Командир и старпом остались один на один в командирской каюте. Куринов расписался в нарядах о получении провизии.
— Кажется, к переходу домой все готово? Как, старпом?
Чугунов согласно пожал обтекаемыми плечами и предложил:
— Моряков можно и в увольнение отпустить, а офицерам готовить бумаги для сдачи боевой готовности номер три. В Петропавловске разбегутся по домам. Штаб бригады только нас и ждет. Они думают, мы на заводе три месяца отдыхали! По ресторанам по Владику гуляли да должности в штабе флота выколачивали. Навалятся со всей пролетарской ненавистью, накопают замечаний. Не сдадим флагманам курсовую задачу — премиальные урежут.
— Да ладно, пусть сходят на берег до утра. Вечно у нас офицер во все дырки затычка. Боевые документы? Они и без напоминаний знают, что и когда нужно готовить, — успокаивал командир своего боевого помощника.
В дверь каюты осторожно постучали. Куринов вопросительно посмотрел на старпома.
— «Бычок»[9] наш, Баранов, в увольнение рвется, — ответил Чугунов, еще окончательно не справившись с раздражением, — холостяк, однако!
В узком темном проеме косяка командирской каюты показалась высокая фигура командира ракетно-артиллерийской боевой части.
— Не стойте в дверях, проходите, — пригласил Куринов.
Статный офицер в узкой форменной курточке, из-под которой виднелись рельефные мускулы, осторожно присел на узкий диванчик. Каюта наполнилась резким запахом хорошего одеколона.
— На сход? — лукаво обратился к посетителю старпом.
— Именно! — весело ответил капитан-лейтенант. — Товарищ командир, слышал, у вас жена болеет. Может, чем-то помочь? — неожиданно спросил Баранов.
Куринов внимательно посмотрел на офицера, затем на женский портрет, стоящий в картонной рамочке на краешке стола, и тяжело вздохнул:
— Помочь ей, кроме медицины, никто не сможет. Даже моя любовь! — Сказал искренне и буднично, словно взял вилку за ужином. — Завтра утром отвожу в роддом. Наша третья попытка сохранить ребеночка. На этот раз доносила до положенного срока. Договорился, врачи присмотрят. Мы же здесь одни! Скоро и меня не будет. Идем в родную базу, Петропавловск. Медицина, надеюсь, поможет.
— Командир, мы же понимаем, за операцию нужно платить! У нас давно все за деньги. Сколько? Мы скинемся! — оживился вдруг старпом.
Куринов мутно посмотрел в его сторону. Он не понимал, к чему клонит помощник, потому машинально ответил:
— Пятьсот тысяч рублей.
— Это же мое двухмесячное довольствие, — тут же возмутился Баранов.
— Знаешь, — по-свойски обратился к нему Чугунов, — жизнь нарождающегося человека бесценна. Можно заплатить и больше, лишь бы родила нормально. У меня самого трое деток.
Куринов уважительно посмотрел на многодетного отца. К своему стыду, он и не догадывался о его большой семье. Да Чугунов никогда не просился лишний раз с корабля на берег, словно и не было дома.
Капитан-лейтенант Николай Баранов, командир ракетно-артиллерийской боевой части корвета «Дерзкий», собрался к женщине, с которой был знаком пару недель. Лихорадочно перерыл шкафчик с «гражданкой» и, не найдя ничего достойного для выходного дня, напялил затертые джинсы. Торопливо заправил в них синюю в клетку модную рубаху, чуть зауженную в талии. Бархоткой любовно прошелся по своей гордости, новым ботинкам с тупыми носами. «Его холостяцкий гардероб не превышал суммы годового налога на яйца»[10] , — шутили в советскую пору моряки.
На сход шел один, другие офицеры, воспользовавшись добротой командира, еще перед ужином ускользнули на берег, чтобы попрощаться с близкими и знакомыми перед скорым убытием корабля из Владивостока. Осталась лишь дежурная служба.
Чертыхнулся на желтые полосы полиэтилена, огораживающие строительный котлован, и направился по набережной в сторону Дальзавода. Оторвавшиеся от столбиков ограждения полоски еще долго угрожающе шипели ему вслед. Ветер усиливался, предвещая дождь. Он шел к ней домой. Чтобы сократить расстояние, двинул по Корабельной набережной до бывшего 178-го военного судоремонтного завода. Сейчас в его главном корпусе находился самый большой в городе ресторан. Освещение делало его похожим на лужу крови. С 1877 года на этом месте располагался механический, а затем военный завод.
Вспомнил, как познакомился здесь же с Мариной, случайно, не преднамеренно. Он пригласил ее на танец, после которого она первая протянула ему руку для знакомства. События развивались непредсказуемо и совсем не по плану. Он же привык планировать поведение, хотя бы вероятные поступки. Не женился по той же причине — еще не приступал к планированию создания семьи. В то же время чувствовал, «прогнозное» время приближалось.
