Федор Филиппович усмехнулся.
— Ладно, — сказал он, — считай, что ты меня поймал. Хотя, заметь, я мог бы в этом и не признаваться. И все-таки я бы хотел услышать хоть что-то конструктивное. Факты у тебя есть? Или ты просто решил перешлепать всех спасателей в округе на основании смутных подозрений?
Глеб без спроса выудил из его пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, несколько раз глубоко затянулся и рассеянно бросил сигарету под ноги.
— Трава, — повторил он. — Факты есть, Федор Филиппович. Может, пройдемся? Вы мне купите чебурек, потом сходим на пляж, искупаемся, а заодно и потолкуем.
Потапчук встал, повесил на руку пиджак и взялся за горячую ручку портфеля. Они двинулись вниз по улице, спускавшейся прямо к морю, стараясь держаться в жидкой тени росших вдоль тротуара пыльных фруктовых деревьев. Возле продуктового киоска Глеб остановился, и Федор Филиппович, притворно ворча, купил ему хот-дог. Дальше Сиверов шел, с аппетитом жуя и обильно капая на мостовую жидким кетчупом. Генерал недовольно косился на него, но от комментариев воздерживался: судя по всему, его агент и впрямь основательно проголодался. Наблюдать за ним было даже интересно: Потапчуку никогда прежде не приходилось видеть Сиверова в таком амплуа, и он вынужден был признать, что Слепой способен одинаково непринужденно держаться как на светском рауте, так и на пыльной улице.
Глеб, не переставая жевать, посвятил его в подробности своих приключений. Факты в его изложении выглядели вполне однозначно: Потапчук не верил, что Слепой, в каком бы состоянии он ни находился, мог спутать взрыв тротиловой шашки с ударом грома. Рассказывая о том, как нашел на берегу ручья наполовину занесенный грязью труп Гургенидзе, Глеб был спокоен, но генерал, наконец, понял, зачем ему понадобилось по собственной инициативе лезть в это запутанное дело. Ближе к концу рассказа Федор Филиппович почти перестал слушать, целиком уйдя в решение сложного вопроса: как ему теперь быть? Запрещать Слепому вмешиваться в это дело бесполезно: оно касалось его лично, а на воинскую дисциплину, как справедливо заметил сам Глеб, ему уже очень давно было наплевать. А с другой стороны, зачем это нужно — запрещать? Ведь это же не кто-нибудь, а Слепой! Он сто раз подумает, и только потом, избавившись от последних сомнений, возьмется за оружие. А уж когда возьмется, тут и комар носа не подточит… А начальство наверняка не станет ругать генерала Потапчука за то, о чем никогда не узнает.
В самом деле, почему бы и нет? Почему бы кое-кому не умереть этим летом? Люди гибнут всегда — одним больше, одним меньше… Логика подлая и жестокая, но будет только справедливо, если она, наконец, обернется против того, кто так долго ею пользовался. Ведь, планируя свою операцию и спуская на спящие поселки сель, этот человек не мог не знать, что будут человеческие жертвы. Он, наверное, даже приблизительно подсчитал на калькуляторе, сколько их будет, мысленно прикинул, стоит ли игра свеч, и решил, сволочь, что стоит. Так неужели этот подонок останется безнаказанным только потому, что спрятался за авторитет МЧС?
— Хорошо, — сказал он, когда Глеб замолчал. — В целом я с тобой согласен, но учти: ты меня не видел, я тебя не знаю. Я вообще не понимаю, почему ты решил, что искать нужно именно здесь. Твой клиент наверняка сидит в Москве, где-нибудь поближе к деньгам.
— Здесь его руки, — возразил Глеб. — И мне почему-то кажется, что эти руки не успели как следует замести следы. Если это так, то времени в обрез — только до приезда правительственной комиссии.
Федор Филиппович хотел что-то возразить, но тут их перебили. Из-за угла навстречу им вдруг вышел плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти, вертевший в руке незажженную сигарету.
— П-прошу прощения, — обратился он к генералу, — огонька н-не найдется?
Потапчук вынул из кармана брюк зажигалку и дал ему прикурить. Заика кивнул в знак благодарности и неторопливо двинулся своей дорогой, попыхивая сигаретой. Федор Филиппович остался стоять, хмуро и озабоченно глядя ему вслед.
— В чем дело? — спросил Сиверов.
— Не знаю, — ответил генерал. — Рожа у него какая-то знакомая. Вроде, где-то я ее видел, и не один раз, а где — хоть убей, не вспомню.
— Бывает, — сказал Глеб.
