Так было и на этот раз. «Боевики» лихо ворвались в село. Их радостно приветствовали полицаи из «вспомогательной полиции», хвалились, что уже и сами основательно поработали, очистили население от «скомунизованого элемента». Верховые бандеровцы с криком и гвалтом носились по селу, стреляя в воздух. Рен приказал начальнику полицаев представить список подозрительных лиц, указать хаты, в которых жили родственники партизан. Старший полицейский, понимающе ухмыляясь, сказал:
— Начинайте прямо от околицы. Как говорят, в таких делах лучше перебрать, чем недобрать…
«Боевики» азартно принялись за грабеж, тащили все, что не прихватили раньше немцы.
Случайно они наткнулись на хату, где прятались два раненых партизана. Застучали выстрелы. Партизаны отстреливались яростно, бандеровцам пришлось выкатить станковый пулемет, забрасывать хату гранатами. «Живьем берите!» — командовал Рен. Он уже предвкушал, как обрадуются «подарку» приятели из фашистской разведки. Но выстрелы замолкли только тогда, когда обрушились стропила — партизаны сами выбрали себе смерть.
Рен велел согнать жителей на выбитый до черноты майдан. Он выехал на коне, следом за атаманом тянулся «штаб». Староста, поставленный немцами, дрожащими руками преподнес хлеб-соль. Пахнул хлеб остро и горько дымом. Проводник набожно перекрестился, отломил кусочек хлеба, обмакнул в соль. Он неторопливо подвигал челюстями, вытерся рушником, который протянула старостова дочка.
Косым клином над селом тянулся дым — горели хаты.
Речь Рена была краткой и выразительной.
— Надо бы вас всех перестрелять за тех двоих, — обратился он с коня, — но настроение у меня хорошее, потому расстреляем только каждого десятого, чтоб неповадно наперед было…
Плакали люди, помощи ждать неоткуда. Не от немцев же… В самом начале перестрелки прикатил на мотоциклах из соседнего села фашистский патруль. Немцы поздоровались с проводником, о чем-то поговорили и укатили обратно — «акция» бандеровцев их не касалась.
«Боевики», не особенно считая, вытолкали из толпы кучку людей. Кто-то из адъютантов проводника торопливо пробормотал «приговор» — Рен во всем любил порядок. Обреченных повели на берег пруда.
Роман впервые участвовал в «акции» такого масштаба. Он стоял с автоматом в руках и пытался понять, за что и почему убивают этих людей. И не понимал…
Кинулась к Рену старуха, схватилась за атаманское стремя.
— Помилуй, чоловиче, не губи невинных!
— И эту ведьму туда же! — вытянул проводник старуху плетью по спине.
Люди, пришибленные неожиданным горем, нечеловеческой жестокостью бандитов, молча двинулись на автоматы. Несколькими очередями поверх голов бандеровцы снова спрессовали их в тесный гурт.
Была среди смертников молодая дивчина. Лицо по самые брови закутала черным рваным платочком, щеки вымазала сажей. Но так можно было обмануть немцев, только не Рена.
— Привести сюда! — ткнул в нее плетью проводник. — Да снимите с нее рвань!
С девушки сорвали хустыну, драную старушечью кофтенку. Она попятилась под цепким взглядом проводника, прикрыла тело руками.
— Гарна, — оценил Рен.
Дивчина, перепуганная насмерть, дрожала, беззвучно шевелила губами. Может, молилась.
— Гей, где Чуприна! — Проводник приподнялся на стременах. — Пусть подойдет…
Он и Чуприну спросил, гарна ли дивчина. И когда тот, не понимая что к чему, кивнул, проводник сказал:
— Вот тебе мой подарок. Чтоб не снились по ночам черноглазые красотки, веди эту в садок. Да не торопись, мы еще задержимся, пан староста пригласил нас на вечерю.
Весело смеялись атаманской выдумке «боевики».
— Пошли, — сказал Чуприна девушке и забросил автомат за спину.
Вслед им понеслись циничные советы, похотливая матерщина.
Девушка пошла впереди хлопца, спотыкаясь на каждом шагу, будто слепая.
Они миновали «боевика», разжившегося во время «акции» барахлишком. Роман выдернул у него из рук мужской пиджак, кинул девушке: прикройся. «Боевик» схватился за пистолет, и тогда Роман с перекошенным от злости лицом двинул «соратника по борьбе» кованым немецким ботинком в живот.
Рен видел это. Притихли националисты, знали, не любит проводник грызни между своими: чужих кусайте, своих не трогайте.
И опять реакция Рена была неожиданной. Процедил одобрительно:
— Вырос волчонок! А ты, — это «пострадавшему», — хапай столько, сколько удержать можешь… — Рен отвернулся, показывая, что инцидент исчерпан.
Чуприна вел девушку садами — стих гомон толпы, приглушенно, издали доносились выкрики бандитов, шаставших по уцелевшим от погрома домам.
