Какой-то стон. От крыльца. Тихий стон. Гаврилин остановился, прислушиваясь, потом снова пошел. Сантиметр за сантиметром. К крыльцу. К невообразимо далекому крыльцу.
– Кто тут? – спросил Гаврилин.
– Замочил?
– Что?
– Лесника замочил?
– Это был лесник? – Гаврилин оперся спиной о стену.
– Замочил… – удовлетворенно сказал голос, – суку такую.
– Ты кто? – снова спросил Гаврилин.
– Кирилл.
– Кирилл… Кирилл, – Гаврилин почувствовал в желудке пустоту, в голове что-то звонко лопнуло. И прозвучал голос Краба: «Что ж ты, Кирилл, уже и глаз целым достать не можешь?».
– Что ж ты, Кирилл… – медленно произнес Гаврилин.
– Что?
– Уже и глаз целым достать не можешь?
Кирилл захрипел. Смех, не сразу понял Гаврилин.
– И все-таки лабух был прав, – с трудом произнес Кирилл.
– Музыкант.
– Музыкант, – сказал Кирилл. – Не повезло мне.
– Да? – сказал Гаврилин с иронией. Даже удивился, что у него остались еще силы на иронию.
– Не повезло. Чертов Петрович.
– Не поделили? Меня?
– Кобеля его. Кунака. Я его пристрелил. А Петрович – меня.
– Куда тебя? – спросил Гаврилин и подумал, что разговор получается глупый и нелепый.
– В живот. Только я ни боли не чувствую, ни пошевелиться не могу. Наверное, позвоночник.
– Скорее всего, – согласился Гаврилин, – а напарника твоего я убил?
– Нолика? Нет, его Кунак порвал, можешь посмотреть возле калитки.
– Кто-то еще с тобой приехал?
– Все, больше никого. Нас трое и лесник. Все.
– Ага.
Пауза.
– Ты что теперь со мной будешь делать? – тихо спросил Кирилл.
– С тобой? – А разве что-то нужно делать, подумал Гаврилин. – С тобой…
А что, собственно…
– А ты как думаешь?
– Мочить будешь?
– Мочить…
– Решай быстрее.
– Тебе некогда?
– Сука!
Гаврилин усмехнулся:
– Сам решай.
– Что решать? Убить тебе меня или нет?
– Убить или нет, – Гаврилин говорил с трудом, преодолевая приступы слабости, смысл слов доходил до него с трудом, – убить или нет.
– Подыхать оставишь? Я же за пару часов дойду на этом морозе!
– Морозе? – Гаврилин улыбнулся, он напрочь забыл, что на дворе мороз. И сразу же стало зябко, тело начала колотить дрожь.
– Не тяни, сука, не тяни!
– Что же ты, Кирилл, уже и глаз целым достать не можешь?
– Помучить решил? Отыграться?
– Помучить? – Гаврилин задумался. – Нет, не хочу.
– Что хочешь?
– Хочу кое-что узнать.
– Спрашивай, – голос Кирилла упал до шепота, – не тяни.
– Так плохо?
– Плохо? Представь себе, что тело твое уже подохло, а мозги еще живут. У меня живот разворочен. Мне холодно. Очень холодно.
– Зачем вы приехали?
– За сержантом. Петрович позвонил…
– Все-таки был телефон…
– Сам Краб поехал за тобой в погоню, а нас послал сюда.
– Хорошо. – Гаврилин почувствовал, как начинает проваливаться в топкую темноту, прикусил губу. Стало больно и горячо. И вкус крови во рту. Темнота отступила.
– Кто-нибудь караулит выезд отсюда на трассу?
– Нет. Человек Краба есть на ментовском блок-посту возле самого города. Все?
– Почти. Почти, – Гаврилин задумался, – афганец ваш что делает?
– Кто?
– Афганец, Клоун.
– Клоун? Какой он на хрен афганец? Не был он никогда афганцем. В зоне срок он мотал, понял? Афганец…
– Срок мотал, в зоне… – Гаврилин посмотрел на небо. Звезд видно не было. Снова небо затянуло тучами.
– Мне пора, – сказал Гаврилин.
– Давай, – очень тихо сказал Кирилл.
– Машина ваша где?
– Сразу за забором, ключ в замке. Не тяни…
– Ладно, – Гаврилин поднял пистолет, навел его в лицо Кирилла, – ладно.
– Вот ведь обидно, – сказал вдруг Кирилл, – к семье своей так и не заехал…
– Обидно, – согласился Гаврилин, – обидно.
Выстрел. Пуля попала в лоб, тело даже не вздрогнуло. Просто на белом появилось черное отверстие.
– Обидно, – пробормотал Гаврилин, отталкиваясь от стены.
– Обидно, – прошептал Гаврилин делая шаг к калитке.
Обидно, обидно, обидно, обидно, обидно…
Оперся рукой о забор. Постоял, переводя дыхание. Холодно.
Холодно и обидно. Гаврилин толкнул калитку. Закрыто. Нашарил левой рукой засов. Потянул. Влажная кожа прилипла к вымороженному металлу.
