И замер. Выждал – никто его не заметил.
Из ниши, где он затаился, в гостиную вела небольшая дверь, похожая на дверцу шкафа. Он осторожно, миллиметр за миллиметром, приоткрыл ее, моля Бога, чтобы не скрипнула.
В гостиной стоит человек. Стоит и очевидно нервничает – то и дело нетерпеливо поглядывает то на часы, то на дверь спальни Йормы. Лица не видно – стоит спиной.
Отсвет уличного фонаря на лаке пианино. Балкон открыт настежь. Значит, вошли через балкон.
Катц присмотрелся к темной фигуре. Чуть выше среднего роста. Ни капюшона, ни бандитской маски с прорезями для глаз. Что это значит? А вот что: свидетелей он оставлять не собирается.
Он вздрогнул. Оказывается, их двое. В спальне Йормы скрипнул паркет, дверь в спальню была открыта.
Он быстро отодвинулся к вешалке и прикрыл за собой дверцу. Йорма… неужели он там? Что они с ним сделали?
Он огляделся в поисках более подходящего оружия, чем зажатый в руке столовый нож. Что-нибудь тяжелое, чем можно оглушить, сбить с ног, воспользоваться тем, что никто не знает, что он здесь.
С трудом заставил себя отказаться от этой мысли. Ничего этим не добьешься. А дальше что он будет делать? Заявит в полицию? Он, кого эта самая полиция ищет с собаками по всей Швеции?
Что они ищут? Какие-то краденые ценности, которые Йорма припрятал? Навряд ли.
По улице прошла машина. Он слегка наклонился и в зеркале увидел, что у постели Йормы стоит еще один взломщик с куском стального троса в руке. Йормы не видно. Темный тренировочный костюм с капюшоном, белые кроссовки. Капюшон надвинут, лица не видно.
Что это за трос… черт, гаррота. Удавка, какой пользуются мафиози, – удобно душить конкурентов в машине, когда сидишь сзади.
Тот, кто стоял в пустой комнате рядом с его убежищем. Неестественно спокоен, должно быть, на каких-то препаратах.
Или вообще не человек – следующая мысль, он и сам не знал, откуда она взялась. Инстинкт. В этом типе, что стоял у постели Йормы со стальной удавкой в руке, было что-то нечеловеческое.
Чем-то он напомнил того, в гараже… может, это он и есть? В таком случае ему нужен не Йорма. Ему нужен Катц.
Он опять почувствовал, как в нем поднимается бешенство, как растущее в груди раскаленное ядро. Наследство отца, Беньямина. Неконтролируемые вспышки ярости.
Но он-то научился их контролировать.
В квартире было очень тихо, если ни считать дыхания стоящего у постели человека. Совершенно неподвижен, словно изваяние, словно все суставы и мышцы в его организме окаменели.
И вдруг он попятился.
Теперь он был в двух метрах от Катца. Но лицо по-прежнему в тени капюшона, только холодно блеснули глаза. И странный запах – мазь от комаров?
Прошел в гостиную, где нервничал его напарник. Тому было, очевидно, поручено следить за безопасностью и вмешаться в случае чего. Пассивное подкрепление. Ни один из них не сказал ни слова. Катц слышал, как они, не торопясь, вышли на балкон, перелезли через перила и спрыгнули на землю. Захрустел гравий.
Он бросился в спальню. Услышал чье-то запаленное дыхание, вздрогнул, оглянулся и тут же сообразил, что это дыхание – его собственное. Глаза уже адаптировались к темноте. Даже не нужно зажигать свет.
Йорма, скорчившись, лежал на постели с застывшим выражением ужаса на лице. Они затянули гарроту так, что повредили кожу на шее.
Катц схватился за пульс – пульса не было. Он стащил Йорму на пол, повернул на спину, положил сложенные руки на грудь и начал массаж сердца в бешеном темпе. Четыре толчка – дыхание рот в рот. Странно было ощущать губы Йормы, слышать собственный звериный хрип – четыре толчка, искусственное дыхание, еще четыре, еще четыре. Теплилась надежда, что еще не поздно.
* * *
Она так и не поняла, зачем с ним переспала. Именно сейчас ей меньше всего нужны дополнительные проблемы.
Даниельссон лежал в ее постели, читал газету и бодро насвистывал. Она-то давно уже встала и оделась.
Посмотрела на часы. Полдевятого. Только получить от него кое-какую информацию – а там до свиданья. Чем скорее, тем лучше.
