Берюрье вытирает лоб черным платком, вполне подошедшим бы для пиратского флага.
– Большой стакан белого! – кричит он.
Маргарита приносит заказ и ухитряется положить два кило своей левой сиськи на мое плечо.
Я дружески поглаживаю ее. Она мягкая, как бархат, и наводит меня на мечты о сладкой жизни на розовом облаке. Всю свою жизнь я мечтаю пожить на розовом облаке... Гулять по бесконечной синеве с золотыми точками и смотреть с высоты на Землю, загаживаемую дрянью под названием Человек!
– Не стесняйся, – ворчит Берюрье.
Он кладет свою грязную фетровую шляпу на соседний табурет. Кожаная подкладка шляпы нарисовала на его лбу желтоватый круг.
– Вижу, начало у нас не слишком удачное, – констатирует он.
Пинюш хочет разделить с нами грусть. Мы даем ему двойное согласие, и он подсаживается ближе.
– Эта история может стоить нам карьеры, – говорит Берюрье как ни в чем не бывало. – Наверху могут простить неудачу, но не прощают, если вас выставили на посмешище.
Он осушает свой стакан с такой быстротой, что я себя спрашиваю, а был ли он когда-нибудь полным.
– В моем квартале меня зовут «Бычья голова»! Меня, Берюрье! – добавляет он. – Даже моя жена и та надо мной издевается!
– Ну это-то не вчера началось, – перебиваю я. – Твоя башка уже давно напоминает бычью, парень... Плюй на них на всех, мы еще отыграемся...
– Ты так думаешь?
– Да. Согласен, случай сунул нас в жуткое дерьмо. Да, нас держат за лопухов, но мы возьмем реванш...
– Ну ты оптимист!
– Это не оптимизм, а воля. Я, представь себе, привык оставлять последнее слово за собой! Моя уверенность его подбадривает.
– Но ведь нет же ничего нового! Как мы найдем ту сволочь, как?..
– Надо ждать, – советует Пино. – Ему придется избавляться от остального...
Я обрушиваю кулак на мраморный столик.
– Нет, мы не будем ждать!
– А чего же нам делать?
– Раз нет никакого следа, мы создадим его сами! Мои помощники разевают глаза размером с лужайку перед Елисейским дворцом.
– Создадим след?
– Совершенно верно... Я щелкаю пальцами.
– Маргарита! Принесите нам на чем писать и сядьте с нами на минутку.
Хозяин забегаловки, толстый бездельник, начинает возникать за своей стойкой. Он говорит, что при таком наплыве клиентов официантка должна обслуживать посетителей, а не рассиживать с ними.
Я ему советую выйти из-за стойки, где он страдает от недостатка двигательной активности, и ненадолго заменить рыженькую.
Он подчиняется, вопя еще сильнее, но от его возражений эффекта не больше, чем от голубиной какашки на куче дерьма. Официантка возвращается с блокнотом в черной обложке с отвратительной бумагой в клеточку и конвертом такого низкого качества, какое только возможно.
– Вас не затруднит написать письмо под мою диктовку, красавица?
Она выглядит удивленной и восторженной.
– Нисколько...
– Тогда садитесь и пишите.
Я протягиваю ей мою авторучку.
– А что ты хочешь, чтобы она написала? – беспокоится Берюрье.
Я отвешиваю ему под столом удар ногой, от которого он бледнеет.
– Постарайся хоть раз в жизни подержать свою пасть закрытой, – советую я. – Ты себе даже не представляешь, как это помогает отдохнуть!
Он замолкает. Пинюш дрожащими пальцами скручивает сигаретку. Когда он заканчивает, табак преспокойно лежит на его штанах, а ему осталось курить только бумажку.
– Я жду... – напоминает о себе Маргарита, бросая на меня огненный взгляд. Я скребу щеку.
– Ладно, поехали... – И диктую: – Господин главный редактор...
Она высовывает кончик розового языка, навевающий на меня мечты, и старательно выводит аккуратным почерком, повторяя:
– Господин... глав... – Она перебивает себя: – Кто?
– Главный редактор!
– Это его фамилия?
– Нет, должность... Он руководит редакцией газеты...
– Какой?
Я раздумываю.
– Адресуем это во «Франс суар». Маргарита встает.
– Тогда я схожу за бумагой получше. Подождите! Эта девочка начинает мне действовать на нервы!
– Не стоит, эта прекрасно подойдет.
– О, тогда...
Она продолжает более острым почерком, потому что раздражена. Я диктую под внимательными взглядами моих помощников:
– В ночь с 30 на 31 марта сего года я находилась на Центральном рынке...
Официантка пишет, потом снова останавливается.
– Это неправда, меня там не было... Я вообще никогда не хожу на Центральный рынок!
– Об этом не беспокойтесь, малышка! Продолжайте.
