Я вышел, мучаясь от чувства, что потерял нечто очень важное. Запал угас. Я направился по проходу вслед за стюардессой, которая толкала впереди себя опустевшую тележку. Я должен был обернуться и посмотреть на сиденья самого последнего ряда, чтобы принять новый обвал безответных вопросов.
Я обернулся. Яна сидела рядом с иллюминатором, прислонившись лбом к мутному стеклу, покрывшемуся внутри кристалликами льда. Казалось, ее лицо было таким холодным, что от него заиндевело стекло. Ее лица я не видел, и трудно было сказать, спит она или смотрит на размазанную в серой дымке землю. Рядом с ней сидел «друг Руслан». Поза его была напряжена, руки теребили пряжку от привязного ремня, сжатые губы двигались, как спаривающиеся гусеницы. Но его озабоченность меня меньше всего интересовала. Я увидел то, что ожидал увидеть: своим плечом он касался плеча Яны, и эта естественная близость не вызывала дискомфорта или чувства неловкости ни у него, ни у девушки, как может быть только у тех людей, которые знакомы друг с другом.
Ясным, как день, для меня стало лишь одно: теперь я знал, что чернявого «друга Руслана» зовут Богдан Дрозд. И этот человек, надо понимать, не опасен для Яны.
Профессор отчитывал меня как студента, не сдавшего зачета.
– Я плачу тебе деньги за то, чтобы ты находился рядом со мной! – сердито говорил он и при этом ритмично ударял скрученным в трубочку буклетом себя по колену.
– Вы платите мне деньги за то, чтобы я оберегал вашу жизнь, – возразил я столь же нервно и жестко. – Именно этим я и занимался.
– От тебя пахнет спиртным! Ты пил?
Давно я не чувствовал себя в таком глупом положении. Я забыл, сколько мне лет, и представлял себя двоечником и хулиганом, которого прорабатывает педагогический совет. Профессор распалялся и разговаривал со мной в откровенно ультимативной форме. Этого я вынести не смог.
– Все, господин Веллс! – прервал я его. – Ваши претензии мне ясны. Предлагаю мирно разойтись.
– Хорошо, – ответил профессор, ничуть не испугавшись. – По прибытии в Мадрид я немедленно отправлю тебя обратно.
– Напрасно вы думаете, что вам это удастся сделать, – возразил я.
– Как? – вспылил профессор. – А куда ты денешься, голубчик?
Мне очень захотелось поставить старика на место.
– Куда я денусь? Я буду продолжать начатое расследование. Потому что испытываю большое желание выловить всех негодяев, которые пытались меня убить. К вашему сведению, один из этих негодяев летит в нашем самолете! И я уже выяснил, что у него под пиджаком спрятан пистолет и зовут его Богдан Дрозд. Надеюсь, очень скоро эта фамилия появится в тюремном продовольственном аттестате на получение баланды.
По-видимому, генетическая интеллигентность не позволила профессору продолжить спор. Он отвернулся к иллюминатору, глядя на пурпурные облака, похожие на клубнику со взбитыми сливками. Мне, как это почти всегда бывало в подобных ситуациях, стало стыдно, и я позволил совести грызть мое нутро. «Мог бы и простить его, – мысленно истязал я себя. – Промолчал бы, повинился, сказал бы, что больше не буду. Нельзя так жестко разговаривать со старым человеком. Его уже не переделаешь, он не может по-иному, потому как привык разговаривать со всеми исключительно менторским тоном».
Я только раскрыл рот, чтобы извиниться за непочтительный тон, как профессор протянул мне руку и примирительно сказал:
– Убедил. Я был не прав. Как неприлично учить летчика водить самолет, так неприлично учить тебя, профессионала, оберегать мою жизнь. Отныне можешь поступать так, как считаешь нужным.
Пожимая профессорскую руку, я все-таки извинился за бестактность. Кажется, мы остались довольны друг другом, и мир был восстановлен. Подали ужин. Странно, но впервые за последние напряженные дни я почувствовал спокойствие и уверенность в себе. Мой враг, сидящий в последнем ряду третьего салона, пока не мог ни убить меня, ни спрятаться, ни убежать от меня. Он словно посадил себя в клетку. Сооружая бутерброд из кусочка белого хлеба, листика салата, ломтика помидора и пластинки бекона, я раздумывал над тем, как быстрее и с наименьшими затратами вытрясти из Дрозда всю информацию о заказчике убийства. Нетерпение и кажущаяся близость развязки кружила мне голову. Мне хотелось вернуться в салон для курящих, вытащить Богдана из сиденья и методично бить его до тех пор, пока он во всем не сознается.
Стюард подал кофе.
– Пожалуйста, добавьте сливки, – попросил профессор, принимая из его рук чашку.
