входит в заключительную стадию. А мое внедрение завершено. Даже жив остался, что не всем удается.
Пришлось мне переезжать из барака на Верблюжьей Плешке в гостиницу ОГПУ в центре города, где мне дали койку в трехместной комнате. В кабинете же на Лубянке я строчил длинные, до болезненной дотошности подробные рапорта. Куратор мне их постоянно возвращал с рекомендациями, что еще там необходимо расписать коротенько, не больше чем на десять страниц. Чекистская бюрократия — это отдельный жанр литературного творчества. И меня сейчас обучали ему с особым тщанием.
Вот так и жил. Питался в столовой на Лубянке — не так чтобы особо сытно, в артели «Революционный ткач» получше кормили, но с голоду не пух. Писал рапорта. И готовился к долгожданному отъезду домой.
Не такая и длинная получилась у меня командировка. Бывало и подлиннее, и похуже. И поопаснее.
Однажды меня срочно вызвал к себе Петр Петрович. Опять рапорт переписывать? Господи, меня просто решили свести со света этими бумагами!
Но я ошибся. На сей раз дело выходило куда интереснее.
— Птицеед вас видеть хочет, — объявил куратор.
— Зачем? — не понял я. — Никак соскучился.
— Говорит, хочет посмотреть в глаза тому, кто переиграл его.
— Ох, какие нежности, — хмыкнул я. — Угождаете ему? Надеетесь на сотрудничество?
— Рассматривается и такой вариант, — не стал возражать Петр Петрович. — Пока он юлит. Ничего ценного не говорит.
— И смерти не боится?
— По виду — не очень. А так в голову ему не залезешь… Ничего, и не таких ломали. Тут время играет на нас. Так что поговорите с ним. Вряд ли он вам что-то важное расскажет, ну и ладно. Не давите. Просто побеседуйте.
— Запросто. Сядем рядком да поговорим ладком…
Привели вражеского резидента из внутренней тюрьмы прямо в отведенный мне для разговора по душам небольшой, но уютный кабинет. Правда, с крепкими решетками на окнах — чтобы не выбросился собеседник ненароком.
По традиции нашего давнего общения все было обставлено чаепитием. Только теперь угощал я. Притом отличным чаем, цейлонским, выданным мне чуть ли не по граммам куратором.
Удрученным Птицеед не выглядел. Заискивающим тоже. Он был каким-то расслабленным, будто сбросил ношу, которую таскал много лет, и теперь просто отдыхает в камере-одиночке.
Помолчали немного. Он смотрел на меня с натянутой улыбкой.
— Не понимаю. Я же чужого агента всегда нутром чуял. Ни одного не пропустил. А с тобой на меня будто шоры надели. Никаких эмоций ты не вызвал. Я же тобой обманулся. Ты переиграл МЕНЯ, — наконец, произнес Птицеед трагически и торжественно, с ударением на последнем слове.
Притом это «МЕНЯ» было озвучено такой интонацией, какой говорили что-то типа «МЫ, властитель всея Руси». Его просто распирало от осознания собственного величия.
— Не вы первый такой вопрос задаете. Работа у меня такая — переигрывать, — скромно отозвался я.
— Все равно не понимаю. Ты же щенок, хоть и зубки прорезались. Ты еще не ощущаешь вкус настоящей игры. Ее сладость. Упоение сменой масок и передвижения людьми-фишками. Может, когда-нибудь распробуешь этот вкус и станешь волком. А пока… — он разочарованно махнул рукой. — И надо же, что все мои начинания перечеркнул именно ты.
На миг плеснулось такое безумие и ярость в его спокойных глазах, что я подумал — вот бросится этот псих сейчас на меня. Или осколком чашки горло попытается перерезать. Я уже всерьез приготовился достойно встретить его нападение.
Но ярость ушла, как вода в песок. И он опять был внешне спокоен.
В общем-то, с ним мне все ясно. Он не первый шпион из Европы на моем пути. В России работают только особо упертые, психованные и фанатичные представители этой профессии, учитывая, какие риски здесь перед ними встают. И у них у всех, как у одного, пунктик. Они считают, что им сам Бог повелел выстраивать под свои цели обстоятельства и людей, играть ими, как марионетками. И они получают от этого несказанное удовольствие. Манипулирование становится целью их жизни. Они, как правило, фанатики и эстеты разведывательной службы. И часто просто заигрываются. Идут вразнос. Как Птицеед. Ведь мог попытаться отойти в сторону, когда ситуация обострилась. Но решил, что он непобедимый. Теперь вот строит мне снисходительные рожи, доказывает, какой я непрофессионал, и только поэтому срубил его, профессионала, поскольку дилетантские ходы предусмотреть тяжело. Старая сказка для идиотов.
— Вам надо поскорее становиться истинным специалистом, — теперь он напутствовал меня — своего молодого коллегу. — Ваша большевистская система протянет недолго. И на ее обломках из ваших сослуживцев выживут именно специалисты тайных дел. Не сильно замороченные идеологически.
— Ну вы точно идеологически не заморочены, — уколол я его. — Весь сброд под себя собрали. И левых эсеров. И троцкистскую оппозицию. И радетелей за престол. И просто отпетых бандитов и ворье.
— Для разведки нет сброда, — снисходительно просветил меня Птицеед. — Для разведки есть только материал… Тем более все эти троцкисты, монархисты — они такие вроде и не похожие друг на друга тряпичные куклы, но все на одной руке. Точнее, на пальчиках — для руки они сильно мелковаты.
— А кто кукловод? — полюбопытствовал я.
— Кукловод. Ха…
— Мировой империализм?
— Скажем так, цивилизация. То, что составляет оплот организации и прогресса на погрязшей в хаосе нашей планете. Те, кто вознесся над дикарями и правит мировым порядком. И вы для нас просто заноза. Поверьте, эту занозу выдернут. Рано или поздно. Лучше рано. Потому как цена с каждым днем все растет.
— Как бы вас, цивилизаторов, самих не выдернули.
— Э, имя нам легион. А вы… Имеется у вас поговорка — и один в поле воин. Только ведь любому воину можно зайти за спину.
— Чем вы и заняты. Подлыми ударами в спину втихаря. И ханжеством напоказ.
— Это не подлость. Это целесообразность. Минимум усилий на максимум результата. Так и строится настоящая цивилизация…
Поговорили еще о том о сем. Откровенничать Птицеед не спешил. Даже намека на это не видно, как, впрочем, и предупреждал Петр Петрович. Ладно, пустой разговор пора заканчивать.
Напоследок Птицеед с какой-то грустью произнес:
— Вряд ли мы когда увидимся. Так что искренне желаю вам из щенка превратиться в волка… Ну а я… «Какой артист погибает», — говорил Нерон.
— Ну вы не Нерон. И погибать мы вам пока не позволим.
— Э, нет. Пьеса закрыта. Труппа распущена.
Настроение его мне не шибко понравилось. И я предупредил коллег, чтобы за ним внимательнее присмотрели, потому как возможны неожиданные эксцессы.
За ним и присмотрели. Перевели в другую камеру, под более плотное наблюдение. Чтобы он не расколотил себе
