— Н-не хмурься, к-командир, — произнес он. — К-клянусь, я не виноват. Ну, отк-куда мне было з-знать?
Становой нетерпеливо дернул каменным плечом.
— Ты действительно не виноват, — сказал он, — но пойми, Феофил Немвродович, мне от этого не легче.
Басовито засвистел двигатель. Удодыч увидел, как по сухой траве пробежала длинная тень лопасти. Свист перешел в рев, трава полегла, заструилась, потом машина покачнулась, как байдарка на речной волне, приподнялась над землей и боком, набирая высоту, пошла в сторону гор.
«Не легче ему, — думал Удодыч, наблюдая за тем, как Становой уверенно управляет вертолетом. — Интересно, что ты запоешь, когда узнаешь, с кем я сегодня встретился?» Он немного поколебался — говорить или не говорить, — но дело выглядело довольно серьезным, и Удодыч решил, что сказать надо. Придется сказать, а то потом может хуже получиться…
Он откинулся на спинку кресла. Внизу проплывали горы. Смотреть на эти чертовы груды камня и заросли колючих кустов отсюда, сверху, из удобного кресла с подголовником, было до ужаса приятно. Это совсем не то, что пробираться по ним пешком… Честно говоря, ноги у Удодыча до сих пор гудели после сорокавосьмичасового марш-броска по пересеченной местности и, сидя в кабине вертолета рядом со Становым, он испытывал легкую эйфорию, как будто вернулся, наконец, домой из кругосветного путешествия.
Описав по горам широкую дугу, Удодыч вышел к людям в двадцати километрах от места катастрофы, близ нетронутого селем поселка, где вовсю кипела курортная жизнь. А что, очень просто: был человек в отпуске, полол грядки на даче, а потом увидел по телевизору своих товарищей, насмерть бьющихся с очередной бедой, и не утерпел, примчался помочь первым же самолетом… Ну, пускай не самолетом, потому как это слишком легко проверить, пускай поездом, но все-таки примчался и встал в строй, плечом к плечу с ребятами… Чем проще, тем лучше, в общем. Да никому и в голову не пришло его о чем-то спрашивать: приехал, и молодец. Давай, браток, впрягайся, видишь, сколько дерьма мать-природа опять наворотила. Она наворотила, а мы разгребай… Работа такая!
— Слушай, Юрьич! — крикнул он, пытаясь перекрыть рев мотора и клекот рассекающих воздух лопастей.
Становой не обернулся. Тогда Удодыч подергал его за рукав. Становой повернул голову, вопросительно вздернул подбородок, увидел беззвучно шевелящиеся губы соседа и постучал себя по виску — вернее, не по виску, а по наушнику. Он, оказывается, уже успел нацепить на голову наушники, а Удодыч забыл — замечтался, старый хрен.
Прапорщик нашел вторую пару наушников, подогнал по размеру, нацепил, поправил у подбородка микрофон.
— С-слушай, командир, — повторил он, — д-даже не знаю, как тебе с-сказать… Т-ты только раньше времени не д-дергайся. Может, он п-просто так п-приехал, на отдых. П-пляж, море, девочки, овощи-фрукты, п-прочие п-продукты…
Брови Максима Юрьевича опять сошлись к переносице, обозначив глубокую складку на лбу.
— Кто? — резко спросил он, — Кто приехал? Ну говори, чего тянешь!
— П-потапчук, — сказал Удодыч.
— Кто?! Какой Потапчук?
— Тот с-самый. Федор Ф-филиппович. Г-генерал ФСБ.
Становой разразился длиннейшей матерной тирадой.
Это было настолько на него непохоже, что Удодыч даже немного струхнул. Потом Максим Юрьевич надолго замолчал. На скулах у него играли желваки, а рука так стискивала рукоятку управления, что на загорелой коже проступили белые, как мел, костяшки.
— Где ты его видел? — спросил он, наконец, вполне обычным голосом.
Удодыч назвал поселок, в котором встретился с Потапчуком. Во время работы в конторе он пару раз водил генеральскую «Волгу», заменяя заболевшего коллегу, и хорошо запомнил Федора Филипповича. Становой тоже неоднократно сталкивался с генералом по службе и был о нем довольно высокого мнения.
— Как он был одет? — напряженно спросил Становой.
— Да к-как всегда. В к-костюме, с п-портфелем…
Удодыч внезапно замолчал. Лицо у него при этом было такое, как будто его только что сильно стукнули по затылку.
— Вот именно, — сказал Становой. — Дошло? В костюме, с портфелем, а не в шортах и с полотенцем через плечо. А ты говоришь, овощи-фрукты… Значит, его аналитики нашу схемку раскололи. М-да… Этого, конечно, следовало ожидать. Плохо только, что это произошло не поздно, а вот именно рано. И еще хуже, что именно Потапчук, а не какое-нибудь бревно в генеральских звездах. Черт, как неудачно получилось! Какого дьявола, мне же твердо обещали, что эту тему наглухо прикроют!
