– Что ты, Родя? – спросил Васнецов, заметив непривычный вид замкомвзвода.
– Последний час мы в каком направлении шли?
– Вдоль горной гряды, как я понимаю. К своим, по сути дела, возвращались. Шли, пока следы были. А теперь куда, не знаю… Стоим…
– А я знаю куда. И не нужны нам следы. Эмир к нашему лагерю двинулся.
– Зачем?
– Пленных своих освобождать. Парней наших хочет спящими перерезать.
– Перережешь их… Там часовой! Откуда вообще такие мысли?
– Я слышал, Бабаджан – самолюбивый, болезненно злой и мстительный человек.
– И что с того? Они все, местные, такие. И злые, и мстительные.
– Ранение во вторую ягодицу. Эмир считает это издевкой. Насмешкой. Я же уже обещал ему такое ранение и помню, как он зубами из-за моих слов заскрежетал. Он бы не простил нам этого. Постарался бы отомстить.
– И что? Не понимаю, к чему ты клонишь?
– Мы к Серафиму Львовичу возвращались уже в полной темноте…
– Да. И что?
– Что мешало эмиру отойти на пять шагов, залечь со своими парнями и расстрелять нас почти в упор?
Младший сержант плечами пожал.
– Мог бы, запросто… Не догадался, слава богу.
– Нет. У Дагирова достаточно хладнокровия, чтобы даже во время пожара мыслить с ясной головой. Перед ним был выбор. Однако он рисковать не захотел. Выбрал другое и поспешил сразу в обратную дорогу, чтобы освободить наших пленников. И, может быть, вместе с ними, понятно, смотаться за границу. Подлечиться, вернуться и отомстить. Всем, не нам персонально. Он всех ненавидит.
– Это вариант, – согласился младший сержант. – Гнать надо. К своим. В ущелье…
– Гоним… Серафим Львович, если ты темпа не выдержишь, а ты его не выдержишь, просто садись на первый же камень и жди нас. А лучше и не поднимайся. Здесь сиди. Мы за тобой утром вернемся. Только никуда не уходи. Заблудишься, где тебя будем искать?
– Я с вами… – попросился бомж, опасающийся остаться в одиночестве. – Здесь кругом столько шакалов водится… Нападут на спящего, не отобьюсь…
– Шакалы на людей не нападают. И они сейчас возле ущелья собрались. Оттуда сильно кровью пахнет. Ждут, когда им проход освободят. А мы бегом. Ты не сдюжишь…
– Ну, если так… Бог вам в помощь, – сказал бомж. – А я себя, наверное, просто Господу поручу. Он решит сам, что со мной делать. Он лучше меня знает, что мне лучше. За столько лет страданий, может быть, простит мне старый грех, который и сделал из меня бомжа. Дело так было… «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом»[6]. А я в гордыне человеческой не стерпел…
Отставной доктор богословия, кажется, собрался исповедоваться перед солдатами. Но они слишком торопились, чтобы выслушивать его исповедь. Вопрос стоял о безопасности целого отделения спецназа.
– Главное, не ложись. Уснешь, замерзнуть можешь… – подсказал младший сержант Васнецов и одновременно с солдатами полез в свой рюкзак.
Не сговариваясь, все трое протянули бомжу по плитке горького шоколада. У старшего сержанта шоколада уже не осталось…
* * *
Требовалось спешить – бежать, насколько хватало сил и скорости. Но и себя контролировать тоже необходимо. Старший сержант Семисилов понимал разницу между спринтерским и стайерским забегами. И темп взял, хотя и очень высокий, тем не менее совсем не спринтерский. Серафим Львович провожал спецназовцев взглядом, пока темнота не скрыла их, а когда скрыла, вздохнул. Конечно, он бы этого темпа не выдержал, и сам понимал это лучше других. А солдаты, кажется, выдерживали без натуги. Пусть темп был и чуть выше, чем на обычных утренних пробежках, тем не менее, он был именно такой, который позволял долго бежать довольно быстро, не сбивая дыхания. Ветер постепенно разгонял тучи, и в небе появились сначала звезды, а потом и луна, которая хорошо освещала весь путь. Появись такая луна на четыре или даже, может быть, на три часа раньше, бандитам невозможно было бы уйти от преследования. Их бы увидели, догнали и расстреляли. Но сейчас их видно не было, хотя Семисилов постоянно смотрел вперед, в надежде догнать эмира раньше, чем он сумеет подобраться к спящим солдатам. Там, в ущелье, осталось одно отделение. Но все бойцы отделения опытные, и сам командир отделения опытный. Пленников они наверняка свяжут на ночь и часового выставят. А это значит, что эмир Дагиров в любом случае имеет мало шансов на успех. Хорошо, если он не успел добраться до ущелья в темноте, когда луна была за тучами. Если еще не добрался до места, то и никогда не доберется. Он вообще не сможет близко подойти. А впятером при двух раненых идти в атаку на целое отделение глупо. Для уничтожения группы Дагирова потребуется несколько секунд.