Николай осторожно взял нежную маленькую ручку, и вдруг… Нет, именно натурально, сильно обжигая кожу, его ударило током. Напряжение исходило от них обоих. Узкие, в легкой усмешке губы ее, говорящие только ему понятным языком, светло-голубые глаза, которые пьянили и колдовали.
Марина не спешила убрать руку из его влажной ладони. Еще не понимала важности момента, но уже не могла отвести взгляда, наполненного потаенным желанием подчиниться сильному мужчине.
Они не обратили тогда внимания на резкий порыв ветра, поднявший невидимую мелкую дождевую пыль, на короткое прощание Марининой подруги. Даже глухой треск грома не отвлек их от самих себя. Взявшись за руки, они растворились в темноте Корабельной набережной. У блочного семиэтажного дома стоять под дождем было неуютно, и он напросился на ночной чай, но получил отказ.
Женщина, стараясь до последнего играть в невинность, сдалась и согласилась впустить незнакомого мужчину в свою квартиру только на третью встречу. В таких случаях говорят, «произошло все само собой».
Двухнедельный срок их знакомства заканчивался. Через два дня предстояло убыть к основному месту базирования корабля, на Камчатку, за 2400 километров. Марина не догадывалась о скорой разлуке, а Николай именно сегодня хотел сообщить ей об этом. В голове крутились лишь два варианта их дальнейших отношений — расстаться или сделать предложение. Как-то само собою в голове начали складываться стихи. Подходя к двери Марининой квартиры, он успел сочинить несколько четверостиший. Тема же его отъезда отошла на второй план. Первое, что он сделал после долгого поцелуя, написал на бумаге:
Разлука
Разлука дни нам сокращает
И проверяет на любовь.
Она, наверное, не знает,
Что нам известно и без слов.
Об умных мыслях и ученьях,
Что про любовь все говорят.
Как будто в этих преступленьях
Нас обвинить с тобой хотят.
Пускай Куприн другого учит
Про ветер, пламя и огонь.
А сердце мне одно лишь мучит —
Когда увидимся мы вновь?
Женщина внимательно прочитала и буднично отложила на холодильник листок с предназначенными ей стихами. Все поняла без объяснений. Боялась отпугнуть внезапными выяснениями и слезами, хорошо понимая — именно этого больше всего и боятся мужики.
…Проснулся он рано, от скрежета лопаты дворника за окном, и с удивлением обнаружил, как, оказывается, успокаивает дыхание спящей рядом женщины. Прикоснулся губами к распаренному телу, поцеловал в чуть припухлую мочку с колечком серьги. Вот так и происходят чудеса! Наверное, так рождается волшебство, называемое химией любви. Когда осознанное желание совпадает со стремлением жить в другом человеке.
Утром они стыдливо прятали друг от друга глаза, как дети, боявшиеся признаться родителям в разбитой ими чашке. Николай отказывался от завтрака, спешил к подъему флага, но все же поддался уговорам и не пожалел. Давно не ел простой овсянки.
— Марина, — решился, наконец, заговорить о скорой разлуке Николай, — через пару дней убываем на Камчатку. Выбраться к тебе будет сложнее, потому и написал стихи. С другой стороны, не хотелось бы играть в любовников, а определиться в наших отношениях, тогда и планировать станет легче. В общем, подумай, я хотел бы сохранить и как-то узаконить наши отношения.
Стоявшая у входа в кухню Марина бессознательно мяла руками фартук, то скручивала его жгутом, то распрямляла, затем извиняющимся голосом проговорила:
— Ты знаешь, я еще замужем. Может, это пройдет? Давай подождем? Постарайся все забыть, это страсть, а не любовь. Не звони и не ищи меня. Пусть чувства успокоятся, тогда мы и поговорим. Ладно?
Доверчиво и жалостливо глянула на него и легонько надавила на плечо, выталкивая за дверь.
На площадке было чисто и пахло свежей краской.
Открыв подъездную дверь, Николай по щиколотку утонул в дождевой лужице. Другой ногой нащупал камень и выскочил на твердый участок тротуара. Неприятно колючий ветерок нагло лез под рубашку. Он передернулся всем телом и громко фыркнул — бр-р-ы-ы! В груди вдруг что-то оборвалось, и навалилось большое, жалостливое чувство, отчего можно и заплакать. Впервые ему не хотелось возвращаться на корабль. Там было казенно, холодно и тоскливо, но недавний плен уюта и женского тепла уходил с быстротой приближающегося такси. Рядом раздраженно, не с первого раза завелась машина. Черный «Лендкрузер» с затемненными стеклами, предательски урча, медленно проехал совсем рядом…
