— Вот буду уезжать, тебе и оставлю! — бодро сказал Шаров. — И чего тебе так нравится эта развалюха?
— Вот потому и нравится, что с виду развалюха, а всё работает отлично, — рассудительно ответил афганец. — Царапать глаза завистникам — все равно, что ковырять палкой в змеином гнезде.
— Ладно, Касым, об этом потом. Сейчас хорошо запоминай! Скажешь лично Шах Масуду: Хекматияр послал смертника — ему примерно двадцать пять лет, зовут Муфид, невысокий, заторможенный, будто опиума накурился.
Всю простоватость Касыма будто ветром сдуло, сейчас Шарова сосредоточенно слушал, запоминая каждое его слово, совсем другой человек, которого «человечком» назвать уже и язык бы не повернулся. Прищурив неожиданно ставшие злыми глаза, Касым стал похож на нахохлившуюся хищную птицу, от которой лучше держаться подальше. Резидент вспомнил, что однажды к агенту уже подсылали убийцу, но он оказался быстрее и перерезал наемнику горло.
— У этого Муфида синие кроссовки, — продолжал Шаров. — В левом взрывчатка. Запомнил?
Касым мгновение помолчал, потом утверждающе кивнул. Губы его были плотно сжаты, будто боялся, что открой он рот — всё услышанное тут же вылетит обратно.
— Хорошо, Касым, — Шаров хлопнул его ладонью по плечу. — Спеши, на счету каждая минута!
Касым кивнул, пулей вылетел из машины, сильно хлопнув дверцей. С ходу вскочил на лошадь, которая тут же сорвалась с места. Теперь ни у кого бы не повернулся язык назвать её невзрачной. Они унеслись к линии горизонта, именно в том направлении, куда совсем недавно так внимательно всматривались.
Шаров, качая головой, посмотрел вслед.
— Удачи, Касым! — тихо пожелал он. — Слишком многое поставлено на карту…
Афганистан, окрестности Кабула. Полевой лагерь Шах Масуда
Ахмад-Шах Масуд, известный также под прозвищем Панджерский Лев, самый осторожный, дальновидный и удачливый из всех командиров моджахедов, должен был вести приём просителей в большой армейской палатке, разбитой в центре лагеря. У входа терпеливо толклись около десяти афганцев, ожидавших, когда подойдет их очередь. Они что-то оживленно обсуждали — скорей всего, делились своими проблемами. Но время шло, а никого почему-то не вызывали. Вместо этого из палатки вышел начальник охраны Исламуддин — высокий сильный мужчина с большой бородой, в котором очень трудно было узнать русского человека. Между тем его настоящее имя было Николай Быстров, он попал в плен и, чтобы выжить, принял ислам. Не было на сегодняшний день человека, более преданного Шах Масуду, чем Исламуддин. Когда Панджерский Лев предложил пленным уехать в любую страну на выбор: от США до Индии, все, кроме него, уехали. Он остался с Ахмад-Шахом навсегда.
— Станьте в ряд, — доброжелательно сказал Исламуддин, осматривая посетителей. — Что вы столпились, как овцы? А еще лучше сядьте, тогда и ноги не устанут, и шума меньше будет…
Просители послушно сели на выжженную траву, привычно скрестив ноги. Начальник охраны ходил вдоль очереди, незаметно разглядывая обувь каждого. Люди, как зачарованные, не сводили глаз с Исламуддина. Никто и не заметил, как несколько стражников подкрались к ним сзади. А начальник охраны все ходил вдоль очереди. Из всех, ожидающих приема, лишь у двоих на ногах были кроссовки. Именно на них незаметно указал Исламуддин. И тут же стражники, схватив их за шею, за руки и за ноги, моментально утащили в заросли.
— Ничего страшного, правоверные! — Исламуддин поднял руку, успокаивая озирающихся в страхе посетителей. — Обычная проверка, возможно, это шпионы. Вы спокойно ждите, сейчас Панджерский Лев всех примет.
Протащив двух задержанных сквозь колючий кустарник, стражники бросили их на небольшой полянке, где дожидался невысокий худощавый человек. Это был Касым. Он внимательно осмотрел каждого подозреваемого. С одинаково заросшими лицами, в чалмах и халатах эти двое даже на близком расстоянии походили друг на друга. Только кроссовки на них были разного цвета: у одного — чёрные, у другого — синие.
— Ну-ка, покажитесь народу, — сказал Касым, сбрасывая с каждого чалму.
Стало ясно, что афганец в чёрных кроссовках не подходит ни по возрасту, ни по описанию. Это был пожилой человек, с гордой злостью смотревший в глаза своих охранников.