Путь группы Семисилова пошел уже почти вплотную к горной гряде Красная. А бандитов все видно не было. Уже и очертания скал показались знакомыми и узнаваемыми. А это значило, что группа опаздывала…
* * *
Бабаджан Ашурович не представлял, что его маршрут кто-то может просто высчитать и начать преследование. Он вообще считал, что и по следам ночью его группу преследовать не могли. А уж без следов – тем паче. При всем его отношении к спецназовцам ГРУ, как к боевым роботам, обученным превосходно воевать и убивать, стреляющим на звук лучше, чем некоторые проверенные испытаниями менты стреляют в тире, он не отдавал им должного в другом – в умении мыслить боевыми категориями. Робот есть робот. Может быть, в голове у него и содержится какой-то баллистический калькулятор, позволяющий точно рассчитать траекторию автоматной очереди. Но читать мысли других людей они тоже не могут. И знать хитрости, на которые каждый отдельный человек способен, не могут. У роботов тоже есть психология. И она должна быть настроена на боевые действия, как это уже видел эмир своими глазами, а не на умение просто действовать в различных ситуациях, исходя из конкретной обстановки. Военная тренировка, считал Бабаджан Ашурович, есть суть только дрессировка. Этих мальчишек натаскивают на какие-то действия, и они умеют их прекрасно выполнять. Но для ориентации в сложных ситуационных хитросплетениях роботов следует перепрограммировать. Что, в принципе, невозможно. Робот никогда и ни при каких обстоятельствах не будет думать как человек. Тем не менее эмир торопился. Конечно, при двух раненых совершать быстрый бросок было затруднительно. Спасли положение шприц-тюбики пармедола. Два укола он сделал себе, два шприц-тюбика передал раненому Рустаму. Жилистый и покрытый татуировками от ушей до пят, Рустам, прошедший все «зоны» России, потерял крови, кажется, больше, чем в нем было, но терпел и шел. Пришлось даже сделать остановку, чтобы перевязать Рустама и приклеить к ране самого эмира кровеостанавливающий тампон. Обычно в случае ранения Бабаджан Ашурович рекомендовал своим моджахедам обходиться одним шприц-тюбиком. Сам не знал, но слышал, что после второго, случается, голова идет кругом и какое-то время плохо и медленно соображает. Но им предстоял долгий и сложный маршрут, который желательно было преодолеть с предельной быстротой. И Бабаджан Ашурович решился на двойную дозу, потому что понимал – одного укола хватит только на то, чтобы унять боль человеку, находящемуся в состоянии покоя. А при движении, тем более интенсивном, этого будет мало. Голова у него, и правда, закружилась. Но вместе с этим появилось спокойствие и уверенность в себе, уверенность в том, что он легко выполнит все, что задумал.
Наверное, его моджахеды никогда в жизни не ходили так быстро. Да и сам он, даже находясь в здоровом состоянии, никогда раньше не задавал такой темп перехода. Но при этом во время марша Бабаджан Ашурович ног под собой, можно сказать, не чувствовал. Он не думал об усталости и вообще не знал, что это такое. Эмир то быстро шел, то бежал и не уставал совершенно, хотя слышал за спиной прерывистое и хриплое дыхание своих моджахедов. Только Рустам, несмотря на простреленное бедро, дышал ровно, как эмир. Раненые шли лучше, чем здоровые. Несомненно, это сказывалось действие пармедола. Наркотик, он и есть наркотик, но, главное, к нему не привыкать, а пользоваться по необходимости можно и ядом змеи, как считал эмир Дагиров. Не зря змеиный яд широко применялся в восточной медицине.
Торопливость его была вызвана тем, что хотелось затемно успеть сделать все дела и перейти грузинскую границу. А там уже получится и врача найти, который пули удалит и все остальное сделает. И устроиться можно будет на отдых до весны, когда подойдет время вернуться. Причем можно устроиться или в сванском селе, или в чеченском, тоже расположенном в Грузии рядом с границей. Хотя, если он выручит из плена сванов, то лучше его примут, конечно, в сванском селе. Хотя сваны и христиане, а чеченцы мусульмане. Но вопрос религии эмир оставлял для декларативных речей, когда нужно было громко объявить свою позицию, а вовсе не для решения бытовых задач. И потому он спешил…
* * *
Как он будет освобождать пленников, Бабаджан Ашурович еще не знал, но хорошо помнил, что командир взвода, отправляясь в погоню, оставил для охраны пленников одно отделение. То есть всего, кажется, десять бойцов вместе с командиром отделения. Сами спецназовцы еще наверняка спят. И правильно. Ночь для того и существует, чтобы ночью спали. А пленников и спящих должны охранять часовые. При таком небольшом количестве людей часовых не должно быть больше двух, хотя, скорее всего, часовой будет только один. Его и нужно аккуратно снять. А для этого в джамаате Дагирова существует Рустам, с десяти метров попадающий ножом в спичечный коробок. Рустам уже многократно снимал часовых, убивая броском в горло или в шею. Нож его, узкий и тяжелый, пробивает горло так, что часовой не успевает издать крика. А дальше уже все будет делом техники. Вооружить пленников, перебить спящих спецназовцев. И отправиться вверх по ущелью. По дороге может встретиться и сам командир взвода. Но и с ним слишком мало людей, чтобы выдержать бой. Кроме того, в темноте можно просто залечь под черными стенами ущелья среди камней и пропустить спецназ к выходу без боя. Или же расстрелять с короткой дистанции. Нет. Лучше все же пройти тихо…
