Я взял пустую бутылку из-под сока «Дона» и поспешил за начмедом. Во дворе госпиталя Евдокимович положил бутылку на землю и аккуратно ударил по ней камнем. Бутылка раскололась на большие куски стекла.
— И что дальше? — удивленно спрашиваю его.
— Можно бутылку склеить? — на мой вопрос задает он свой.
— Можно. Только зачем? Кому она теперь нужна? Ну, воды холодной можно налить, пуговицы хранить, но при любой нагрузке она развалится.
— Во! Печень твоя вроде этой бутылки. Аккуратно ее можно использовать, но при нагрузках, особенно алкогольных, она развалится, как эта бутылка. Тогда, дорогой мой, дни, проведенные в госпитале, тебе раем покажутся.
Я почесал затылок. Умел Евдокимович убедить. А если серьезно, именно благодаря его наглядному примеру в условиях Афганистана я смог восстановить печень…
* * *
Тридцатого октября 1986 года меня выписали из госпиталя. Лечение закончилось! В медицинской справке, которую мне выдали, было записано: «Нуждается в реабилитационном санаторно-курортном лечении сроком на двадцать четыре дня. В медицинском наблюдении — сроком один год. Соблюдение режима труда и отдыха, в диетическом питании».
На следующий день на разбитой кандагарской дороге началась моя «реабилитация»…
* * *
«Здравствуйте, мои дорогие мама и папа!
Получил от папы письмо. Рад, что у вас все хорошо. В Кабул я поеду не скоро. Ближе к отпуску…
В Волгоградском управлении КГБ работает Стас, мы с ним вместе служили, он в июне заменился. Стас пишет, что назначили его на ту же должность. Квартиру не дали. Семья в Урюпинске, он в Волгограде. Отношение к нам, мягко говоря, не очень теплое. Видимо, считают, что мы в Афганистане тем только и занимаемся, что складываем деньги в «кубышку», но что-то желающих к нам мало. На следующий год мне тоже нужно будет думать о своей судьбе. Вечно решаю какие-то проблемы. Надоело! Долго служить не собираюсь.
Нина пишет, что ребятишки постоянно болеют. Тяжело ей с ними одной! Андрюшке уже скоро двенадцать лет. Самый возраст. Сергуне — шесть лет. Они практически без меня растут… По службе дела идут нормально. Послали представление на очередное воинское звание «подполковник». В конце ноября должно «подойти» (на семь месяцев раньше срока). Представили к афганскому ордену «За храбрость». Может, наградят? Но это, конечно, не главное… Не болейте и за меня не беспокойтесь, все будет хорошо. Ваш сын Саша. 31.10.86 г.»
Письмо написано после возвращения из Кандагара под впечатлением болезненно «ноющей» печени.
До замены оставалось пятьсот девяносто дней.
«Ну, здравствуй, здравствуй, моя дорогая боевая подруга. Сколько же мы с тобой не виделись? Считай с того дня, как я попал в госпиталь. Ровно двадцать восемь деньков провалялся на больничной койке. Знаю, знаю, тяжко было без меня. Устала? Конечно же, устала. Наши архаровцы любого могут заездить. Ничего, я вернулся, теперь все будет хорошо. Сколько мы вместе? Уже год? Подумать только, целый год! И ты ни разу не подвела и не изменила мне! А сколько раз ты прикрывала меня, спасая от душманских пуль… Такое не забывается. Спасибо! Спасибо тебе, родная. Спасибо за все! Что я могу для тебя сделать? Молчишь… Что ты можешь сказать? Давай-ка я тебя помою».
С этими словами, намочив в ведре с водой тряпку, я начал протирать лобовое стекло машины «Волга ГАЗ-24» — знаменитой нашей «Машки».
«Машка» в нашей группе была самой боевой машиной. Она досталась мне в наследство от Стаса. На ней учились ездить все начинающие водители нашей группы. На нее наезжал танк, «ГАЗ-66»… Она была прострелена и своими, и чужими…
За пять лет эксплуатации она «набегала» более 150 тыс. километров, а может, и больше. Спидометр последний год показывал столько, сколько считал нужным. Я не помню, чтобы мы меняли масло, фильтры, не говоря уже о техническом обслуживании. Такого слова в нашем лексиконе вообще не было. Масло заливалось то, что было под рукой. То же относилось и к тормозной жидкости. Нет, друзья мои! Что бы там ни говорили, а «Волга ГАЗ-24» — настоящая боевая подруга. Я бы ей памятник, как тридцатьчетверке — легендарному танку времен Великой Отечественной войны Т-34, поставил. Честное слово!
Сегодня восьмое декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Теплое осеннее утро. Не удивляйтесь! В Союзе, по крайней мере, в Волгограде такая погода стоит в августе-сентябре.
Надо же, уже декабрь! Мой второй декабрь в Афганистане. Как быстро летит время…
Настроение отличное! Впервые после госпиталя перестала «ныть» печень.
