Неужто прав был Гитлер, однажды обронивший красноречивую фразу: «Какое счастье для правителей, что люди не думают»?
И какой смысл заключен в лаконичном выражении красавца Бальдура фон Шираха, выходца из древнего аристократического рода, получившего прекрасное и фундаментальное образование: «Мы просто верили-.»?
Бывший ефрейтор и неудачник вознесся к упоительным вершинам абсолютной власти в результате невероятного, беспрецедентного стечения обстоятельств. Перед ним с завораживающей легкостью спасовали лучшие политики и утонченные дипломаты Германии, покорно уступив власть и могущество.
Что говорить о простых людях, если один из приближенных фюрера, бывший имперский министр вооружений и боеприпасов, Альберт Шпеер с изумлением признавал:
– Я с ужасом вспоминаю леденящие душу картины, которые мы видели на Нюрнбергском процессе. Материалы обвинения дали доказательства массовых расстрелов и уничтожения газом людей, которые я никогда не забуду. И все же, когда цепь этих картин проходит передо мной, я замечаю, что в глубинах моего сознания они порой вытесняются картинами иными – радости, идиллии Шпеер двенадцать лет провел за высокими стенами трехэтажной кирпичной тюрьмы Шпандау. Вокруг нее находились два дополнительных ограждения из колючей проволоки высотой в три метра, одно из. которых было под током высокого напряжения. В камере, где до него находились немецкие политзаключенные (начиная с тридцать третьего года), он написал мемуары, где признавался:
– Все сильнее и отчетливее проявляются у меня в памяти черты в лице Гитлера. И я спрашиваю себя: как ты мог так долго быть с ним плечо к плечу и не разглядеть их? Но понять это становится трудно, почти невозможно, когда я вижу перед глазами еще и сейчас сцены энтузиазма, связанные с Гитлером, который, со своими заманчивыми призывами и грандиозными планами, был гигантской личностью в глазах немцев.
Узник бывшей прусской военной тюрьмы Шпандау упоминал об одном из путешествий по Германии, которое они совершали вместе с фюрером. Это было летом тридцать шестого года. Тогда Гитлер, сидевший рядом со Шпеером на заднем сидении роскошного с открытым верхом «Мерседеса», полуобернувшись к нему, сказал:
– В машине я чувствую себя относительно безопасно на случай покушений. Относительно безопасно, – повторил он и Шпееру показалось, что Гитлер буравит его глазами, отчего у него по спине выступает липкий противный пот. – Даже полиция не информирована, когда, куда и с какой целью я отправляюсь. Покушение нужно планировать задолго, время и цель поездки должны быть
известны преступникам.
Шпеер возразил и удивился сам тому, с какой дрожащей интонацией прозвучал его голос.
– Мой фюрер, – сказал он, стараясь выдержать пристальный взгляд Гитлера и не дрогнуть, не отвести глаз в сторону, – народ любит своего вождя.
Гитлер резко, почти грубо оборвал своего министра.
– Снайперы. Я боюсь, направляясь однажды на митинг, пасть от пули снайпера. Гарантировать себя от такой возможности нельзя Поэтому лучшей защитой все же остается воодушевление людской толпы. Если кто-нибудь попытается применить оружие, то будет тут же повержен присутствующими и забит до смерти.
Шпеер не мог понять, почему фюрер решил отправиться с ним в монастырь Банц, к которому они приближались. Стиль «барокко» нисколько не соответствовал вкусам Гитлера. Но, когда перед ними предстал величественный монастырь, то монументальность сооружения вызвала безграничный восторг фюрера. После осмотра помещений он углубился в одну из келий монастыря, пригласив настоятеля для беседы. Шпеер находился в соседней комнате, дверь была неплотно прикрыта, и Альберт краешком уха уловил слова, донесшиеся из кельи…
«Ковчег»…
Он так и не понял, о чем шла речь. На обратном пути, когда Гитлер выбрал недалеко от дороги место для пикника, они устроились на зеленой лужайке. Вынув все необходимое из багажника, расстелив скатерть на траве и расставив съестное и коньяк, Гитлер стал делиться впечатлениями от беседы с настоятелем монастыря.
– Вы думаете, – спросил он, – церковь без причины продержалась два тысячелетия? Ошибаетесь, ее методам, ее внутренней свободе, ее знанию человека мы должны учиться.
Странно, подумал тогда Шпеер, голос Гитлера звучал ровно и спокойно. Даже поучительно.
Обычно он быстро загорался и начинал говорить громко, распаляясь и приходя в ярость, в лихорадочное состояние, разливавшееся вокруг него мощным напряжением. Шпеер как-то попытался сбросить с себя ощущение колдовской энергии, исходившей от фюрера и обволакивавшей сознание.
