Фредерик Дар - Сан-Антонио в Шотландии

– О, спасибо! Газ! Ну конечно, газ!

– Назовите мне имя друга, подарившего вам те шесть бутылок виски.

Его восторги враз исчезают.

– Что вы себе вообразили! Этот человек вне всяких подозрений.

– Вы тоже вне всяких подозрений, месье Пти-Литтре, однако это удивительное происшествие случилось в вашем доме.

– Это верно, – соглашается карлик.

– Итак?

Он с сожалением шепчет:

– Это месье Шарль Оливьери, крупный промышленник...

– И живет он?

– Авеню Анри Мартен, дом двести двенадцать.

– Спасибо.

Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными кругами, жесты как у привидения.

Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал мои шаги, и только шепчет:

– Сейчас будет готово, господин комиссар.

Господин комиссар говорит «спасибо», берет стул и садится на него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от беспокойства в клинике профессора Бальдетру... о жизни. Забавно! Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас они находятся в центре моих мыслей... Я никогда прежде не видел Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен выл встретить ее.

Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас, когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами.

Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье любит работать под музыку.

Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман отходит от стола, после того как поел.

– Героин, – говорит он мне.

– Рассказывай...

– Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его очень много.

– В какой бутылке?

– Во всех пяти, что я принес.

Я смотрю на него с легким удивлением.

– Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках?

– Во всех.

Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым вопросом:

– Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их уже открывали, а потом закрывали снова?

Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой фотографией, которая изображает горлышко бутылки «Мак-Геррел», увеличенное минимум в четыреста раз.

– Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все

– Браво, Фавье.

Рыжий – добросовестный и инициативный полицейский.

– Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная, ненарушенная пробка.

Я киваю.

– Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта?

– Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят красивые сны, и все.

– Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся баиньки, парень.

Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь.

– Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился?

– Мне кажется, да. А вам?

Возвращаясь домой на моей маленькой «МГ», я решаю посвятить остаток ночи счастью Ирэн.

Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко дозировать.

Что вы скажете, например, о «Савойском трубочисте», о «Насмешливом венгерском языке» и о «Британском пальце»? Помоему, для первого раза неплохо.

Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям четвертое, составившее мою славу, – «Ронская отметина», как вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и авеню Анри Мартен.

Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти.

Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту: сейчас два часа ночи.

В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень увлекательный разговор.

Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку, подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька. Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи частично открывается, и недовольный тип спрашивает:

– Чего надо?

– Полиция, – просвещаю его я.

Он колеблется. В наше время полно жулья, которое представляется полицией, а потом грабит вас.

– Одну секунду!

Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот массивный силуэт.

Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам...

– У вас есть документы?

– Вот.

Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку.

– Что вы хотите?

– Мне надо увидеть месье Оливьери.

– Сейчас?

– Это срочное дело.

Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия.

– Ладно.

Он открывает.

– Я проведу вас к себе. Я должен предупредить его слугу.

Мы входим в своего рода караульное помещение – столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос:

– Эктор, он действительно легавый?

– Заткнись! – отвечает сторож.

Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок.

– Альбер? – спрашивает сторож.

Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да.

– Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.

Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок.

– Я не знаю, – говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает: – Ничего серьезного?

– Как сказать, – отвечаю.

Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.

В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко...

Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен.

Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.

– Это вы желаете видеть месье?

– Я.

– Сейчас два часа ночи.

Я смотрю на часы и поправляю его:

– Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе.

Эта уверенность производит на него впечатление.

– Хорошо. Прошу вас следовать за мной...

Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник.

Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом.

– Присядьте, я разбужу месье.

И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.

Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.

– Месье нет в спальне, – говорит он.

– Он не вернулся?

– Он не уходил.

– Где он был, когда вы закончили работу?

– Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.

– Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?

– В своем кабинете.

– А когда вы вернулись?

– Света нигде не было. Я решил, что он лег...

– Он мог выйти?

– Сторож нам бы сказал.

– Может, он заснул в кабинете?

Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.

Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.

– Мертв? – спрашиваю я, подходя.

Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.

Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.