Обидно. Гаврилин не торопясь оторвал пальцы от засова, оставляя кусочки кожи. Больно. Холодно.
Холодно и больно.
Гаврилин толкнул калитку. Она легко открылась.
Машина. Действительно, всего в нескольких метрах. Гаврилин снова посмотрел на лежащего под самыми ногами Нолика. Ему вдруг показалось, что тот шевельнулся.
Показалось. Но Гаврилин осторожно прицелился и выстрелил в Нолику в голову. Холодно.
Покрутил пистолет в руке. Выбросить? Нет, нельзя, нужно вернуть его сержанту Милякову. Обещал…
Если его не нагнал Краб. Тогда можно никого не ждать.
А он и не ждет никого. Он сам выберется. Сам. И он сдержит свои обещания. Сдержит. И свои, и обещания музыканта. Краб. Краб.
И Григорий Николаевич.
Теперь все будет легче. Просто сесть в машину. Просто завести мотор и доехать до города.
Гаврилин обошел машину. Его качало. Ничего. Теперь только сеть в машину. Только сесть в машину…
Темнота внезапно облепила лицо, клейкой массой забила легкие. Гаврилин схватился за ручку на дверце.
Земля испуганно прыгнула из-под ног. Пальцы скользнули по металлу, не удержали тело.
Обидно, подумал Гаврилин, и все померкло вокруг него.
Пальцы впились в ледяную стену. Он висел над пропастью. Сквозь ледяную корку просвечивалась поверхность скалы, изрезанная морщинами, будто лицо старухи.
Морщинистая серая кожа, залитая прозрачной слюдой. Скользкой, смертельно холодной слюдой.
Бесконечная вертикальная поверхность. Он посмотрел по сторонам. Поднял голову вверх. Холодная бесконечность. Вниз он посмотреть не решился. Достаточно было того, что ледяная стена терялась вверху, создавая впечатление бесконечной. Или и в самом деле была бесконечной?
Он бы просто не вынес зрелища бездонной пропасти. Он и так еле держится там, где ничто не может удержаться.
Он удивился. Посмотрел на свои руки. Его пальцы пронзили ледяную корку и удерживали тело, как крючья.
Странно, он не чувствовал своего веса. Или это его пальцы потеряли чувствительность на морозе? Он ведь целый день провел на морозе… Целый день. День, день, день…
Странное слово. Совершенно бессмысленное. Словно звук падающих ледышек. День. Никакого смысла.
Все теряет смысл перед безумной бесконечностью заледеневшей скалы.
Он висит уже бесконечно долго. Его пальцы скоро станут частью ледяного панциря, его тело, тесно прижимающееся ко льду, тоже превратится в ледышку. Нелепый крохотный нарост на сверкающей поверхности льда.
Он попытался пошевелить пальцами. Бесполезно. Он дернул руку. Лед отпустил. Он вскрикнул и замер в ожидании рывка, напряг пальцы левой руки. Ничего. На одной руке он висел так же надежно, как и на двух.
Правой, освободившейся рукой, он дотронулся до своего лица и не почувствовал прикосновения. Только что-то легонько звякнуло. Льдинка о льдинку.
Появилась шальная мысль, что он повис вовсе не на стене. Он лежит на бесконечной ледяной равнине. И тогда нужно просто встать. Вырвать изо льда левую руку и встать.
– Попробовать встать? – спросил он у себя.
– Попробуй.
– Хорошо, – он потащил руку на себя.
Пальцы медленно, с тихим скрипом пошли наружу. А он снова ничего не почувствовал. Не то, чтобы тело совсем перестало ему подчиняться. Оно… Оно именно подчинялось, тщательно выполняя мысленные команды. Он управлял своим телом, но перестал быть его частью. Сознание его находилось в теле, будто водитель в машине.
Он высвободил левую руку. Легкий шелестящий звук. Еле слышный. Стал чуть сильнее. Еще немного. Еще.
Странно.
Никого нет вокруг. Он один на этой равнине. Или все-таки стене?
Перед его глазами медленно проплыла трещина. Подо льдом началось неторопливое движение трещин и морщин. Вверх, мимо его лица.
Странно.
Потом медленно пришла мысль – он падает. Все-таки он висел на скале, и вот теперь, потеряв опору, с каждым мгновением ускоряется. Вниз, в бездонную пропасть.
Рука ударилась в ледяную стену и бессильно отлетела в сторону. Звон.
Он ударил снова, сильнее. Словно по колоколу. В глубине льда зародился гулкий тягучий звук.
Еще удар. Он не чувствовал ни боли, ни самого удара. Взмах, колокольный звук. Бессмысленно.
Трещины скользили все быстрее и быстрее.
Он ударил изо всех сил. Брызнули осколки льда. Он вскрикнул, потому что это были не осколки покрывшей скалу корки, а его пальцы. Его пальцы разлетелись на сотни кусочков, а он не почувствовал боли.
Скорость нарастала. Он закричал.
– Ты чего орешь? – спросил женский голос.
– Падаю, – он повернул голову на голос и закричал снова.
