Ознакомительная версия.
– Помню.
Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.
Боевые машины пехоты, одна за другой, скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскаленной броне, казалось, что он мертв.
– А если разведчики?
Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.
Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог взять сейчас в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы Мухамадиеву. А так?
Нет, было в этом всем что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.
Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызли командира.
Мухамадиев сузил чернеющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.
– Это не разведка. Они – обыкновенные люди. Они думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, – предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.
Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле, оказались фотографии.
Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них – черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.
Фото были по грудь. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.
Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.
– Это вот – капитан, – упирал он палец в одну из фотографий. – Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили его. В ногу. Домой не приезжал – нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова «Кандагар» и «Кабул», радостно вспыхнул, морщинки его заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах – его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
– Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что сделать – война, – развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотке зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.
– Сейчас на чай приглашать начнут, – предположил сержант.
И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.
– Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
– Все ты, Муха, знаешь!
– А как же? – расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину. – Что здесь, что дома – одинаково. Законы есть законы.
От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
– Чайку бы хорошо, – мечтательно протянул пулеметчик Клеткин – крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.
– И пожрать бы не мешало! – поддержал закадычного дружка Гена Сироткин.
– Было бы неплохо.
– В самый раз.
– Точно. Похавать – это четко.
Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихонечку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
– Зачем тебе жрать, Сироткин? – удивился Стрекозов. – Мечешь за десятерых, а такая же доска. Только продукты зря переводишь.
– У меня все в ум идет, – глубокомысленно заметил Гена.
– Ну, если в ум, тогда другое дело, – согласился взводный.
Засмеялись, и громче всех – Сироткин.
– Товарищ лейтенант! – Со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. – Стреляют! В демеевском кишлаке бой!!!
В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и безвредными новогодними хлопушками разрываются гранаты.
Стрекозов бросился к радиостанции.
– Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Я приказываю, – сквозь треск отрезал Демеев. – Надо будет – дам сигнал. Конец связи! – Капитан резко прервал разговор.
Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся к этому часу расплавленной, и серые долгие стены скрывали происходящее. Но окончательно задушить звук они не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, лопались гранаты, и вдобавок ко всему из кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала плотная копоть.
Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.
Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.
– Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, – талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, качнулись вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.
Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.
– Локтионов!! – заорал Стрекозов.
Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
– Зубец, Зубец! Я – Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ лейтенант!! Молчат! Зубец! Зубец! Я – Откос!
Стрекозов скатился вниз, смазал ненавидящим взглядом Мухамадиева и стариков, которые съежились, пытаясь укрыться за сержантом, виновато опустив головы.
– Нет никого?! Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!!
– Они правду говорят, – запротестовал Мухамадиев.
– Иди ты! – Двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок.
– Стано-о-овись!
В считаные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились возле командира.
– Проверить оружие и амуницию!!
Через мгновение.
– Автоматы?!
– Есть! – проревел взвод, ударяя руками по оружию.
– Магазины?!
– Есть!
– Эр-дэ?
– Есть!
– За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!
И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперед, так и не взглянув на притихших, понурых стариков.
Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение, включая и приблудных дворняг – Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: «Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!» А его взвод гремел тяжелыми, кажущимися с непривычки пудовыми, сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавшим все вокруг.
В те времена жизнь в бригаде делилась на две половины – «война» и сплошная «расслабуха» после. А все, начиная от солдат и заканчивая комбригом, напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными козырьками, в крепких с множеством карманов штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным.
Ознакомительная версия.