Гитлер тем временем развивал свою мысль:
– Но все же мы не должны копировать ее… Наш идеолог Розенберг пытается превратить партийное учение в новую религию! Это было бы неразумно! Гауляй-тер не является эрзацем епископа, а ортсгруппенгауляй-тер не может быть в амплуа священника. Это не найдет отклика в народе. Далеко не просто создать традицию. Необходимы не только великий идеал, но и авторитет дисциплины – и все это складывается в течение сотен лет.
Глаза Гитлера расширились. Уже с раздражением глядя на внимательно слушающего Шпеера, он заметил:
– Впрочем, церковники везде одинаковы. Я знаю эту публику хорошо. Мы должны, Шпеер, оказывать на них давление. В сравнении с нашими архитектурными сооружениями в Берлине и Нюрнберге древние соборы должны казаться ничтожными. Вы слышите? Ничтожными, Шпеер.
– Клянусь, мы построим такие соборы, – уже твердо сказал Шпеер, восхищенно взирая на своего вождя.
– Вы должны сделать все, чтобы они были готовы при моей жизни. Они должны получить мое освящение.
Шпеер хотел и не мог описать чувства, охватывавшие его, когда Гитлер начинал вот так говорить. Слова фюрера были как удары хлыста. Они звали к оружию, будоражили слух и проникали вглубь сознания. В такие мгновения Гитлер казался имперскому министру вторым Мартином Лютером. Шпеер забывал про все на свете. Сила воли человека, находившегося напротив него, казалось, переливалась и в самого Шпеера.
Это было таким сильным впечатлением, которое можно сравнить разве что с обращением в религию.
– Представьте себе маленького, ничтожного человека, приехавшего из провинции и входящего в такое сооружение. У него перехватит дыхание и ему моментально станет ясно, куда он попал.
Гитлер говорил с такой уверенностью, как будто держал перед своими глазами календарный план с детальным упоминанием будущих исторических свершений. В годы подготовки к войне, по распоряжению фюрера, почти в каждом берлинском кафе или ресторане висели плакаты, прикрепленные к стене. На них было контурное изображение Африки с яркими цветными пятнами.
Когда любопытный подходил поближе, чтобы рассмотреть эти пятна, то становилось понятно: они обозначали Того, Камерун, Германскую Восточную Африку – бывшие германские колонии на Черном континенте. Внизу шла надпись крупными буквами: «Здесь наше место».
После осуждения на процессе в Нюрнберге, Шпеер вместе с другими шестью заключенными Шпандау коротал время за уборкой камер и коридоров. Иногда клеили конверты под присмотром старшего надзирателя за общим столом. Разговаривать вслух не разрешалось. Кто-то один при этом читал всем вслух книгу, не запрещенную цензурой.
Несколько позднее работа по склеиванию конвертов была заменена хлопотами по саду. В трудные послевоенные годы все, что заключенные выращивали, шло в общий котел на тюремную кухню.
Шпеер увлекся новым занятием, с удовольствием разводил цветы и ухаживал за аккуратно разбитыми грядками земляники. В тюремном распорядке ему делались некоторые послабления: он был единственным из подсудимых, кто признал и преступный характер режима фюрера, и собственную долю ответственности в развязывании войны.
В заключительном слове бывший архитектор, которому Гитлер (считавший себя художником) поручал разработку ряда сооружений, долженствующих олицетворять величие «третьего рейха», сделал предупреждение. Он сообщил трибуналу, что через пять-десять лет военная техника шагнет так далеко, что даст возможность проводить обстрел ракетами одного континента с другого при большой точности попадания. И, что новая мировая война закончится уничтожением человеческой культуры и цивилизации.
За долгие двадцать лет пребывания за решеткой Шпеер не раз вспоминал ту памятную поездку в Банц. Иногда он не мог избавиться от ощущения, что прогулка в монастырь была предпринята Гитлером с какой-то неясной целью.
О чем они так долго беседовали с настоятелем монастыря? Зная об увлечении своего вождя оккультными науками, Шпеер не сразу сообразил, о каком Ковчеге шла беседа.
О ковчеге Ноя?
Или же о Ковчеге Завета, обладавшего, согласно библейским утверждениям, могущественной силой?
«Скорее всего это был ветхозаветный Ковчег, – думал Шпеер, украдкой наблюдая за тем. как Гесс, подметавший двор тюрьмы и, полагавший, что его никто не видит, снова со злостью разбрасывал мусор по сторонам, – Ведь многим был известен интерес фюрера к оккультизму, который мог помочь в покорении мира».