Стюард взял маленький фарфоровый чайник. Чтобы дотянуться до чашки профессора, ему пришлось наступить мне на ногу и зависнуть с чайником над моей головой. Профессор словно этого и ждал. Он поманил стюарда пальцем, заставляя того еще ниже склонить голову, и негромко объявил:
– Пассажир по имени Богдан Дрозд прячет под пиджаком пистолет.
Я подавился бутербродом и закашлялся. Зачем профессор это сделал? Какого черта он проболтался стюарду?
У стюарда была завидная выдержка. Продолжая лить сливки в пластиковую чашку, он уточнил:
– Это шутка?
– Скорее всего шутка, – встрял я в разговор, натянуто улыбаясь, но профессор толкнул меня локтем и вопросом на вопрос ответил стюарду:
– А разве я похож на идиота, чтобы так шутить?
Мне невыносимо хотелось стукнуть профессора по голове поддоном с недоеденным ужином.
– Откуда вам это известно? – спросил стюард, воровато оглядываясь по сторонам, словно профессор предлагал ему взятку.
– Источник информации более чем надежный.
– Это слишком смело сказано… – снова сделал я попытку вставить свои пять копеек, но профессор презрительно скривил лицо и махнул на меня рукой, словно я был ненормальным.
– Проверьте, и вы убедитесь в этом сами! – заверил он стюарда.
Стюард кивнул, попросил своего коллегу подменить его, а сам пошел в сторону пилотской кабины.
Я в сердцах врезал кулаком по подлокотнику.
– Зачем вы это сделали?! – взвыл я. – Кто вас просил?!
– А что я сделал? – удивился профессор, отпивая глоток кофе. – Передал командиру самолета, что на борту находится человек с оружием. Разве ты не собирался поступить так же?
– Представьте себе, нет! Я же не лезу в ваши преподавательские дела, не учу ваших студентов сочинять стихи!
– Во-первых, – холодно заметил профессор, – я не учу студентов сочинять стихи. А во-вторых, ты сам сказал, что собираешься упрятать Богдана Дрозда за решетку. Разве не так? Мы приземлимся, полиция его арестует, и он окажется за решеткой.
Мне хотелось плакать от досады.
– Как вы не понимаете, что это был единственный человек, от которого я мог узнать о заказчике убийства!
До профессора наконец дошло, какую оплошность он допустил. Он крякнул, дернул головой, почесал затылок.
– Предупреждать надо было! – попытался умалить он свою вину. – Я же не был посвящен в тонкости твоих, так сказать, оперативных мероприятий!
Ах, если бы я не вступил в этот бесполезный диалог с профессором! Если бы сразу кинулся к Дрозду и попытался убедить его как можно быстрей избавиться от пистолета, то оставалась бы хотя бы слабая надежда получить нужную мне информацию. Но умная мысль пришла с опозданием, когда по проходу, быстро и в ногу, прошли два молодых человека атлетического сложения, бритые наголо, в темных костюмах и солнцезащитных очках. Не надо было ломать голову, отгадывая, кто они такие и куда идут. Их внешний вид и сдержанно-агрессивная целеустремленность говорили сами за себя: это сотрудники спецслужб.
Профессор тоже это понял.
– Быстро сработали! – с заметным удовольствием сказал он.
Бессильное негодование душило меня, и, чтобы ненароком не наговорить каких-нибудь гадких слов, я принялся цедить мелкими глотками кофе. Салон был туго заполнен звуком самолетных двигателей, в сложной полифонии которого были замешаны и тонкий свист, и мелкое жужжание, и низкий, органный рокот, и нудный гул… И потому приглушенный щелчок прозвучал как короткая фальшивая нота. Он был очень похож на тот хлопок, с каким закрываются крышки багажных полок, и потому на него никто не обратил внимания. Но мне, к несчастью, слишком часто приходилось слышать подобный звук – и не только в лесной тиши, но и в концертных залах во время исполнения музыки, и в поездах, и на строительных площадках, и я научился безошибочно выделять его из всех других звуков.
Я тотчас вскочил на ноги и кинулся в хвост самолета. Навстречу мне по проходу бежал сотрудник спецслужбы. Его черный пиджак был расстегнут, галстук сбит на сторону. Бегущий по самолету человек – явление нестандартное, из ряда вон выходящее, и ощущение большой беды и смутной опасности хлынуло на меня ледяной волной. Он сильно задел меня плечом, но не остановился и закричал:
– Всем по своим местам! Никому не вставать!
Я столбом возвышался посреди третьего салона, глядя на то, как второй спец оттаскивает за штору тело Богдана Дрозда. Голова киллера безжизненно каталась по полу, скрюченные пальцы, как грабли, царапали ковровую дорожку, цеплялись за ее край. На груди его сочно блестело бурое пятно, словно он пролил на себя автомобильное масло. Пассажиры, сидящие на последних рядах, смотрели на происходящее с выражением смертельного ужаса. Какая-то женщина заголосила дурным голосом и попыталась вскочить с сиденья. Спец выпрямился, задернул штору, но ноги мертвого Дрозда так и продолжали выглядывать из-под нее.
