе пахло гардениями, и этот запах напоминал о похоронах.
Мы с Пайком постучались к Айви, но она не открыла.
— Может, на работе, — сказал Пайк.
— Она говорила, что она веб-дизайнер. Работает дома.
Пайк снова постучал. Громко.
— Опять шумите.
Мы обернулись и увидели Лангера, управляющего.
Он моргнул, глядя на меня, перевел взгляд на Пайка, снова моргнул.
Между его ног проскочил маленький мопс и, тяжело дыша, остановился посреди двора.
— Извините, — сказал я. — Эхо, да?
— Вы опять насчет полицейских дел?
На нем была все та же рубаха, те же мешковатые шорты, в руке тот же стакан с коктейлем.
— Да. Нам очень надо с ней повидаться.
— И вам, и всем остальным. Тут до вас еще один приходил, в дверь колошматил.
Это, видно, был Леви.
— Она была дома?
— Она, знаете ли, много разъезжает.
Пайк спросил, показывая на соседние двери:
— А она с этими людьми общается? Может, кто знает, где она.
Он покачал головой:
— Вряд ли. Она не самая общительная девушка, да и мы все ценим свое личное пространство.
Он развернулся и ушел к себе.
Я оставил Пайка у двери Айви, а сам обошел здание, попытался заглянуть внутрь. Я как извращенец смотрел в окна Айви, и у меня было странное ощущение, что я могу увидеть то, чего видеть не хочу, например Айви с перерезанным горлом.
Первое окно было наглухо занавешено, а на втором окне шторы были слегка раздвинуты. Внутри был полумрак, но я разглядел двуспальную кровать и дверь в коридор, который вел в гостиную. Никакой мебели кроме кровати в комнате не было, на стенах ничего не висело, никаких тел нигде не валялось.
Следующим помещением была ванная с высоким окном — чтобы соседям не было видно, как ты совершаешь свой туалет. Я встал на выступ и подтянулся. Поскольку окно было высоко, занавеска не требовалась. На полу в ванной Айви тоже не лежала. Ванная была такая же старая, как и все здание, с древним унитазом и потрескавшимся кафелем на стенах. На полу — пожелтевший линолеум тридцатилетней давности. Что-то в ванной меня насторожило, и я не сразу понял, что именно.
Я спрыгнул на землю и вернулся во двор.
