— Садись! И без звона! Живо отвечай! Кто с тобою был в морге? Зачем мертвецов увезли?
— Иди ты знаешь куда? Чего это я в морг пойду? Покуда не всю водяру выжрала! Дело клеишь? Вот тебе! — задрала юбку и похлопала себя по оголенному низу.
— Этим ты уже не удивишь! А будешь хамить, отправлю в душ до вечера. Живо вспомнишь, с кем вчера шлялась у морга. Засветилась. Не отвертишься. И покойничков сегодня сыщем, — пообещал Коломиец.
Любка опять сорвалась на визг. Коломиец молча выслушал оскорбления в свой адрес, налил воду в стакан. И, не выдержав, выплеснул в лицо бабе. Та захлебнулась от неожиданности.
— Будешь говорить или в душ? — дрожали от напряжения руки следователя.
Баба молчала.
— Кто вынес покойников из морга?
— Не знаю…
— Кого предупредила, что патологоанатом ушел на обед?
Одноглазая отвернулась.
— Твой любовник у нас побывал. Ночью. Успел уйти. Даю слово, больше не сбежит. И тебе, можешь молчать сколько хочешь, не выйти на волю, покуда не раскрыли дело. У меня доказательств хватает о твоем соучастии. Думай. На этот раз ты загремела всерьез и будешь отвечать наравне с кентами.
— Еще чего? — не выдержала Любка.
— Поверь, на этот раз не отделаешься легким испугом. Соучастие, связь с «малиной», считай, доказаны, — добавил Коломиец.
— Да кто тебе поверит, что живой бабе мертвые мужики понадобились? С них на опохмелку не сорвешь, в постель не затянешь. Они, навроде тебя, праведниками стали. Вот с тобой, небось, жена ночами замерзает. Хоть и живой! И зачем мужиками такое на свет является? — уходила от темы Любка, навязывая свой разговор.
— Вот именно, для постели иль компании — не нужны они тебе. Значит, фартовым помогала? А это и есть соучастие. Значит, все поровну делить будете! — вернулся к допросу Коломиец.
— Ну уж хрен тебе в зубы, по самую макушку! С чего это ты взял? Да мне те покойники до одного места! И я к ним дела не имею! Кой с них понт? Кому они спонадобились, с того и снимай шкуру!
— Кто с тобой был?
— Со мной много кто спал! Всех не то что я, она не помнит! — хлопнула себя меж ног.
— Что ж, в камере вспомнишь, с кем у морга гуляла…
— А-а, ты все про это? Ну и скушный мужик! Да зряшное затеваешь. Сами покойники никому не нужны. Да и тебя от лишней мороки избавили. На что вам возиться с ними? Свои их зароют. Как полагается. Помянут. И то не псы шелудивые, чтоб за казенный счет их хоронили. Кентов имели.
— Только для того их украли?
— А ты что думал?
— Почему ж тогда Коршуна бросили, не вспомнив о поминках?
— Тот лажанулся. Его с закона вывели. Падлой стал. Эти — нет! Фартовыми отошли. Не положено их лягавым хоронить. Только своим. Чтоб они на том свете на кентов не обижались, не мстили б за подлянку.
— Выходит, Коршуна не боятся?
— Он фаршманутый.
— И кто ж эти кенты, что решили в морг залезть?
— Какая разница? Я их не знаю. Со всеми не переспишь. Стара стала.
— Сколько их было?
— Не считала, бухой была. А у меня в глазах троится.
— На чем увезли покойников? — продолжал Коломиец.
— Не видела. Мне по тыкве дали, я и свалилась. Протрезвела, когда никого не было.
— А за что ударили?
— В машину лезла. Меня и вышибли.
— Кто обидел?
— Медведь. Хотя, ой, что это я? Не помню. Не видела, темно в ней было.
— Машина какая?
— Крытая.
— Грузовая?
— Я в них волоку? Мне один хрен. Раз колесы есть — машина! И все на том.
— Куда их увезли, покойников?
— Говорила уже — не знаю! Когда с канавы поднялась, в пивбар похиляла. Чего темнить стану?
— Кто просил пойти в морг с законниками?
— Меня не просят уже годков десять. Сама предлагаюсь — и не берут!
— В морг кто позвал?
— Никто! Я там не была! Клянусь мамой! Боюсь жмуров.
— А для чего ж звали? Взяли зачем?
— На атасе стоять. Придержать того пидора, какой жмуров потрошит, — ухмыльнулась Любка.
— Кто ж просил о том?
— Не помню, бухой была!
— Хватит! Заладила! По бухой ведь и законников могла спутать с патологоанатомом. Да и не взяли бы пьяную с собой. Хватит выкручиваться! Либо отвечаешь на вопросы, либо — в камеру! Но, учти, надолго!
