Он был несправедлив к бомжам и не собирался скрывать этого.
Он шел по проспекту хмуро, не оглядываясь по сторонам, потому что все внушало ему отвращение. Куделькин не любил себя в таком состоянии. Такое состояние приходило к нему редко, только с крайней усталостью, и тогда Куделькин сразу терял все нормальные чувства. Кроме, может быть, отвращения и ненависти. Если, конечно, ненависть и отвращение можно назвать нормальными чувствами. И еще беспомощности. Отвратительной и жестокой беспомощности, какую он впервые испытал год назад под Первомайском, куда был послан с отрядом сибирских милиционеров вместе с Зиминым, тогда еще майором, отбывшим, правда, свой срок в штабе, и с Витькой Лариным, капитаном, верным и старым другом.
Зимину повезло. А вот Ларину и Куделькину выпала окопная жизнь. Та самая окопная жизнь, над которой подшучивают, но стараются не подшучивать.
На ходу Куделькин вынул сигарету и закурил. Вкус дыма вызывал отвращение. Торопящиеся люди тоже
Сам теплый летний день, такой нежный и сонный, вдруг подернулся для Куделькина сероватой и скучной дымкой, сквозь которую проступали лица таких же серых, скучных, неинтересных людей, звучали такие же раздражающе скучные, серые голоса и смех.
Таким же серым и раздражающим было небо год назад над блокпостом перед поселком Первомайским, на котором находились тринадцать новосибирских милиционер в, когда раздался телефонный звонок и голос батальонного предупредил, что автобусы с боевиками и заложниками уже близко и на какое-то время блокпост должен замереть. Замереть и не делать ни одного лишнего движения. Вообще никаких движений! И само собой, ни одного выстрела!
Ничто не должно спровоцировать боевиков на бойню, хрипло прокричал по телефону батальонный. Когда колонна будет проходит мимо блокпоста, всем спрятаться в окопы! Батальонный был предельно категоричен. Чтобы не только оружия, но и самих бойцов никто из автобусов не увидел. Ваша обязанность, проорал, прохрипел по телефону батальонный, видимо, сам презирая свой приказ, сейчас же разойтись по окопам, спрятаться и постараться ничем не выдать себя, то есть не спровоцировать боевиков на бойню.
Капитан Ларин зло усмехнулся.
Капитан Ларин был аккуратным, дисциплинированным офицером, с очень правильным русским лицом, обрамленным светлыми волосами. И форма на капитане была пригнана ловко и аккуратно.
— Нет, ты послушай!.. Нас сюда прислали прятаться!.. Нас сюда прислали для того, чтобы мы прятались от боевиков!.. — выругался Ларин, и в голосе капитана послышалось нечто странное.
На мгновение Куделькину показалось, что капитан Ларин расплачется. Но Куделькин, конечно, ошибся, потому что никто, кроме него, не заметил в голосе капитана ничего особенного. Ну, недоволен капитан, так ведь, что ни думай, что ни говори, все равно лучше отсидеться в окопах, чем быть расстрелянным боевиками. Ежу понятно. И приказ поступил соответствующий. Надо выполнять приказы. Служба!
Кое-кто из рядовых даже посмотрел на капитана неодобрительно. Дескать, чего кочевряжится человек? Приказ есть приказ. Приказ, он всегда приказ. Даже в Африке. Сказал сержант, бурундук — птичка, вот и не спорь, тащи крылышко. Приказали отцы командиры спрятаться так, чтобы никто бойцов не заметил, ни заложники, ни боевики, — надо выполнять приказ.
Особенно суетился лейтенант Гродников.
— Давай!.. Давай!.. — в каком-то неестественном нетерпении подгонял бойцов лейтенант Гродников. — Не торчать на виду!.. Прыгай в окопы!. Все в окопы!.. Убрать с глаз оружие!..
Окопы были глубокие и вырыты недавно. Остро пахло растревоженной землей.