Удодыч лихо затормозил на краю поросшего клочками жесткой выгоревшей травы летного поля, метрах в десяти от приземистой бетонной вышки. Укрепленный на длинном шесте полосатый матерчатый рукав безжизненно висел в неподвижном воздухе. Дело шло к вечеру, и все вокруг было окрашено в теплые золотистые тона. На поле скучала пара «кукурузников» с зачехленными кабинами и три вертолета, имевшие донельзя потрепанный вид.
Начальник этого, с позволения сказать, аэропорта уже поджидал их. Он двинулся навстречу, морщась от поднятой колесами «лендровера» пыли. Это был неказистый мужичонка — низкорослый, худой, чернявый, как жук, с жесткими черными усами под острым, как воробьиный клюв, носом, одетый в синие форменные брюки и растянутую нательную майку. Под майкой на впалой груди курчавились густые черные волосы, на голове криво сидела выцветшая аэрофлотовская фуражка, а из-под мятых форменных брюк стыдливо выглядывали клетчатые домашние шлепанцы. Левый шлепанец просил каши.
— Машина готова? — обменявшись с ним коротким рукопожатием, отрывисто спросил Становой.
— Готова, — сказал начальник аэродрома и указал на стоявший с краю вертолет. — Может, все-таки возьмете пилота? Как-никак горы…
— Благодарю, — отказался Становой. — Я хорошо знаком с этим типом машин, и в горах летать мне тоже приходилось.
— Я не имею права! — вдруг заартачился его собеседник. В безветренном воздухе от него потянуло винным перегаром. — Сами убьетесь и машину угробите, а отвечать кому?
— Не убьемся и не угробим, — успокоил его Становой. Он улыбался, но опытный Удодыч без труда различил в его голосе приглушенный лязг металла и подумал, что чернявый авиатор, того и гляди, сдуру наживет себе большие неприятности. — А о правах и обязанностях мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз. Когда протрезвеете.
— К-киряли-то, небось, с летуном на п-пару? — добавил Удодыч, предвосхищая возможные возражения. — Т-ты смотри, м-мужик. Так и впрямь до б-беды недалеко. К-керосин-то хоть залить не забыли?
Начальник аэродрома пожал худыми плечами, Плечи у него так загорели, что стали уже не коричневыми, а почти фиолетовыми.
— Забыть не залили, — передразнил он Удодыча. — Залили, залили! Под самую пробку залили, А не веришь, пойди и проверь.
— Н-не сомневайся, — сказал Удодыч.
— Время, Феофил Немвродович, — нетерпеливо напомнил Становой.
Он был единственный из всех, с кем Удодыч общался более или менее регулярно, кто взял себе за труд запомнить его имя и отчество. Удодыч происходил из семьи алтайских староверов, и в его жизни было два наследственных проклятия: заикание и имя. Впрочем, на судьбу он не роптал, а со временем научился даже извлекать из своих недостатков определенное удовольствие: ему нравилось наблюдать, как люди мучаются, слушая его, и как они сами начинают заикаться, пытаясь правильно выговорить его имя и отчество.
Удодыч предусмотрительно запер машину и вместе со Становым пошел к вертолету. Пыльная трава громко шуршала под ногами, цепляясь за штанины, из-под сапог веером разлетались, треща, как полоумные, серо-коричневые кузнечики. От земли шибало ровным жаром, а проливных дождей, которые шли в этих местах без малого месяц, словно и не было. О них напоминали только промытые в каменистой почве канавки. Угодив ногой в одну такую канавку, Удодыч подумал, как хорошо, что вертолету не требуется разбег.
Топливный бак он все-таки успел проверить. Чернявый пьяница не соврал: керосина в баке было под завязку. Становой уже устроился в кресле пилота — вертел какие-то ручки, щелкал тумблерами, глядел на пляшущие стрелки и разноцветные лампочки, то удовлетворенно кивая, то, наоборот, хмурясь и бормоча под нос нехорошие слова.
— Ну как, М-максим Юрьич? — спросил Удодыч, садясь в соседнее кресло. — Взлетит эта к-кофемолка?
Становой хмуро покосился на него и ничего не ответил. Удодыч мысленно пожал плечами. Он знал, что командир точит на него зуб, но особой вины за собой не видел. Он сделал все, что мог, а кого не устраивает — пусть сделает лучше, если получится. Откуда Удодыч мог знать, что сель не похоронит, а, наоборот, вынесет труп того грузина на самое видное место? Как он мог догадаться, что в ночи, под проливным дождем, в районе озера будет слоняться еще кто-то? Да еще умеющий отличить раскат грома от взрыва… В конце концов, все это придумал сам Становой! Сам придумал, сам пускай и расхлебывает. Да и расхлебывать-то, по большому счету, нечего. Никто не видел ничего конкретного. Грузина мог убить кто угодно — боевики, к примеру, а то и вовсе ревнивый муж какой-нибудь московской шлюшки. Осталось только вывезти из района озера оборудование, и все будет в полном ажуре.