По пути в кухню прошла мимо двери в детскую, не удержалась и заглянула. Зеленый бакуган Арвида так и лежит внизу на двухъярусной кровати. Лизины футбольные карточки разбросаны по всему полу. Вообще все на полу: куклы, машинки, плюшевые мишки и собаки, несколько Барби и куколок Брац, все по частям, ни одной целой, просто геноцид какой-то: оторванные руки, ноги и головы. Головы почему-то лежат отдельно на полосатом ковре, группками, похожими на аккорды в нотах. Она прикрыла дверь со смутным ощущением стыда.
Портфель Даниельссона с информацией об убийстве так и остался стоять в прихожей. Если ему верить, там все. Показания свидетелей, лабораторные данные, протоколы, заключения криминалистов. И копия жесткого диска с компьютера Клингберга – он обещал ей дать его посмотреть. Она убедила Даниельссона, что все эти материалы интересуют ее только в связи с загадочным переводом пятидесяти миллионов крон на Виргинские острова.
Из кухни слышно было, как он встал и направился в ванную. Неторопливые добродушные шаги, хорошее настроение. Включил и начал напевать последний шлягер. Видимо, сразу включил теплую воду, иначе покряхтел бы для начала.
На языке все еще его вкус. Тонкая кожица на головке, как замша, как нос у лошади.
И все же – зачем? Чтобы отомстить Уле? Лишено смысла, потому что никогда ему не расскажет.
Или просто потому, что время пришло? Тело, знаете ли, требует своего, тихо сказала она вслух. С гормонами шутки плохи.
Самое скверное, если он станет ей досаждать. Смотреть собачьими глазами. Не надо путать любовь и секс.
Прошла в прихожую. Почтальон уже приходил: на полу лежит одинокий конверт. Подняла и, открывая по пути, отнесла в кухню.
Вызов в социальные службы. Отдел семьи. По заявлению Улы: надо обсудить отношения в семье и решить, где детям будет лучше: у матери-одиночки или в семье отца с новой женой и младенцем.
Девять лет назад, когда они встретились на конференции по юстиции управления, он ее переоценил. Он видел в ней целеустремленную, умную девушку из пригорода, которой удалось пробиться в этом мире… бодрая, оптимистичная карьеристка, мечтающая о буржуазном существовании с мужем, детьми, собакой и дачей в архипелаге. Но она никогда не вписывалась в эту модель. Ее прошлое, которое он поначалу называл с некоторым даже восхищением «экзотическим», как выяснилось, все же наложило отпечаток, и отпечаток, по-видимому, неизгладимый. Она говорила слишком громко, не всегда правильно, пила больше, чем принято, а мелкие нарушения этикета, казавшиеся ему очаровательными, вскоре начали раздражать. Так постепенно все катилось под откос, пока развод не стал фактом.
Свело челюсти и появился неприятный привкус во рту, как всегда, когда вспоминала что-то, что хотела забыть, что-то, что мозг услужливо распихал в самые тайные уголки сознания в надежде никогда на эти воспоминания не натолкнуться, убедить, что ничего такого не было… но в самый неподходящий момент они выплывали наружу: нет, голубушка, было, и ничего с этим не поделать.
А вспомнила она позавчерашний разговор по телефону с детьми, вернее, только с Лизой, потому что Арвид прилип к планшету, играл в какую-то игру и подойти не захотел. А Лиза говорила только о щенке, Ула обещал ей щенка. Щенок затмил все, и дочь даже не спросила, когда они увидятся.
Мало того, в конце заявила, что остаток весны хотела бы жить у папы. Можно, мам? Здесь весело, у нас будет собака.
Эва положила письмо на кухонный стол, вернулась в спальню, посмотрела на изумрудно-зеленый, какой бывает только весной, газон в парке Васа и пошла в гостиную.
На журнальном столике так и стоит со вчерашнего полупустая бутылка «Джек Дэниэлс». Или полуполная, как посмотреть. Его трусы валяются на ковре у телевизора. Эва взяла их, приоткрыла дверь в ванную и хотела бросить на пол, но подумала, что Даниельссон может обидеться и повесила на крючок. Она взяла его внезапностью: посреди деловой беседы положила ему руку на причинное место и начала гладить. Эрекция наступила мгновенно. Сдернула джины и трусы и впилась в его член губами. Он кончил через пятнадцать секунд, как подросток. И обескураженно поглядывал на нее, когда она, как ни в чем не бывало, взяла свой стакан с виски.