Прижимаясь грудью к краю окопа, капитан Куделькин настороженно вдыхал запах рыхлой свежей земли, почему-то отстраненно представляя при этом, как такая рыхлая земля может взлетать в воздух при взрывах и как такая рыхлая земля может мерзко и плотно забиваться в ноздри, давить на ослепшие глаза, если, не дай Бог, взрыв придется на твою долю…
Куделькин выругался.
— Ты чего? — негромко спросил Ларин.
— Колонна…
Колонна с боевиками и заложниками появилась перед блокпостом точно в одиннадцать тридцать. Первым шел потрепанный, повидавший виды «газик» дагестанской ГАИ, за ним зеленый УАЗ начальника 5-й оперативной зоны, а уже за УАЗом следовали желтые и оранжевые заляпанные грязью автобусы с местным спецназом. А уже за автобусами шли, сопровождаемые бронетранспортером с омоновцами, несколько «Икарусов» и «пазиков» с заложниками и боевиками. На знамени, болтавшемся над желтым «Икарусом», издали был заметен вытканный лежащий волк.
Борз. Волк по-чеченски — борз, вспомнил Куделькин.
Ни одно государство мира никогда не включало волка в герб своей страны, со странным чувством вспомнил Куделькин беседу, проведенную с милиционерами перед их вылетом в Чечню. Ни одно государство мира никогда не выносило волка на флаг. Как ни крути, как ни обеляй волка, он хищник. Когда ему хочется жрать, он идет в чужую отару, поскольку сам от рождения, по определению, нищ. Волк режет овец. Ему плевать на политику. Ему вообще на все и на всех плевать. Он хищник Он режет овец
Над растянувшейся серой колонной беспрерывно, как зловещие стрекозы, кружили четыре боевых вертолета.
— Целых четыре!.. Ты только посмотри… Целых четыре!.. — беспомощно выругался капитан Ларин, и его передернуло от отвращения. — Целых четыре, бля!.. Не один, не два… А по-настоящему тут вполне хватило бы одного…
— Для чего? — не понял Куделькин.
— Чтобы расстрелять колонну.
— Там заложники, — напомнил Куделькин.
— Если мы упустим боевиков, — все с тем же отчетливым отвращением в голосе произнес Ларин, — они это запомнят… Они это запомнят и уже никогда не успокоятся… Они постоянно будут заниматься тем же самым похабством… Если им сейчас напрочь не поотрубать руки, они никогда не успокоятся… Чего мы стесняемся? Почему не рубим? Это же их метод, отрубать воровские руки!.. С волками следует бороться их же методами…
— Оставь… — хмуро ответил Куделькин. Ему не нравилось состояние капитана. — И без тебя тошно. Лучше посмотри, что у них там?..
Движение колонны приостановилось. Один из «Икарусов» глубоко просел в сырой разъезженной колее и забуксовал. Мгновенно выскочившие из автобуса, обвешанные оружием крепкие бородатые боевики с зелеными повязками на лбах попытались было вытолкать «Икарус» из грязи, но у них ничего не получилось. Тогда по сигналу подошел бронетранспортер с омоновцами и дернул автобус.
— Интернационализм, бля!.. — ухмыльнулся капитан Ларин. И злобно выругался: — Вот, бля, где он сидит у меня этот наш интернационализм!.. Вместо того чтобы расстреливать боевиков, омоновцы им помогают!..
— Помолчи, Виктор, не рви душу… — огрызнулся Куделькин. — Какого черта?.. Видишь, боевики уже шарят по поселку?.. Присматриваются, суки!.. А?.. И расставили гранатометчиков… Выучка чувствуется… Нас пока не трогают, но присматриваются… На нас им наплевать, мы перед ними не сила, но вот окопы… Кажется, они не прочь занять окопы…
Капитан Ларин кивнул. На самом деле в этот момент капитан Ларин смотрел не на чеченских гранатометчиков. Он молча, с кривой улыбочкой на перекошенном лице, смотрел на потрепанный желтый «пазик», в котором, по пояс высунувшись из выбитого окна, плечистый бородач-боевик истерично лупил рукоятью кинжала о борт и так же истерично вопил:
— Аллах акбар!.
— Товарищ капитан! — негромко обратился к Ларину рядовой Антипов. — Разрешите курить.
— Курите.