Ребята потихоньку собираются на девятой вилле.
— Здорово, мужики! — подошел Андрей с четвертой виллы. На нем темно-синий костюм — тройка. Смотрелся он солидно.
— Здорово! Здорово! Чего так вырядился?
— Фу, как грубо! Вырядился… Советник должен и в труде, и в бою пример показывать. На себя посмотрите. Ходите, как оборванцы…
Конечно, Андрей шутил. Одевались мы не броско (зачем выделяться), но аккуратно.
По утрам, перед выездом в Кандагар, меж собой мы частенько устраивали словесные перепалки. Иногда очень острые, но беззлобные. Так, для поднятия морального духа. Что-то вроде настроя на игру.
— А как в лужу падать? Костюмчика не жалко? — вставляю я свой пятак.
— Что за чушь? Какая еще лужа? Где ты ее видел? Типун тебе на язык. Как что брякнешь, обязательно сбудется, — ворчит Андрей.
— Не знаю, не знаю, есть лужа, нет лужи, но домашнее животное грязь найдет, — продолжаю его заводить.
— Ах ты, засланец! — Андрей намеренно коверкает слово. — Я тебе сейчас здоровье поправлю.
Хватает палку — и за мной. Бегая по кругу, прячусь за спины ребят. Андрей пытается меня поймать…
— Кончай зарядку. По коням! — раздается команда шефа.
— Мир, Андрей, — подаю ему руку.
— Мир, — отвечает он.
Садимся по машинам. Про лужу я зря ляпнул, что-то на душе снова стало тревожно.
* * *
В Кандагаре относительно спокойно. Сижу в горотделе, обсуждаю с Гаузом предстоящую операцию. В «зеленке» слышны разрывы: это наши летчики работают по душманским базам. После каждого бомбометания стул подо мной плавно поднимается вверх и резко опускается на пол. Ничего себе толчки! А ведь обработка «зеленки» ведется в километре от горотдела. Тяжеленькие, видать, бомбочки!
Позвонил Александр:
— Шеф объявил общий сбор в Управлении.
Минут через двадцать почти вся группа собралась в кабинете Гульхана. Не успели рассесться по креслам, как раздался шум двигателей приближающихся самолетов. Значения этому никто не придал. У летчиков своя работа, у нас своя. Вдруг — оглушительный взрыв. За ним второй! Здание содрогнулось. С потолка посыпалась штукатурка, зазвенели стекла… Автоматная очередь, крики.
Выбегаем во двор. Андрей сидит на земле, держась руками за голову; по лицу течет кровь. У Женьки рука в крови. На земле лежат два окровавленных тела. В голове промелькнуло: «Слава Богу, не наши ребята».
Афганцы с автоматами наперевес зло смотрят на нас. Холодок тонкой струйкой пробежал по спине.
«Вот оно! — мелькнуло в голове. — Сейчас полоснут тебя из автомата вдоль и поперек и… героически погиб…».
Выдержав паузу и видя, что мы в той же ситуации, что и они, афганцы с остервенением начинают палить по самолетам, что-то громко крича. Мне послышалось: «шурави…».
Это действительно были наши «сушки». Они что, совсем с ума спятили?!
В кабинете Гульхана шеф пытается по телефону связаться с военными. Тщетно. Наконец ему удается дозвониться до дежурного.
— Мать вашу! — кричит он в трубку. — Совсем охренели?! По своим лупите!
Дежурный, как всегда, ничего не знает. Шеф продолжает ругаться, но это бесполезно… Снова гул приближающихся самолетов. Теперь его воспринимаешь более отчетливо. Гул нарастает. Он становится все невыносимее. Вспоминается фильм о войне: «Хроника пикирующего бомбардировщика»…. Понимаешь — ничего нельзя изменить.
Перед глазами, как при ускоренном просмотре видеофильма, мелькают кадры из моей жизни. Вот я родился… Вот я октябренок… пионер… А гул нарастает. Вот моя свадьба… А гул нарастает… и нарастает. Кажется, тебя уже нет, ты слился с прошлым, растворился в воздухе. Никаких эмоций. Полное спокойствие. Вот и все! И вдруг гул стал затихать. Самолеты удаляются… Ушли! У них кончились боеприпасы. Вторая атака была психологическим воздействием. Только на кого? Врагу бы не пожелал такого воздействия…
— Давай закурим, — прерывает молчание Тахир, вылезая из-под стола.
Никак не могу достать из кармана брюк пачку сигарет. Руки не слушаются. Дрожат! Да где же она?.. Достаю пачку, подаю сигарету Тахиру. Он не может прикурить, у него руки тоже дрожат. Держим зажигалку четырьмя руками. Наконец, прикуриваем. Глубоко затягиваюсь. Кровь медленно отходит от висков. Кажется, полегчало!
