Но последнее указание о его местопребывании не вызывало у меня никаких сомнений. Раз после де Ковилхана, пробывшего значительную часть жизни под домашним арестом – фактически в плену – след обрывается, то искать нужно в Эфиопии.
Если еще не поздно…
4
Поток моих мыслей был неожиданно прерван Питером, который, удобно устроившись на переднем сидении моей машины, спросил:
– Я слышал, ты теперь работаешь Индианой Джонсом?
В вопросе была определенная доля иронии, но я не испытывал желания вступить на тропу войны.
– Питер, если будешь меня подначивать, то я напомню, как тебя сравнивали с Геббельсом при режиме Саддама Хуссейна, – миролюбиво возразил я. – Помнишь того брызжущего слюной конгрессмена-республиканца от штата Пенсильвания?
Я повернул голову направо, мило улыбнулся моему другу и снова стал следить за уличным движением. Мы ехали по улице с романтическим названием «Персиковое дерево». Дождь немного усилился и мне пришлось включить «дворники».
– Маклин, ты же прекрасно знаешь, что успех, обрушившийся на нас после прямых репортажей из Багдада, когда все телекомпании потеряли связь, а мы работали в прямом эфире – этот успех вызвал зависть и недоброжелательное отношение у многих, – несколько обиженно хмыкнул Питер. – К тому же цензура была не только со стороны чертова Саддама. Пентагон ведь тоже старался
усложнить нам жизнь.
Арнетт был прав. Время изменилось. Если в ходе вьетнамской войны представители всех средств массовой информации располагали определенной свободой как в освещении боевых действий, так и в перемещении (в том числе, в зоне боевых действий), то на этот раз все было иначе. Еще до начала боевых действий, парни из Пентагона распространили свод правил освещения иностранными и американскими журналистами боевых действия против Ирака. Огромный перечень пунктов – всего более шестидесяти.
Прежде американские журналисты имели в своем распоряжении несколько инструкций, запрещавших распространение сведений о численности войск, расположении подразделений и местонахождении боевых самолетов и кораблей ВМС. Новые правила быстро прозвали «драконовскими». Пентагоновцы исходили из того, что теленовости в определенном смысле заменили собой классическую дипломатию и шпионаж.
Новые правила ввели запрет на информацию об отмене боевых действий, мерах маскировки войск противника, на визуальную и звуковую запись состояния солдат, находящихся в агонии. После длительных колебаний, военные разрешили также репортерам сообщать приблизительные данные о потерях войск США.
– Да. Питео, возможно воина – это ад, но для высокого рейтинга она – сущий рай, – подтвердил я, делая поворот налево и уходя с одной из главных улиц Атланты, где много лет назад под колесами автомобиля погибла блестящая писательница Маргарет Митчелл. Та самая, автор романа «Унесенные ветром».
– Я вчера разговаривал с Тэдом. Спрашивал о тебе – хотел вдвоем слетать в Германию для интересного интервью. Но Тернер сказал, чтобы я тебя не трогал, что у тебя дел выше крыши. Что ты по его заданию разыскиваешь Ковчег Завета.
Становилось все темнее, и я включил передние фары.
– Мы опоздали с тобой родиться, Питер. На семь тысяч лет. Урожай открытий уже давно снят. Нам остается лишь подбирать жалкие колосья.
– Не будь пессимистом.
– Не буду. Потому что я реалист.
– Есть принципиальная разница?
– Оптимист говорит, что стакан наполовину полон. Пессимист утверждает, что стакан наполовину пуст, а реалист понимает, что, если он не уйдет, то ему придется этот стакан, в конце концов, вымыть.
Арнетт расхохотался.
– Все равно я тебя не представляю со шляпой, пятидневной щетиной, в запыленных сапогах и с лассо на боку.
– Я тоже не представлял. Еще несколько недель назад. И знаешь, что случилось за столь короткий промежуток времени?
– Что же?
– Я научился употреблять слово «невозможно» с величайшей осторожностью.
– Может, тебе пора передохнуть?
– «Отдых» – мое любимое слово, – согласился я. – Но на время о нем придется позабыть.
Дождь усилился, капли глухо забарабанили по крыше автомобиля. «Дворники» на ветровом стекле задвигались чаще.
– Как близко тебе удалось подобраться к Ковчегу? – нарушил повисшее было в салоне молчание Арнетт.
Я коротко вздохнул.
– Что тебе сказать. Сначала приблизился, затем отдалился. – Несмотря на дождь, я не снижал скорости на довольно скользком полотне асфальта. – Но скоро собираюсь снова приблизиться.