– Да, но мне бы хотелось узнать, что это означает! – протестует она.
– Вы мне доверяете, да? Взгляд становится бархатным,
– Разумеется.
– Тогда положитесь на меня. В данный момент вы помогаете полиции!
И я продолжаю, твердо решив, что больше не потерплю никаких замечаний:
–...и видела, как некто положил в корзину с коровьими головами сами знаете что!
Я прекрасно сумел почувствовать стиль рыженькой. Радуясь этому, гоню вовсю:
– Я ничего не сказала полиции, потому что не люблю легавых...
– О! – протестует девушка.
Я загоняю вызванный ее чувствами протест обратно ей в горло.
– Ладно, ладно, пишите... и не имею никаких оснований помогать им в их работе. Но вам, если вы заплатите мне небольшую сумму, я расскажу все. Абзац!
– Это тоже писать?
– Нет. Начинайте следующую фразу с новой строки...
– А-а!
– Если мое предложение вас заинтересует... Берюрье, следящий за рождением письма, заглядывая через плечо девушки, считает нужным вставить свое слово:
– "Заинтересует" с двумя "р"! – уверенно заявляет он. Киска смотрит на меня.
– Не слушайте этого жирдяя, моя дорогая... Он учил орфографию за рулем трактора! Обиженный Берюрье заявляет:
– Ну, как хотите. Лично я всегда ставлю два. Я улаживаю инцидент красноречивым пожатием плечами.
–...дайте мне об этом знать объявлением в вашей газете. Тогда я назначу встречу вашему человеку, который и принесет мне бабки.
Она заканчивает писать.
– Подпись ставить?
Я останавливаюсь в нерешительности.
– Как вас зовут?
– Маргарита Матье!
– Тогда подпишите просто: Маргарита М.
– Готово.
– Спасибо. Теперь конверт. Главному редактору «Франс суар», Париж... Хозяин тошниловки теряет терпение.
– Закончили вы свой треп или нет? – рычит он. – Вы за кого принимаете мою официантку? За маркизу де Севинье3, что ли?
– Возвращайтесь к своим обязанностям, дитя мое, – советую я, даю ей щедрые чаевые, но удерживаю за руку. – Скажите, а в котором часу вы заканчиваете свой каторжный труд у этого рабовладельца?
– В четыре часа!
– О'кей... Я буду ждать вас напротив за рулем мой машины. Договорились?
Она в восторге взмахивает ресницами. Подходит кабатчик, выпятив пузо.
– Это меня вы зовете рабовладельцем? – осведомляется он тусклым голосом.
Его пухлая морда бледна, как брюхо дохлой рыбы. Он упирает кулаки в бедра, потому что видел в своей родной провинции, что так делают артисты в пьесах.
– Возможно, – соглашаюсь я. – Здесь ведь нет других рабовладельцев, верно?
– Я не потерплю, чтобы грязный мусор оскорблял меня в моем же доме! – вопит он. – Меня достали эти унижения! Да лучше принимать клошаров, чем легашей!
Я быстрым движением расстегиваю пряжку его ремня, и он едва успевает подхватить брюки.
– Он еще снимает с меня штаны! – завывает продавец горячительных напитков.
Я встаю и сую письмо Маргариты себе в карман.
– Не возникай, а то я натравлю на тебя налоговую службу.
Он решает засмеяться.
– Давайте, только ничего у вас не выйдет!
– Посмотрим! Пинюш хлопает меня по карману:
– И что ты собираешься с этим делать, Сан-А? Я и сам точно не знаю.
– Попытаемся прорвать нарыв... Что получится, то и получится...
– Какие приказы для меня? – спрашивает Берюрье.
– Оплати выпивку и отправляйся на рыбалку до новых распоряжений!
Я их оставляю и иду отдать письмо дежурному полицейскому, попросив отослать его пневмопочтой...
После этого я запираюсь в своем кабинете и звоню на набережную Орфевр моему достойному коллеге комиссару Трануку, ведущему данное дело.
– Это Сан-Антонио, он же Бычья Голова. Он смеется.
– Знаете что, старина, «Франс суар» скоро получит одно письмо, о котором наверняка поставит в известность вас. Не обращайте на него внимания. Это я решил подшутить над писаками. Мне надоело быть мишенью для их острот.
– Хорошо, – обещает Транук.
После нескольких язвительных слов поддержки кладу трубку. Я начал с отчаянного шага, но ведь главное – делать хоть что-нибудь, верно?
Я возвращаюсь домой, напевая ностальгическую мелодию, вызывающую у меня желание оказаться на пляже Лазурного берега!
Фелиси приготовила тушеную телятину, которой я нажираюсь под завязку. После этого я позволяю себе небольшую сиесту, попросив мою славную матушку разбудить меня ровно в три часа, что она и делает.