— А ты меня не пугай, пес лягавый! Мало вам вломили кенты? Ништяк! Есть кому вам кентели пооткручивать! И за меня не пройдет на холяву! Не одного уложат. Шкуру снимут так, что в морг везти станет нечего!
— Не обо мне, о себе подумать придется скоро! И вот тогда я послушаю, что скажешь о кентах, им ты сегодня не нужна. Завтра — совсем забудут. Но и это — в лучшем случае! — предупредил Коломиец. Вызвав охрану, приказал поместить Любку в одиночную камеру. Когда бабу вывели, из соседнего кабинета вышла Пономарева:
— Грубо работаете, Владимир Иванович! Угрозы, давление — не метод допроса. Говорите на блатном жаргоне, унижаете человека. Стыдно!
— Я разговаривал на единственно понятном ей языке. Иное таким — недоступно. Мне хоть что-то удалось узнать. Вам со своей деликатностью — ничего. А о работе следствия судят не по форме, а по результату! — ответил он раздраженно.
— И вам она ничего не сказала. А теперь вовсе замолчит на допросах.
— А мне от нее уже ничего не надо. Не станут же фартовые держать покойников у себя. Повезут на кладбище. Там уже мои дежурят. С сегодняшней ночи.
— Вы наивный человек, коллега! Неужели впрямь полагаете, что хоронить они станут на кладбище, зная, что исчезнувших из морга искать станут? И, конечно, оцепят кладбище. Привезти туда покойников — это сразу попасть в ловушку. Не думайте, что фартовые столь глупы.
— Спасибо за комплимент. Но не только кладбище, а и все выходы из города контролируются оперативниками, досматриваются все машины, — дополнил Коломиец.
— И это просчитано. Уверена. Не будут рисковать. Все сделают проще. У фартовых есть единственный выход — закопать своих в горсаду либо на пустыре. Надо проследить за Сезонкой. Одного не пойму. Зачем им понадобилось забирать их из морга? Не верю, что женщина сказала правду. Не станут живые рисковать свободой из-за мертвых. Что-то другое тут кроется. Но что? Эту загадку нам самим не разрешить, — уходя, сказала Пономарева.
Коломиец вызвал к себе оперативника и попросил его сходить на Сезонку за осведомителем.
Алешка пришел не сразу.
— Да, притихли фартовые сегодня. Не пили ночью. Не видно было их. Но и машины не приезжали. Правда, подходил нынче утром один. Узнавал, когда мусор от барака повезут. Много скопилось. Дышать нечем стало. Просил из сарая ящики с хламом забрать. Да только тяжелые они. Одному мне не поднять. Даже на телегу. Обещали помочь. И заплатить хорошо.
— А разгрузить — помогут?
— Конечно. Мне велено увезти. А значит — остальное за ними.
— Куда увезти просили?
— Ведомо! На свалку! Она за горсадом. В километре — не больше!
— Когда повезешь?
— Просили — к вечеру. Обещались своих сявок в подмогу дать. Обоих.
— По какой дороге повезешь?
— Окраиной. Мне по центру исполком не велит. Чтоб воздух не портил.
Обговорив все детали с Алешкой, следователь поставил в известность начальника горотдела.
— Кому нужны сявки фартовых? Самих бы поймать! Законников! Да и будут ли в тех ящиках мертвецы?
— Надо проверить. Дайте шанс! — попросил Коломиец.
А вскоре группа оперативников, переодетых в штатское, была отправлена к указанному месту разными путями.
От Сезонки до горсада были расставлены посты наблюдения на случай внезапного изменения маршрута Алешкой.
Коломиец ходил по кабинету, нервничая, то и дело выглядывая в окно.
Из него хорошо просматривалась соседняя улица, по которой должна была проехать телега.
Следователь понимал, что следом за нею, теряясь среди прохожих, держась поодаль, пойдут фартовые.
Конечно, можно было бы сделать все иначе. Накрыть законников в бараке перед тем, как соберутся выносить ящики. Но… Это значило бы выдать осведомителя с головой. И, кроме того, все подходы к бараку охраняются сявками. Мимо них не пройти незамеченным. Предупредят. И тогда самим можно попасть в ловушку, окончательно завалить дело.
Медленно тянулось время. Кажется, оно остановилось. И вдруг зазвонил телефон. Громко, требовательно.
— Ты у себя? А знаешь, Коршун сегодня чуть не сбежал, ну тип! Едва сообразили. Через форточку хотел. Конечно, не сумел бы живым остаться. Силенок маловато. Но уже ожил! — смеялся в трубку на другом конце провода Баргилов.
Коломиец хотел ответить, что завтра навестит его, но в это время увидел телегу, груженную доверху мусором. Рядом с рыжей клячей, поддергивая на каждом шагу портки, вышагивал Алешка. Он понукал, торопил лошадь. Кроме него, никто не шел за телегой. Улица была на удивление тиха и безлюдна, как никогда.