Дивчина шла покорно, изредка поворачивалась к Роману, будто спрашивала взглядом: здесь или идти дальше. Она зябко куталась в длинный, до пят, мужской пиджак. Ее покорность бесила Чупрнну, ему хотелось, чтобы кинулась на него девушка с кулаками, и тогда по праву сильного он повалил бы ее на землю, растоптал ее красоту.
Они ушли далеко садами, а Роман все почему-то не останавливался, и с каждым шагом поднимались у него в душе горечь и недоумение: не о такой любви писал он в своих виршах, не так думал про первую встречу с дивчиной, когда ворочался у ночных костров.
Девушка приглушенно плакала, слезы катились крупными горошинами по щекам, она вытирала их рукавом — совсем как ребенок.
Владелец того сада, куда они пришли, был хозяйственным мужиком. Он обкосил деревья, и трава лежала в валках, пахла, просыхая, дурманяще. Изредка с глухим стуком падали на землю яблоки, и даже в темноте было видно, какие они крупные. Девушка поняла, что дальше они не пойдут, и повернулась к Роману.
— Как звать? — спросил хрипло Чуприна.
— Что тебе до того? — горестно всхлипнула девушка.
— Перестань рюмсать!
— А ты… ты, бандите, робы, що надумав! Та не тягны ж, бо не маю бильше силы! Краше б убылы!
— Кто твой отец? — с болезненным интересом продолжал допытываться Чуприна.
— Нет у меня отца! Немцы убили. И брата старшего немцы закатувалы — партизаном был. Одна я на всем свете — как былина. И некому за меня отомстить будет! Немцы всю семью выбили, и теперь свой, украинец, нож к горлу приставил!
Все это девушка выкрикнула прямо в лицо Роману, уже не страшась того, что будет ей после этих слов.
Роман схватил ее за плечи, с силой повернул к себе — полетел на скошенные травы пиджак. Запрокинул дивчине голову и увидел в глазах ее ненависть — такой взгляд всю жизнь потом ходит с человеком по земле, даже если человек тот — бандит.
— Лучше убей сразу, только не глумись!
— Уходи, — сказал ей Роман.
Она не поверила, стояла и ждала, когда наступят смерть или позор, после которого тоже смерть.
— Иди с глаз! — закричал Роман и замахнулся, чтобы ударом прогнать дивчину.
Наверное, было в его голосе что-то такое, что дивчина перестала плакать. Роман резко толкнул девушку, упала она на землю и тут же вскочила, прижимая юбчонку ладонями. Кинулась в сторону.
Дивчина убежала в темноту, и вот уже стих шелест яблоневых веток, потревоженных ее бегством. Роман круто повернулся, чтобы уйти туда, где огонь подпалил небосвод. Там догорали хаты, «вечерял» Рен, гуляли «боевики» — их песни даже сюда доносились.
— Хлопче, — услышал он неожиданно, — не уходи…
— Чего тебе?
— Не могу я в село вернуться — попаду в руки других… не таких, как ты… А тут боюсь… Страшно, темнота кругом…
— Дурочка, — Роман облегченно засмеялся, доверчивость девушки тронула его. — Не темноты бойся — людей страшись. Идем ближе к селу, там переждем.
Они долго стояли в тени крайних хат, пока не послышалась громкая команда строиться.
Чуприна вышел из ночи и молча присоединился к штабу проводника.
— А где… та? — мимоходом поинтересовался Рен, присматриваясь к колонне бандитов. Он подал команду:
— Кроком руш!
— Домой, наверное, пошла, — равнодушно ответил Чуприна.
— Напрасно. В таких случаях надо, чтоб не оставались в живых…
— Добре побавывся, Ромцю? — хлопали Чуприну по широким плечам «боевики».
— Запомнит, — нарочито весело пробасил Роман, а у самого чесались руки съездить шутников по физиономии.
…Звали ту дивчину Евой. Пройдет время, и она сама скажет Роману: «Люблю!»
Вот так воспитывал Чуприну Рен, приучал к жестокости, к покорности сильным, день за днем вытравлял из души все человеческое.
Добра наука у батька Рена!
Но и в нее вносила жизнь неуловимые, часто неприметные поправки, иногда усиливая, а иногда и ослабляя жестокие уроки проводника.
Так было с Евой, так случилось и тогда, когда родилась у Романа дочка. Через несколько дней после рождения Настуси едва не покатилась с крутых Романовых плеч чубатая голова. «Боевка» Рена подожгла хату бедняка-активиста в глухом селе. Хозяин упал у порога — наткнулся на бандитскую пулю. Выскочила из хаты его жена, вытащила из огня маленькую дочурку и заметалась по подворью, окруженному бандеровцами. Чуть поодаль стояли соседи — Рен приказал согнать их, чтоб смотрели, навек запоминали, как в колхоз записываться.