— П-потапчука не б-больно-то п-прикроешь, — заикаясь сильнее обычного, заметил Удодыч. — А может, все-таки м-мимо?
— Свежо предание, да верится с трудом, — с сомнением произнес Максим Юрьевич. — Этот старый пес ничего не делает зря. А впрочем, должен же он хоть когда-то отдыхать! Костюм — ерунда. Он к нему просто прирос, как вторая кожа. Представляешь себе Потапчука в шортах? Вот умора-то! Он был один?
Удодыч медленно покачал головой.
— Нет. С к-каким-то п-парнем. Т-твоего примерно в-возраста, рослый, одет ст-т-транно, вроде как б-бомж, а м-морда… 3-знаешь, на такой морде можно г-гвозди ровнять. Не морда — к-камень.
— Так, — упавшим голосом сказал Становой и, повинуясь внезапному импульсу, коротко, но предельно точно описал внешность встретившегося ему в горах у ручья рязанского инженера Корнеева. — Он?
— Т-точно, он, — подтвердил Удодыч. — К-как живой. И что т-теперь?
— Говно наше дело, товарищ прапорщик, — задумчиво проговорил Становой. — Эти суки уже и прятаться-то перестали. Кружат, как голодные акулы, примеряются, с какой стороны половчее цапнуть…
— Брось, командир, — рассудительно возразил Удодыч. — Д-доказухи у них никакой, иначе мы с т-тобой д-давно бы на нарах вшей б-били.
— Какая доказуха, чудак? — Становой резко засмеялся. — Кто же позволит им марать доброе имя нашего родного министерства? Это же ФСБ, а не прокуратура! Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой…
— Т-тем более, — не сдавался Удодыч. — Если бы они были у-уверены… Д-думаешь, они бы тебя достать не смогли? Если д-доказуха не нужна, то и тянуть нечего. Н-нет, командир, это они пока присматриваются. И хочется кого-нибудь шлепнуть, и колется: а вдруг не т-того? Т-тебе бояться нечего, а я, если надо, м-могу и в кусты. Лягу на дно и хрен они меня д-достанут. А если вдруг до р-разборок дойдет, можешь валить все на меня. Мы им жмура какого-нибудь подходящего подкинем — вот он, мол, самый и есть, Удодыч этот п-проклятый, который варенье-то украл. И в-все!
— Как у тебя все просто, — с кривой улыбкой сказал Становой. — Как в шашках: раз-два, и в дамки!
— А чего сложного-то? Можно п-подумать, Потапчуку больше всех надо. Он старый, ему на пенсию п-пора. Б-была бы могилка, а уж чего на ней написать, они сами п-придумают.
— Одно хорошо, — после долгой паузы сказал Становой. — Сдавать друг друга нам никакого резона. Ведь даже не дослушают, просто пальнут в затылок, и весь разговор.
— Да, — подумав, согласился Удодыч. — Д-действительно, х-хорошо.
Солнце начало понемногу приобретать красновато-медный оттенок. От вершин протянулись длинные густо-синие тени, затопили ущелья, превратив их в наполненные темной тушью бездонные провалы с острыми, как бритвы, краями. Это было очень красиво, но Становой хмурился все сильнее.
— Далеко лететь-то? — спросил он. — Ты давай, рули, Сусанин, а то до темноты не управимся. Ночевать у озера нам не резон, а в темноте на этом примусе над горами летать — слуга покорный. Лучше уж сразу застрелиться.
Вопрос был задан зря: Становой знал дорогу к озеру не хуже Удодыча. Просто ему, наверное, хотелось выплеснуть хотя бы малую толику владевшего им раздражения. Удодыч открыл рот, чтобы ответить, но говорить не понадобилось: впереди, чуть справа по курсу, блеснуло спокойное зеркало воды, стоявшее метра на три, а то и на все четыре ниже, чем раньше.
Максим Юрьевич посадил машину на относительно ровной площадке, совсем недавно служившей лагерем Удодычу и изобретателю генератора туч Артуру Вениаминовичу Ляшенко. Выпрыгнув из кабины, Удодыч первым делом отыскал на склоне место, где покоился непризнанный гений. Каменная осыпь выглядела непотревоженной, и прапорщик подумал, что камень — отличный материал. Наверное, самый лучший материал, когда речь идет о том, чтобы что-то спрятать. Поди, разберись, тревожил его кто-нибудь или нет! И со временем не просядет…
Он поглубже надвинул на лоб козырек армейского кепи. Низкое солнце слепило глаза, а еще Удодыч никак не мог избавиться от ощущения, что за ними наблюдают. Он понимал, что это ерунда, что здесь никого нет и быть не может, но ощущение не проходило, и прапорщик скова с подозрением покосился на каменистый склон, как будто похороненный там инженер мог от нечего делать подглядывать за ним через щелочку между камнями.