– Каким образом?
– Боюсь, мне придется вернуться на Черный континент, хотя это сулит мне одни неприятности.
– Но почему?
– Если вспомнить как в Каире меня пытались отправить на тот свет в компанию к лорду Карнарвону и Говарду Картеру, проявлявшим слишком большой интерес к египетским древностям. Могу предположить, что в Эфиопии какой-нибудь добрый самаритянин сразу же подбросит мне в номер гостиницы ядовитого паука. Или же засорит грязью топливный бак машины.
Я припарковал автомобиль возле бара под названием «Скарлетт». Все в этом городе было пронизано духом знаменитого романа Митчелл. Даже напитки и коктейли в баре носили имена героев книги. Отказавшись от безалкогольного коктейля «Эшли» (самый нелюбимый мною герой «Унесенных ветром», вечно путавшийся под ногами у Ретта Батлера, мешая тому завладеть вниманием красавицы Скарлетт), мы заказали два виски.
– Что ты будешь делать в Германии? – поинтересовался я у Питера, чувствуя как теплая волна разливается
по всему телу, снимая накопившееся за день напряжение. – С кем интервью?
– С мэром Штутгарта.
Я уставился на него.
– С каких пор ты делаешь паркетные сюжеты? Неужели в нашей телекомпании нет людей, чтобы задать парочку вопросов клерку из Штутгарта? И ради этого переться через океан?
– Ради встречи с этим человеком стоит переться, как ты говоришь, на другой континент.
– Как его зовут?
– Манфред Роммель, – отчеканил Питер.
У меня интригующе засосало под ложечкой.
– Не родственник ли гитлеровского фельдмаршала… Постой. Как его.,- я наморщил лоб, пытаясь вспомнить. -… Эрвина Роммеля.
– Абсолютно верно.
Моя рука со стаканом виски застыла в воздухе, так и не добравшись до пункта назначения – жаждавшего огненной воды горла. Я опустил стакан на стол. Затем я напомнил Питеру один забавный анекдот: «По необитаемому острову, затерянному где-то в океане, бредет человек с бородой до колен. Вдруг из пены прибоя появляется женщина необыкновенной красоты.
– Давно здесь? – сочувственно спрашивает она.
– Уже лет двадцать.
– Когда ты последний раз пил виски?
– О-о-о, двадцать лет назад.
Она расстегивает молнию на рукаве своего гидрокостюма, достает фляжку и протягивает ему. Он делает огромный глоток.
– А сигарету когда последний раз выкурил?
– Двадцать лет назад.
Она расстегивает карман на другом рукаве и протягивает ему пачку «Мальборо». Он жадно затягивается.
– А самое-самое приятное ты когда последний раз делал? – строя глазки, кокетливо спрашивает она.
– Двадцать лет назад, – с глухим стоном роняет он. Женщина после его слов медленно начинает расстегивать молнию на груди.
– Не может быть! – восклицает несчастный. – Неужели у тебя там поместились клюшки для гольфа?»
Я закончил говорить и, поблуждав взглядом по бару, вновь остановил его на Питере.
– Виски на сегодня хватит, – предупредил я его. – А то завтра будет головная боль, если перебрать.
– А что у нас будет завтра? – спросил Питер, заранее предвкушая мой ответ.
Я не подвел его ожидания.
– Нудный перелет в Германию. Вряд ли можно надеяться на партию в гольф с мэром Роммелем. Но кое-какие вопросы я хотел бы ему задать.
Глава двадцать первая. ОККУЛЬТНЫЙ РЕЙХ
1
Когда я с неослабевающим интересом неоднократно смотрел сериал про Индиану Джонса, с великолепным Гаррисоном Фордом в роли неутомимого археолога, отправляющегося навстречу захватывающим приключениям и вступающего в схватку с гитлеровцами за обладание священными реликвиями, то каждый раз вспоминал книгу, изданную журналистом Луи Павелем и известным химиком Жаком Бержье. Она называлась «Утро магов».
В ней авторы задавались вопросом: каким образом в двадцатом веке, в Германии – одной из самых великих и цивилизованных стран мира, стало возможно коллективное сумасшествие миллионов людей? Еще вчера со слезами умиления на глазах слушавших концерты Бетховена в органных залах, а сегодня уже готовых зверски убивать, мучить, гонять в рабство десятки миллионов мужчин, женщин, детей и стариков. Откуда эта странная готовность добровольно отказаться от многочисленных личных свобод и маршировать в колоннах факельных шествий, сжигать в пламени костров книги вчерашних кумиров.