— Извини, отец, — сказал Касым, сложив руки на груди и слегка поклонившись. — Мы ищем посланцев врага. А в любой работе случаются ошибки. Прости!
Протянув руку, он помог аксакалу встать и даже обтрусил ему запачканный халат.
— Аллах простит! — наматывая на голову чалму, резко ответил старик, но взгляд его смягчился.
— Сопроводи этого достойного правоверного и поставь в очереди первым, — сказал Касым стражнику.
Тот кивнул.
Когда они ушли, Касым присел на корточки перед вторым подозреваемым.
— Теперь ты покажись…
Тот вначале вырывался, поэтому руки ему накрепко связали за спиной. Касым внимательно осмотрел задержанного.
Синие кроссовки, возраст совпадает, мутные глаза с расширенными зрачками, сглаженные носогубные складки. По всем приметам он был похож на наркомана-смертника.
— Как тебя зовут? — спросил Касым, заглядывая в бессмысленные глаза.
Задержанный никак не отреагировал. Он смотрел прямо перед собой, но, казалось, лица спрашивающего не замечал. Точка концентрации его взгляда находилась где-то далеко за головой Касыма, в синем-синем афганском небе.
— Муфид?
Ответа опять не последовало.
— Ну, извини… — пожал плечами Касым и подал знак бойцам.
Они привязали задержанного к поваленному дереву, направив его левую ногу на старое оцинкованное корыто, которое привалили к кустарнику напротив. К торчащему из кроссовки смертника шнурку один из гвардейцев привязал длинную верёвку и, аккуратно разматывая её, пятясь, отошел на безопасное расстояние.
Касым поднял руку и в последний раз обратился к шахиду:
— Ну что, Муфид, говорить будешь?
Смертника била крупная дрожь, но он, не произнося ни звука, продолжал смотреть расширенными глазами куда-то высоко-высоко в небо.
Касым махнул рукой. Боец резко дёрнул за верёвку. Прозвучал взрыв, больше похожий на хлопок петарды. Изрешеченное шариками корыто отлетело на несколько метров. Муфид истошно заорал: из оторванной ноги хлестала кровь. Красиво предстать перед Аллахом в ореоле героя и мученика у него не получилось.
Из-за деревьев вышел Исламуддин. За ним, в окружении нескольких охранников, двигался сам Панджерский Лев. Всю войну он прошел в одной одежде. Грубые шерстяные брюки афганского солдата, на ногах высокие шнурованные советские армейские ботинки. Старый свитерок, брезентовая выцветшая куртка, которую он поклялся не снимать до победы над советскими и афганскими войсками. И хотя он победил, куртки все равно не снял. На голове неизменный паколь коричневого цвета, но не из грубого сукна, как у его охраны, а из тонкой шерстяной ткани. Куртка на боку слева немного оттопыривается: он никогда не расстается с тяжелым советским «стечкиным».
Ахмад Шах был невысок, поджар, изможденное лицо оттенено маленькой бородкой, под глазами круги от недосыпания, чуть вьющиеся черные с проседью волосы, выбивающиеся из-под паколя, надетого набекрень. Темные глаза внимательно осмотрели все вокруг.
Картина была достаточно выразительной. Ахмад Шах насупился. Он подошёл к пробитому в десятке мест корыту, осмотрел… Поддел носком сапога, перевернул, глянул на внутреннюю сторону, где вокруг отверстий вытянулись острые кусочки металла, покачал головой, потом повернулся к Исламуддину и приказал:
— Допросите его, как положено! Кто послал и всё такое…
Движением руки подозвал к себе Касыма.
— Передай Безбородому, что я у него в долгу! — Шах Масуд улыбнулся. — В большом долгу!
Август 1992 года, Азербайджанская ССР. 106-я дивизия ВДВ
Тот же самый августовский солнцепёк, та же самая привольная степь, только теперь она пахла совсем по-другому. Нет, коктейль из ароматов полевых трав и цветов-медоносов никуда не делся, но расслабленно окунуться в него с головой и пить большими глотками, как легкое приятное вино, никому не пришло бы в голову. Потому что вино было безнадежно испорчено. И не обыденно-привычными запахами авиационного керосина и нагретого железа — в степные ароматы впитались нехорошие оттенки дыма, гари и человеческой крови. Очевидно, эти пугающие составляющие угнетающе действовали на обитателей степи: цикады, сверчки и кузнечики прекратили свою бесконечную оптимистичную какофонию, и пчелы перестали жужжать, разыскивая залежи пыльцы побогаче. Степь зловеще молчала.
